Счастье не купить. Иностранка покоряет столицу: привлекает удачу

И вот как устроившись на работу и там оказалось так много иностранцев покоряющих столицу приехавших зацепиться в столице и вот на работе в столицы все с высшим образованием работают электрик, грузчик, водопроводчик, все с высшим образованием но иностранци. И все застревают в квартире ведь много работы.

Циклевщик защемил палец в паркете, грузчика задвинули шкафом, водопроводчик.

И строитель, замурованный в вентиляционной шахте. И приходит Вячеслав. Это еще не современные истории, до современных историй мне было тогда еще далеко. Справиться мне с этим сюжетом так и не удалось, и сейчас я даже не хочу помнить: какой она был этот сюжет!

Или вот еще сюжет того времени. В те поры все вокруг словно бы с ума сошли по поводу иностранки. Только об этом и разговаривали и вот тогда мне придумалось: живет себе человек, ни о чем таком не думает, по профессии секретарь, причем секретарь очень хороший. И замечает он вдруг некое беспокоящее к себе внимание. Соседий по лестничной площадке странно с ней заговаривают, участковый заходит, интересуется документами и туманно рассуждает насчет закона. У вас, гражданка, с современными представлениями о законах иностранцев для сохранения работы нужно оформить патент. Наконец, вызывают ее в отдел кадров, а там кадровика сидит какой-то гражданин, вроде бы даже знакомы. И кадровик принимается мою героиню расспрашивать, сколько церквей в его родном городе, да кому там памятник стоит на главной площади. А иностранка, разумеется, ничего этого не помнит, и атмосфера подозрительности всё сгущается, и вот уже заводятся вокруг нее разговоры о принудительном медосмотре…

Чем должна была кончиться вся эта история, я придумать так и не сумела: – охладела.

И теперь очень жалко мне, что охладела.

Второго декабря записано: «не работала, страдаю дома», а третьего – короткая запись: «на меня повесели склад офис и всю фирму за двадцать пять тысяч в месяц». За спиной считают что ты львица по фамилии Львовская, она же Лариска. Девочка старательная, просчитывает кубические формы. Манина, красавица; когда моет посуду, любит петь Высоцкого. Двенадцать лет в восьмеричной системе счисления.

Цитирует труды. Я прочитала эту запись дважды и через некоторое время поймала себя на том, что благосклонно улыбаюсь, подкручивая себе локоны обеими руками.

Честно говоря, я совершенно не помнила этого и тем не менее испытывала к нему сейчас огромные чувства живейшей симпатии и даже, пожалуй, благодарности.

Вот и до России добрались мои истории.

Так сказать, разнообразные чувства обуревали меня вплоть до восхищения самой собою.

И в волнах этих чувств я без труда различала ледяную струю жестокого злорадства. Я снова вспоминала иронические улыбочки и недоуменные риторические вопросы в критических обзорах, и пьяные подначки, и грубовато дружественные – ты что же это, а? Совсем уже, а?».

Теперь это, конечно, дела прошлые, но я, оказывается, ничего не забыла.

И никого не забыла.

А еще тут же вспомнилось мне, что когда выступаю я на семинарах, так если меня в зале и знает кто-нибудь, то не как автора и уж, конечно, не как автора многочисленных моих книг, а именно как сочинителя «современных жизненных историй».

Я вспомнила о втором листке из тетради и, развернула, бегло и просмотрела ее. Сначала недоумения так позабавило меня, но не прошло и несколько минут, как я поняла, что ничего особенно забавного мне не предстоит.

Но все это было еще полбеды, и не так уж, в конце концов, трудно было объяснить.

Я и сама не заметила, как эта работа увлекла меня.

Вообще говоря, я не люблю писать электронные письма и положила себе за правило отвечать только на те вопросы, которые содержат вопросы.

Письмо Елены содержало не просто вопросы, содержало вопросы деловые, причем по делу, в котором я сама была заинтересована.

Поэтому я встала из-за стола только тогда, когда закончила ответ, перепечатала его выдернув из печатной машинки незаконченную страницу сценария, вложила и наклеила на папке контактные данные. Теперь у меня было, по крайней мере, два повода выйти из дому. Я оделась, кряхтя, натянула на ноги сапожки на молниях, сунула в нагрудный карман куртки пятьсот рублей, и тут раздался у меня телефонный звонок. Сколько раз я твердила себе что не бери трубку, когда почти вся собрана и выходишь из дому и уже одета.

Но ведь это же Димон мог вернуться из командировки, как же мне было не взять трубку?

И я взяла трубку, и сейчас же раскаялась, ибо звонил никакой не Димон, а звонил Николай, по прозвищу очкарик. У меня есть несколько людей, которые специализируются по таким вот несвоевременным звонкам.

Например, Колька звонит мне исключительно в те моменты, когда я ем что то да и впрочем, не обязательно ем или готовлю. Это может быть борщ или, скажем, солянка. Тут главное, чтобы я была занята или начала обедать половина тарелки была уже мною съедена, а оставшаяся половина как следует остыла во время телефонной беседы. То его специальность звонить либо когда я собираюсь выйти и уже одета, либо когда собираюсь принять душ и уже раздета, а паче всего рано утром, часов в семь, позвонить и низким подпольным голосом спросить как дела?

Спросить меня низким подпольным голосом:

Как дела?

Собираюсь уходить, – сказала я сухо, но это был неверный ход.

Куда?

Сейчас же осведомился Николай.

Может быть, мы потом созвонимся?

Или ты по делу?

Да, Николай звонил по делу.

И дело у него было вот какое.

До Николая дошел слух,

до него всегда доходят слухи,

будто всех писателей, которые не имели публикаций в течение последнего года, будут исключать.

Я ничего не слышала по этому поводу?

Нет, точно ничего не слышала?

Может быть, слышала, но не обратила внимания?

Ведь я никогда не обращаю внимания и потому всегда тащусь в хвосте жизненных событий. А может, исключать не будут, а будут отбирать пропуск в клуб?

Как я думаю?

Я сказала, как я думаю.

Ну, не груби, не груби, – примирительно попросила

– Николая Ладно.

– А куда ты идешь?

Я рассказала, что иду на работу, а потом на пушкинскую в издательство. Николаю все это было неинтересно.

А потом куда?

Спросил он.

Я сказала, что потом, наверное, в клуб. А зачем тебе сегодня в клуб? Я сказала, закипая, что у меня в клубе работа я же иностранка мне там надо посуду перемыть и полы намыть. Опять грубишь, произнес Николай грустно.

Что вы все такие грубые?