Любовь Юрки Ярового

Потом, поверх голов, Юрка увидел Василия, дымившего в толпе женатиков сигаретой, и легкая тень мысли об Ольге пропорхнула в голове, вызвав привычную тоску.

В какой-то момент его взгляд, выхватив в толпе знакомое лицо Ленки Заики, приобрел осмысленность цели. Он выдернул ее, прыгающую обезьяной под грохочущую муру, и, обхватив за плечи, поволок к своей компании.

Будучи, несомненно, пьяным, он очень трезво видел себя со стороны, ведь, если Васька здесь, то и она где-то рядом и видит его, обнимающего деваху.

Ленка бесстыдно прижималась к нему, демонстрируя свою избранность теперь уже городским парнем, и, не ломаясь, тоже пила из горла полуторки.

Юрка не помнил, как прекратили греметь динамики, как свалила вся компания в березняк на Выселках. Он не помнил почти ничего, хотя эта ночь круто изменила его жизнь.

Всё происходящее в лесу восстановило следствие, у него же в сознании виделось омерзительное, белое тело Ленки под какое-то неумелое терзание баяна.

Юрка помнит, что удивлялся, почему в лесу играет баян?

На баяне играл Кешка, и пока дружки возились с Ленкой, он, не пожелавший принять участие в групповом развлечении, сидел поодаль на пеньке и терзал от скуки баян.

Юрий также произносил на суде слова раскаяния в случившемся, но чувствовал лишь ненависть к Ольге, как к причине своего срыва. Его душили рыдания, как только воспоминания этой ночи выплывали со дна. Он помнил свою истерику в траве того березняка, потерянный дружками, и где он проспал до утра.

Посадили всех, баяниста тоже, тем самым уничтожив многие планы и надежды семьи на младшенького.

Через три с половиной года он вернулся в Каштаково.

Попав пьяный под собственный бульдозер, погиб Василий. Старики остались в доме одни, электричество в селе было отключено за нерентабельность, и на столе горела керосиновая лампа.

Темные углы обступали его по вечерам, в ушах стоял гул от тишины, и только стакан самогонки прогонял бессонницу. Шансов на жизнь не было.

Подхарчившись с неделю у стариков, Юрий отплыл на пароме в «Центральную» и нанялся на работу в совхоз скотником. На выгоне уже жили трое скотников, и с ними вместе прошло лето.

Осенью, вместе с молодняком, он вернулся в село и, в первый же день, заявился в дом Ольги, жившей уже с двумя сыновьями. Та, невозмутимо улыбаясь, пригласила к столу и, пока Юрий оглядывался по сторонам, вынесла из детской толстенького малыша.

– На тебя похож. – И впервые, не таясь, он рассмотрел её.

Те же, полные, в откровенной улыбке, губы, пышная прядь русых волос вдоль белого лица. Он забыл её, но не забыл о ней.

Ольга сидела в углу дивана, широко и устойчиво расставив ноги, и, не отводя взгляда от его глаз, медленно разводила половинки кофты, высвобождая грудь для малыша.

– « До сих пор сосет.» – Она, зацепив его взгляд, не отпускала его.– Большой уже, борщи ест, а титьку вынь, да положь».

«Знает… все знает… опять в свои игры принялась…».

Он порывисто встал и шагнул двери. Позади было всё тоже молчание, и оно остановило его.

«Всё повторяется… с чего остановилось… только я не прежний щенок»

Розовая ручонка всё так же, как и несколько лет назад, порхала по её груди.

Усмехнувшись, Юрий сделал это – положил руку на белую, с торчавшим красным соском, грудь.

– Есть будешь, или как? – Будничным тоном спросила она и встала перед ним, обдав запахом тела.

Юрий прижался лбом к замызганному валику дивана, сердце гулко билось где-то в животе.

– Ты что? За мальчика меня принимаешь?

– Тю-тю! Просто проверяю – жив ли тот Юрка. Вставай уже, дети во дворе. Кормить пора.

Волнение перерастало в привычную злость и сжимало горло.

– Да ты…! Просто сучка с течкой!

– Ой ли? Да я ли? – Не дала ему закончить Ольга и её полные губы изогнулись в насмешке.

Собственная страсть никогда ранее не оставляла возможности понять Ольгу, и только сейчас её равнодушие резануло по сердцу. Он потух, обескровленный до немоты.

– А, брось! Давай встречу обмоем по-родственному. Васька не дождался, так уж я встречу. —

Она сновала от холодильника к столу, выставляя чашки с едой.

– Старики по тебе убивались, а братья больше языком чесали. Да слезу по пьяни пускали – типа «от сумы и тюрьмы… Да и беда пришла-Васька погиб, вот это горе, так горе! А ты жив, здоров.

Она разлила в стаканы самогонку и пододвинула к нему тарелку с капустой.

– Пил он… Всё к Вальше бегал с бутылкой. Дома-то ребенок, и я ругалась. Пили и на работе, ему в кредит самогон все отпускали… Старики враз слегли, думала, что и их придется хоронить, совсем никакие стали. Надо бы их сюда перевести к зиме. Домишко недорогой купим, на их век хватит. Сеструха твоя, шалава, тоже здесь живет, да на нее надеи нет. Пьет с Тарзаном что лошадь, к матери на опохмелку ездит, кормится на их пенсию. Дома-то голодуха, где подзаработает на огородах, так с нею самогоном рассчитываются. Да и зачем ей деньги? Все равно на пропой уйдут….

Так буднично и просто начиналась новая жизнь Юрки Ярового. Он понимал это и впитывал каждое мгновение, думая о том, сколько же всему надо было произойти, чтобы судьба, сделав круг, наконец, привела его к ней.

С покупкой дома старикам он договорился быстро, но вот отца перевести не успели. Помер тот в Каштаково в одночасье от прободения язвы на руках жены.

Похоронили его там же. Отвели девять дней и на телеге повезли нехитрый скарб с постаревшей и безучастной ко всему матерью. Еще один заколоченный дом остался в заросшей бурьяном деревне.

Как ни странно, но жизнь складывалась.

Не было зарплаты, не было работы для Ольги, но Юрий не замечал этого, жил для тех, кого любил, был счастлив увидеть её улыбку, отгрести снег со двора, расколоть пару березовых чурок на лучинки для растопки, подбросить сена телке в хлеву – все это были кирпичики в построении будущего.

Затопал малыш по домотканым дорожкам и Юрий вечерами водил его вокруг стола, вложив палец в цепкую ладошку.

Ольга накрывала на стол, взглядывая на них, и этот мир для него был ближе к раю, чем любая иная, беззаботная жизнь.

Многолетняя тоска по Ольге вызрела в нем глубокой любовью в упоительные ночи, что дарили ему чувство мужской состоятельности.

Они сошлись обыденно и просто, как сходятся мужчина и женщина, устав от долгого воздержания и желая близости друг с другом. Наступившее лето, в его воспоминаниях, оказалось самым счастливым временем за всю жизнь Юрки.

Старый каштаковский дом, куда он перевез семью, пахнул побелкой и свежеокрашенными полами.

Детские голоса вновь звенели в этих стенах, а по утрам в кухне стояло ведро с парным молоком. Он закрывал глаза и позволял себе окунуться в чувства пятнадцатилетнего юнца, впервые оглушенного женской плотью.

Это волновало до предела. Сейчас он мог сгрести в охапку эту, распирающую халатик, плоть и отнести под палящими лучами солнца в сумрак комнаты, и впиться в нее до самозабвения.

Она никогда не отказывала ему, охотно отзывалась на ласки, и Юрий не задумывался – любит ли она его или для неё наступил тот возраст, когда женщину настигает упоение физической близостью. Жизнь была бесконечна!