Змеиная кожа. Повесть

– Ты о чем? – сказала она. – Кто наговорил?

– И наговаривать не надо, крайне просто. Раз из дома ушла – значит, кто-то из мужчин домашних. Там у тебя отец и зять. Отец вряд ли…

Надя задохнулась от возмущения на чудовищное подозрение и перебила его:

– Ты что!.. Мой отец!.. Такой человек!..

Виталя покачал головой.

– Не в том дело, какой человек. Просто отцы так долго дочерей не ждут, в детстве приходуют. Значит, разгадка простая – зять. Только зря ты.

– Чего – зря? – глухо спросила Надя, опустив голову.

– В себе замыкаешься, в горе. В лучшем возрасте себя лишаешь радости жизни. Из-за какого-то козла. Он стоит?

– Я не лишаю, – нахмурилась Надя.

– Да посмотри на себя. Ты инвалид. Всего боишься. Я пришел – свернулась, как еж, иголки выставила. Давай потренируемся: я за руку возьму, а ты скажешь «нет», и я отпущу?

Надя неприязненно отодвинулась в угол.

– Не хочу! – сказала она надрывно. – Уйди!

Но он взял ее за руку, а она отдернула и завопила: «Нет!» Он довольно захохотал.

– Видишь, получается! – он шутливо поднял руки вверх: – Все, все, не трогаю! Сдаюсь!

– Перестань… – проговорила Надя с мукой.

– Не перестану. Считай, я доктор. Ну – кричи «нет!».

– Нет, – пробормотала она покорно в ответ на прикосновение, и он снова отдернул руку.

– Отлично выходит. Не страшно же?

– Господи, – пробормотала Надя. – Тебе что – делать нечего?

– Я показываю наглядно, что нормальным людям говоришь «нет» – и они слушаются. Играем, играем…

Он поиграл минут десять, и Надя немного привыкла к его сухой руке и не дичилась. Потом Виталя посмотрел на часы.

– Пойду, пора, – сказал он. – Еще стрелять на улицах начнут. Комендантский час объявили – цирк.

– Боишься? – спросила Надя. Она первый раз за много времени задала кому-то личный вопрос.

– Боюсь, конечно. У нас любой маразм сотворят, никто не удивится.

Он встал, потянулся и сказал:

– Давай еще упражнение напоследок, а?

– Нет! – повторила Надя как заведенная.

– Ох, утомила. Переключайся на другую пластинку. Я фокус покажу – хорошо заснешь…

Надя смотрела в его лукавые глаза и не верила ни одному слову, а когда он провел ладонью по воздуху поперек ее шеи, испугалась.

– Что ты хочешь?

– Провожу границу. Смотри – ниже этого уровня не касаюсь. Договорились?

– О чем?

Он положил ей ладонь на макушку и повторил:

– Договорились?

Наде хотелось тряхнуть головой, но она раздумала и подчинилась, а Виталя массировал ее голову нежными касаниями, спускаясь на лоб, к затылку и за уши. Надя насторожилась, но через минуту почувствовала облегчение, которого давно не испытывала.

– Ну, вот, – сказал он, снимая руки с ее головы. – Теперь я говорю «нет». Хватит, пора мне…

Он подмигнул на прощание и ушел, а Надя обнаружила приятность – приятнее, чем от сознания, что кто-нибудь болеет смертельным недугом. И на другой день, когда из каждого кабинета доносилось «Эхо Москвы», а врачи обсуждали, что будут расстреливать, как в тридцать седьмом, Наде не слишком хотелось, чтобы расстреливали, она заметила, что нейтрально смотрит на мир. Вечером она застала в квартире человек двадцать, половина были незнакомые – и усталые, невыспавшиеся, все сидели за столом и уничтожали за обе щеки припасы, как саранча. Заваруева отсутствовала, и Надя, не желая вторгаться в спаянное застолье, побежала в магазин. Когда она собиралась купить для себя булку, то нашла, что просит две булки вместо одной. Удивившись, она поняла, что подсознательно предположила визит Витали, как вчера, и что она охотно угостит его чаем. Когда все ушли к Белому дому, она ходила по квартире, смотрела в окно и прислушивалась к новостям – не стряслось ли в городе чего-нибудь катастрофического, что помешает Витале прийти. Она не сознавалась, что ждет его.

Он пришел, когда началась программа «Время», и насмешливо спросил:

– Опять полная мобилизация? Революционеры, не к ночи будь помянуто. У нас тоже подорвались, как сумасшедшие…

– Как добрался? – спросила Надя. Она отвыкла от изысканных бесед, и на ум приходили только простые вопросы. – А комендантский час?

Она знала, что толпы народа ходили по улицам, не обращая внимания ни на комендантский час, ни на бронетехнику.

– Так отменили. Ельцин отменил…

Они пили чай, и Надя смотрела в его невнятное лицо пристально, с беспокойным недоумением, которое не оглашала, так как чувствовала понимание без слов. Он действительно понимал, потому что отворачивался, дул на ацетатный вымпел «Ударник коммунистического труда», а потом печально вздохнул и сказал:

– Что ты меня изучаешь, Надюша? Пойми, у меня нет ответа на твой вопрос.

– Какой вопрос? – очнулась Надя.

– Который тебя волнует. Я не отвечу, не знаю. В моих силах – чтобы ты радовалась жизни, а сложности – не для меня, прости.