Якобинец

– Гражданин Клерваль рискнул нарушить мой запрет?, – вырвалось коротко и зло.

Мелко дрожа, она опустила глаза, ей было мучительно стыдно встречаться взглядом с этим человеком. Перед глазами пронеслись события прошлой ночи. Где же вы были, гражданин Жюсом? Клерваль приходил еще не раз, он угрожал.

В полном отчаянии девушка согласилась, сцепя зубы от стыда и отвращения.

Анжель была воспитана очень строго и, невзирая на 20-летний возраст, была невинной девушкой. Но то, что здесь произошло, было против её воли, и безумно унижало её.

Что еще ужаснее, их оказалось двое. Она покорно терпела бурный темперамент Клерваля и Кавуа, прикосновения их рук и губ, она ощутила себя настоящей проституткой, то есть почти животным, нет, еще хуже, использованной бездушной вещью!

Кавуа не удостоил её ни одним словом. Но не менее ужасен был убийственный ответ Клерваля.

После того, как всё наконец закончилось, Анжель не поднимая глаз обратилась к нему, умоляя не допустить её отправки в трибунал и услышала лишь высокомерное:

– О чём вы беспокоитесь? Разве вы не доверяете народному правосудию? С вами поступят по закону…

А чем грозил ей, дворянке и роялистке закон Французской Республики?

Так-то… Пережить такую глубину унижения и получить циничный отказ! Такими воспоминаниями не делятся ни с кем, это стараются выбросить из памяти, но едва ли это удастся.

Ей было невдомёк, какие чувства испытал стоящий перед ней молодой человек в красном фригийском колпаке санкюлота с суровым и мрачным выражением лица.

А в нём кипело откровенное бешенство и неожиданная жалость. Он невольно протянул руку к её плечу. Не поняв его намерений, девушка в страхе отшатнулась, решив, неужели и этот тоже…

Жюсом резко обернулся к двери и бешено крикнул:

– Муше, старый негодяй!

Тюремщик неуверенно остановился на пороге, лицо Жюсома сделалось сосредоточенно свирепым. Девушка тоже в молчаливом ужасе смотрела на него.

Голос Жюсома тут же стал обманчиво мягким:

– Тебе, что было приказано в отношении Клерваля?

Глазки-бусинки отразили замешательство, неужели эта девка рискнула жаловаться? Такого еще не бывало…

– Для начала считай себя отстраненным от должности…

– За что, гражданин? Неужели вы можете поверить жалобам этой подлой аристократки, они сделают всё, чтобы опорочить честного патриота…

– Кто же здесь честный патриот?, – тон Жюсома стал резок, – Клерваль, а может ты? Эта женщина и не жаловалась, но я знаю всё. Вы оба просто грязные пятна, которые давно следовало уничтожить. Уверен, вы окажете услугу любому врагу Республики, если сойдётесь в цене…

– Не докажете, – Муше слегка осмелел, – он был вполне уверен во влиянии и покровительстве Клерваля, – говорю вам, гражданин, подлая аристократка лжёт. А если и было чего, так что за беда? Эти чванливые принцессы еще и не то заслужили! Как их мужья и братья аристократы обходились с нашими женщинами?

Последний аргумент был неплох… И все же.

Улыбка Жюсома вышла просто хищной:

– Согласно прериальскому декрету личной убеждённости присяжных вполне достаточно для обвинения и осуждения. Дьявольский документ, но сейчас он развяжет мне руки. Готов ли ты умереть, друг насильников?

Только сейчас Муше вдруг осознал своё положение и позеленел как незрелая оливка.

– Но ради Бога, гражданин, мне тоже надо было как-то жить, – неожиданно рывком Муше упал на колени, ухватившись за высокие кавалерийские сапоги Жюсома.

Но тот лишь брезгливо отстранился:

– Выйди вон, сегодня же тебя сменит другой человек!

Теперь настало время разобраться с самим Клервалем…

Жюсом решил припугнуть Клерваля и в частном разговоре рассказал об этой истории Куаньяру .

Во время рассказа на смуглом лице Норбера появилось выражение презрения и легкого отвращения:

– Будет достаточно вызвать его к себе, соберу еще двоих-троих, можешь присутствовать. Создам иллюзию, что на него заведено дело. Как агент Общественной Безопасности я имею право производить аресты. Если бы я решил действовать серьезно, друзья в Трибунале не сумели бы выгородить его и повод к обвинению я бы нашел верный. С такой беспринципностью он, без сомнения, за деньги помогал или мог помогать побегам аристократов, а их женщинам, как видим он «помогает» за иную плату.

И обернувшись к другу, энергично кивнул:

– Пьер, приведи его ко мне завтра.. нет, лучше прямо сейчас. Твой рассказ задел меня за живое, такие люди позорят нашу Революцию как грязь, налипшая на сапоги! По таким уродам станут судить обо всех нас! Жду!

Через полчаса озадаченный и удивленный Клерваль в сопровождении Жюсома появился на пороге кабинета Куаньяра на улице Мартруа. Тот сидел за столом, рядом с ним стояли Дюбуа, Лапьер и агент Демайи.

– Проходите и не задерживайте нас, гражданин Клерваль, – тон Норбера был холоден и сух.

– В чем дело, граждане? Я не совсем понимаю.. и надеюсь услышать это от вас, – внешне вполне спокойный, Клерваль заметно побледнел и напрягся.

– Скажу прямо и коротко. Вы не имели никакого права ни предлагать содействие арестованным от своего имени, ни чем-либо угрожать им. В данном случае ваши действия и противозаконны и аморальны одновременно. Вы вступали в половые отношения с заключенными аристократками, взамен обещая им помощь, бесчестили высокое звание французского республиканца. Надеюсь, вы не член Якобинского клуба? А, бывший кордельер.. всё с вами ясно..ультра-революционер…, – Норбер иронически улыбнулся, – не зря Неподкупный сказал еще по весне, что в вашем самоназвании больше остроумия, чем точного смысла… Ах, нет, я ошибся…вы же напротив из тех, кто зовет себя «умеренными»… Вы не собирались и не могли освободить их мужей и братьев-роялистов, иногда даже заранее знали, что люди, за которых они просят, на самом деле давно казнены и сообщали им об этом лишь после того, как воспользовались… их предложением. Ваше поведение верх безнравственности и цинизма!»

Норбер вполне сознательно выдерживал цветистый приподнятый тон, однако, этот тон вполне соответствовал тому, что он чувствовал.

Окружающие Куаньяра люди мрачно кивали в знак согласия и молчали, насмешливо переглядываясь, лицо Жюсома при этом приняло выражение легкого смущения, он сосредоточенно изучал шторы, а Норбер продолжал:

– Мы имеем право проверять обоснованность обвинения и добиваться освобождения невинных и оклеветанных врагами людей, но выгораживать виновных, пользуясь при этом их услугами преступно, этих роялисток мог коснуться лишь меч революционного правосудия, но не член гражданина Клерваля! Кажется, вы состояли во фракции Дантона еще весной 1794? Вы целы и это само по себе крайняя снисходительность к вашим прежним заслугам, но вы всё не уйметесь!

И обведя взглядом присутствующих, добавил с легкой насмешкой:

– Разве отозванные за звериную жестокость, вымогательство и произвол Баррас и Фрерон не были дантонистами? И после всех безобразий дантонисты крестят себя «снисходительными, умеренными», а нас «варварами?»

Совершенно побледнев, Клерваль словно защищаясь, поднял руки:

– Гражданин! Я вовсе не был человеком Дантона, меня связывали с этим кругом только личные отношения с Фабром.., – от волнения и страха он поперхнулся и умолк, с ужасом глядя на бесстрастного, как статуя Свободы Куаньяра и видимо считая себя погибшим.

Норбер лишь покачал головой и мрачно улыбнулся:

– Вы были дантонистом и остаётесь им, а ваше трусливое отречение делает вас жалким и отвратительным. Но вас доставили сюда даже не по этому поводу, всему свое время. Всё, что собрано на вас останется «под сукном», если впредь ваши странные отношения с заключенными изменятся. Кажется, я проявляю максимально-допустимую терпимость к этому человеку, граждане? Но это последнее предупреждение! Мы будем наблюдать за вами, Клерваль, а теперь возвращайтесь к своим прямым обязанностям. Но если на вас еще поступят подобные жалобы, с вами будет покончено…

Пошатываясь, иссиня-бледный Клерваль вышел из кабинета Куаньяра.

Норбер и Луиза