Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией

Разумеется, большую часть пациентов больницы составляли пострадавшие в автомобильных авариях. Но были и другие: многочисленные нейрохирургические и неврологические расстройства от абсцессов мозжечка до боли в пояснице. В обязанности Лэйнга входили общие и неврологические обследования, ассистирование при операциях и общеврачебных обходах, проведение анализа крови, постановка капельниц, спинномозговые пункции и т. д. В свои двадцать три года в качестве ассистента он присутствовал на сложных хирургических операциях, в том числе и на лоботомиях.

При ассистировании в обязанности Лэйнга входили фиксация хирургических щипцов, а также освещение оперируемой области прикрепленным на его лбу фонарем. Операции иногда длились по шесть часов кряду, а луч света должен был падать точно на оперируемую область, при этом не скакать и не дрожать. От направляющего этот луч Лэйнга требовалась немалая выдержка и физическая выносливость: он стоял, согнувшись, вытянув шею и не двигаясь, что вызывало нестерпимую боль в шее и пояснице. Пару раз он не выдерживал и падал в обморок.

Традиционно в это отделение направляли и психически больных с целью проведения практиковавшихся тогда в медицине лоботомий. И только один профессор отделения – профессор Робертсон – был на это согласен. Работавший там профессор Патерсон считал, что медицинские показания к лоботомии не настолько весомы, чтобы оправдать производимые воздействия. Шорстейн был противником этой процедуры по другой причине: он был убежден, что против такого «лечения» есть сильные этические доводы. Лэйнга курировали Патерсон и Шорстейн. Оказавшись в центре дебатов, он считал консервативной даже позицию Шорстейна, полагая, что лоботомия разрушала волю больного, и находя ее негуманной процедурой, преступлением человека против человека. И он был искренне поражен тем, почему практически никто не разделял его мнения.

Нейрохирурги были специфическими людьми. Они ежедневно проводили сложнейшие операции, сопряженные с высочайшим риском и ответственностью, они имели доступ к святая святых человеческого сознания – головному мозгу. Они работали целыми днями и не были кабинетными учеными. Впоследствии Лэйнг будет вспоминать, что частенько он только работал и спал.

В нейрохирургии не бывает легких случаев. Поэтому самым трудным для Лэйнга в это время было выдержать боль пациентов и одновременно помочь им, не закрыться и не стать равнодушным к их горю:

Это был десятилетний мальчик, гидроцефал, у него была неоперабельная опухоль всего лишь с горошину, но она мешала оттоку цереброспинальной жидкости из головы: можно сказать, что он наполнялся водой и она разрывала его голову, а мозг оказался скованным, словно оправой, такое же давление испытывали и кости черепа. У него были мучительные и непроходящие боли.

Одна из моих обязанностей состояла в том, чтобы длинной иглой сделать прокол, чтобы жидкость вытекла. Я должен был проделывать это дважды в день, и эта жидкость, которая убивала его, била фонтаном вверх, иногда прямо мне в лицо… Но этот маленький мальчик мужественно выносил свои мучения. Он по праву мог бы кричать от боли. Но он только стонал и изредка жаловался… И он понимал, что скоро умрет.

Он начал читать «Посмертные записки Пиквикского Клуба». Он поведал мне, что просил у Бога об одной-единственной вещи, – дать ему, прежде чем он умрет, дочитать этот роман. Он умер не дойдя половины[78 - Ibid. Р. 115.].

Тогда Лэйнг интересовался системой человеческих отношений, политикой их организации, подчинением индивида группе, политикой любви и человеческих уз. Он изучал философию, психологию, теологию и неврологию, читал Хайдеггера, Сартра, Мерло-Понти и Гуссерля, Кьеркегора, Ницше и Витгенштейна, Фрейда и Юнга, Ясперса и Бубера, Маркса и Сартра, интересовался проблемой разделения понимания и объяснения, связи герменевтики текста и герменевтики межличностных отношений, вопросами бытия и истории. В конце 1940-х – начале 1950-х гг. Лэйнг вел подробный учет прочитанных книг, и благодаря этому мы можем, к примеру узнать, что с октября 1951 по июль 1954 г. он среди прочего читал Кафку, Камю, Сартра, Витгенштейна, Декарта, Бергсона, Колриджа, Блейлера, Толстого, Фрейда, Швейцера, Руссо, Элиота, Гуссерля, Хаксли, Д. Томаса, Дж. С. Милля, Ивлина Во, Симону Вейль, Рекса Уорнера и др.[79 - Лэйнг читал постоянно и на протяжении всей жизни. В 1977 г. он обнаруживает, что образование сына-адвоката Адриана ограничено лишь областью юриспруденции, а общий кругозор при этом оставляет желать лучшего. Для его расширения он спонтанно, схватив первый попавшийся листок бумаги и ручку, советует прочесть досократиков, Еврипида, Эсхила, некоторые диалоги Платона («Государство», «Федр», «Парменид», «Законы»), Аристотеля, «Мистическую теологию» Дионисия Ареопагита, Плотина, «Этику» Спинозы, сборник работ Беркли, Юма, Локка и Гоббса, «Государя» Макиавелли, «Критику чистого разума» Канта, «Феноменологию духа» Гегеля, «Болезнь-к-смерти» Кьеркегора, «Так говорил Заратустра» и «Антихриста» Ницше, «Мысли» Паскаля, Льва Шестова. Список этот должен быть любопытен для тех, кто считает Лэйнга психиатром-активистом, неглубоким мыслителем и недалеким человеком.]

Лэйнг продолжал свои интеллектуальные поиски. Он мечтал связать свою судьбу с Марсель, а также стажироваться у Ясперса в Базеле. Он уже связался с философом, и тот согласился принимать его один раз в неделю, а также договорился со своим коллегой, что Лэйнг будет стажироваться у него в отделении психоневрологии Базельского университета. Университет Глазго предоставил стипендию для обучения. К тому же Марсель была девушкой из весьма обеспеченной семьи, которая многое могла себе позволить. В предвкушении воссоединения влюбленных ее мать приобрела уютную квартирку на Монмартре, выходящую окнами на Сакре-Кёр, где они и должны были поселиться. Перед Лэйнгом открывались перспективы, о которых можно было только мечтать.

Королевская больница Виктории в Нетли

В 1951 г. шла Корейская война, и для каждого британского подданного мужского пола была обязательной двухлетняя служба в армии. Правда, Лэйнг был освобожден от воинской повинности из-за периодических астматических приступов. Он надеялся, что получит отсрочку.

Но в тот год призыв был расширен и он оказался в числе призывников. Он был ошарашен этой несправедливостью и дошел даже до Министерства военных дел в Эдинбурге, но ему так и не удалось ничего доказать. На его доводы отвечали только одно: хотя Ясперс и является автором одного из самых фундаментальных учебников по психиатрии, он уже много лет не занимается ею, теперь он кабинетный философ, и для клинической карьеры служба в Британских войсках намного полезнее. Ему представили единственный выбор: неврология или психиатрия. Хотя Шорстейн советовал предпочесть неврологию, Лэйнг выбрал психиатрию.

Лэйнг служил в Королевском военно-медицинском корпусе с октября 1951 г. по сентябрь 1953 г. Часы ходьбы по плацу и службы в больнице были, разумеется, тягостны для молодого Лэйнга. Утешением в часы после отбоя служило только чтение Сартра – «Бытие и ничто» он штудировал на французском. После учебного месяца Лэйнг попал в военно-психиатрическое отделение Королевской больницы Виктории в Нетли. Здесь он исполнял обычные для врача подобного отделения обязанности. Как отмечает его сын Адриан,

в эти армейские дни Ронни впервые в своей жизни был лишь частью системы. Он назначал лекарства, делал электрошок, он вызывал кому и эпилептические припадки инъекциями инсулина. Неотъемлемой частью психиатрической практики того времени являлись смирительные рубашки и мягкие палаты для буйных. Тогда не предполагалось, что доктора должны разговаривать с психиатрическими пациентами. Начало 1950-х было средневековьем в истории заботы о безумных[80 - Laing A. R. D. Laing: A Biography. P. 47.].

Между службой в должности лейтенанта в Нетли и работой гражданского психиатра в любой другой психиатрической больнице Великобритании не было никакой разницы. Лэйнг ходил в военной форме, но сталкивался с теми же проблемами, с теми же инстанциями, с какими сталкивался всякий гражданский психиатр. Впоследствии он вспоминал, что было строго-настрого запрещено разговаривать с пациентами или поощрять их обращения к врачам, пациент вообще не должен был обращаться к врачу. Не должны были больные общаться и друг с другом. Считалось, что общение губительно действует на развитие психоза: активизирует мозг и болезненный процесс. В ходу были смирительные рубашки, транквилизаторы, инсулиновые комы, мягкие палаты, электрошок. Против использования мышечной силы по отношению к психически больным в армии ничего не имели. Все это вызывало у Лэйнга только негативные эмоции:

Эта глухомань, в которой я провел около двух лет, была местом страдания, абсурда и унижения. По ночам в своей комнате на своей служебной квартире я живо представлял другие такие же бараки, тюрьмы, сумасшедшие дома, отделения уничтожения, – все те обители, стоны и слезы в которых раздирают тишину ночи[81 - Laing R. D. Wisdom, Madness and Folly. P. 146.].

В обязанности Лэйнга входила психиатрическая экспертиза тех, кто был признан непригодным для службы. А такой приговор был тогда далеко не избавлением от бед, напротив, вел к ним. Диагноз непригодности к военной службе оказывал влияние на всю жизнь больного, и часто таких людей переводили из военных психиатрических больниц в гражданские с последующим лечением. Другой обязанностью было отслеживание микроклимата войск. Он должен был наблюдать за отношениями служащих, пресекать возможные акты насилия и обеспечивать поддержание дружеской атмосферы. Уже тогда он частенько становился на сторону слабых. Несколько солдат, признанных невменяемыми, действительно доверяли ему и как-то пожаловались на избиения и издевательства. Лэйнг не оставил это дело без вмешательства. Он сообщил об инцидентах в верховное армейское командование, возбудили дело. В результате расследования были установлены виновные, и их судили на военном суде. Лэйнг выступал свидетелем по делу Вспоминая этот случай, впоследствии он скажет слова, которые можно назвать девизом его профессионального пути и начальных этапов его профессиональной карьеры:

Они, конечно же, рассчитывали избежать наказания, не стану же я слушать психов, думали они. Но я уже слушал психов[82 - Mullan B. Mad to be Normal. P. 124.].

Здесь, в армии, Лэйнг встретил своих первых пациентов – тех, что войдут в его жизнь как клинические случаи. Первый из них, как называет его Лэйнг, Джон, был буйным шизофреником с бредовыми идеями:

Я вошел в мягкую палату и сел, перед тем, как сделать ему инъекцию, я хотел некоторое время послушать, что же он говорит. Он постепенно успокаивался. Я пробыл там с полчаса или около того. Я понял, что инъекции были ему не нужны. Несколько последующих ночей я проводил с ним все больше и больше времени, пока, наконец, не начал ночами напролет «болтаться» в его мягкой палате. Что удивительно, там, на полу, я чувствовал себя как дома.

Впервые за всю мою карьеру в присутствии больного я чувствовал себя спокойно, непринужденно, не ища смысла, не пытаясь подобрать верный диагноз, интерпретировать поведение как неврологический симптом или отыскать стоящее за ним заболевание центральной нервной системы.

Впервые я почти понимал его, я почти шел за ним[83 - Laing R. D. Wisdom, Madness and Folly. P. 127.].

Джон жил в мягкой палате, поскольку был чересчур агрессивен, в том числе и по отношению к себе самому. Он с разбега бросался на кирпичную стену и уже расколотил себе голову. Джон обитал в фантастическом мире, и в этом мире он мог быть кем угодно, часто меняя роли. Большую часть времени он был вором, взломщиком сейфов, промышлявшим в различных районах Манхеттена и Лондона. Он проникал в высотные здания, недоступные окна, проходил через самые крепкие и надежные двери, вскрывал сейфы с самой хитроумной комбинацией. И, разумеется, ему удавалось скрыться: он уходил незамеченным или удачно скрывался от преследования. Свою добычу – золото и драгоценные камни – он отдавал беднякам. Он был настоящим Робин Гудом. И в некоторых из этих подвигов у него был сообщник – Лэйнг.

Лэйнг обсуждал фантазии и галлюцинации Джона, разделял их, говорил с ним по душам, пил с ним виски, слушал его. Они стали добрыми приятелями. Это живое общение было совсем не таким, о котором писали в учебниках по психотерапии. Лэйнг сознательно не использовал никаких методик. Он просто прислушивался к нему, стремился понять его и, в конце концов, просто и непринужденно общался с ним, пытаясь угнаться за быстротой его чувств и мыслей. Джон действительно стал для него настоящим приятелем и другом. «Это, – писал он позднее, – не входило в мои обязанности. Его мягкая палата стала для меня убежищем, а его компания – настоящим утешением»[84 - Ibid. Р. 128.]. Он стал Горацио Гамлету-Джону. И тот постепенно пошел на поправку, а через некоторое время и вовсе выписался из больницы. После выписки на имя Лэйнга пришло благодарственное письмо, начинавшееся словами: «Дорогой Горацио!..»

Здесь же он встретил и Питера, который впоследствии станет героем двух его книг – «Разделенного Я» и «Я и Другие». Питер заболел шизофренией через некоторое время после призыва. Его лечили электрошоком и инсулином. И Лэйнг начал сомневаться в том, приносит ли это лечение позитивные результаты. Так совпало, что на неделю он отлучался в положенный периодически отпуск, и он решил взять Питера с собой. Они вместе отдыхали и путешествовали, спали в одной комнате и жили, как добрые приятели или братья. По окончании отпуска они вернулись назад. И через несколько недель Питер выписался из больницы. Он успешно жил и спустя несколько лет даже стал директором престижного колледжа танца и драмы. Стоит ли упоминать, что, не встреться на его пути Лэйнг, инсулин и электрошок погубили бы его.

Лэйнг уже тогда понял, что безумие, на самом деле, является не медицинской, а во многом философской проблемой, что к больным необходимо относиться по-другому и что чрезвычайно важно понять мир психически больного человека. «„Нормальность“ – это жесткость и тоталитаризм. Это смерть души и конец свободы. В противовес этой оправдывающей себя тавтологии, этой непобедимой и неизбежной незыблемости возникает романтический протест», – отмечал он тогда в своих заметках. Он стремился приблизиться к этому опыту доступными ему средствами. И начал много пить. «То, чего я стремлюсь достичь через опьянение, все еще скрыто от меня», – писал он в своем дневнике в феврале 1952 г.[85 - Laing A. R. D. Laing: A Biography. – P. 50.]

В Нетли Рональд познакомился с медицинской сестрой Энн Ханн. Энн была лейтенантом сестринского корпуса Королевской армии. Она поступила в него добровольцем в Эдинбурге, ей очень хотелось увидеть мир, и она считала, что служба сможет ей в этом поспособствовать. Из Эдинбурга ее перевели в Нетли. Там они и познакомились с Лэйнгом: она была медицинской сестрой в том отделении, где он служил лейтенантом. Их бурный роман скрашивал дни. Серьезных намерений у него тогда не было, им просто нравилось проводить время вместе.

Через год службы в Нетли молодой лейтенант Рональд Лэйнг продвинулся по служебной лестнице до капитана и был переведен в Каттерикский военный госпиталь в Йоркшире. Здесь ему вменялась в обязанность психиатрическая экспертиза: он должен был отличать настоящих больных от симулянтов. Работа эта была более скучная, чем та, что он делал в Нетли. К тому же роман с Энн практически закончился. Их развела армия: его направили в Каттерик, а ее в Германию. Но, как оказалось, все было не так просто.

В Каттерике Рональд узнал, что Энн беременна: в своем письме к нему она сообщала, что находится уже на шестом месяце. Вначале он попытался увильнуть от ответственности, но, поговорив с Джо Шорстейном, решил жениться. Энн демобилизовалась и вернулась к нему. Свадьба состоялась 11 октября 1952 г. в Ричмондском бюро регистрации актов гражданского состояния. Родители приглашены не были. 7 декабря у них родилась дочь Фиона. Через два дня после женитьбы Лэйнг написал прощальное письмо Марсель. И для него это было настоящей трагедией, его романтическая мечта разбилась о жизнь: «Для меня это было сопряжено с душераздирающими страданиями. Это было одной из самых сильных эмоциональных катастроф в моей жизни. Но в каком-то смысле это случилось прежде, чем я встретил Энн»[86 - Mullan B. Mad to be Normal. P. 76.]. Возможно, он так утешал себя, а возможно, что эти отношения и вправду были обречены на провал. Лэйнг был воспитан в традициях шотландского пресвитерианства, в рамках которых брак и семья играли очень важную роль. Марсель же выросла в светском обществе, она никогда не читала Библию и не думала о браке. В любом случае Энн и ее будущий ребенок навсегда разлучили Марсель и Рональда. Хотя они и встречались позднее, хотя Марсель еще не раз помогала ему, их роману не суждено было продолжиться.

Вскоре служба в армии подошла к концу, и в своих записях 18 мая 1953 г. Рональд подводил промежуточные итоги:

Служба почти закончена – осталось 4 месяца. Чего я добился? Ни черта. Все же у меня есть дочка, я женат, есть квартира, из меня выбили много бестолочи, у меня остались старые друзья, возможно, я причинил нестерпимую боль одному человеку, стал больше ладить с родителями, я вынужден был стать смиреннее, я обратился к Библии, Платону, Канту. Но вряд ли можно сказать, что я продвинулся в карьере[87 - Laing A. R. D. Laing: A Biography. P. 54.].

Тогда он находился на пороге своего профессионального подъема. Перед ним только открывались перспективы.

Королевская Гартнавельская больница

В конце 1953 г., демобилизовавшись из армии, Лэйнг вернулся в Глазго и продолжил свою карьеру в Королевской Гартнавельской психиатрической больнице. Дела шли неплохо. У него были молодая жена и дочка. Благодаря родителям Энн они снимали квартиру на Нова Драйв, в Вест-Энде.

Отношения с родителями становились все напряженнее. По возвращении из армии он, в частности, не нашел своего любимого огромного письменного стола, а также любимого детского рояля, отсутствовали и первые эпистолярные опусы. Все это сразу же стало поводом для скандала. Куда этот стол делся, в семье Лэйнгов не могут выяснить до сих пор. Сам Лэйнг потом говорил, что Амелия изрубила его топором. Но есть и другая версия: возможно родители продали его, он был большой, занимал много места, а они не пользовались им, и им были нужны деньги. В любом случае, у Лэйнга об этом не спросили. С отцом все было в целом нормально, в то время как мать еще сильнее отдалялась. Возможно, она ревновала сына к невестке.

У Энн отношения со свекровью тоже не сложились. Только через несколько лет их брака Энн рассказала Лэйнгу, что в самом начале их знакомства Амелия высказывала Энн крайнее сочувствие и по-дружески предостерегала ее от отношений с ним, рассказав при этом, что ее сын… гей. Поводом для такого мнения матери послужили дружеские отношения Лэйнга с Джо Шорстейном. Тот очень хотел познакомиться с ней, и Лэйнг в год после получения диплома пригласил его домой. Джо пришел в компании двух других знакомых Лэйнга – лорда Чарльза Макартни и его приятеля детского психиатра. Оба они были гомосексуалистами. Через несколько лет этот детский психиатр покончил с собой из-за проблем на работе. История широко обсуждалась в прессе, и, очевидно, Амелия прочла одну из заметок, узнала о нетрадиционной ориентации этого парня и методом простого переноса пришла к умозаключению, которое она и озвучила Энн.

Однако отношения с родителями теперь не мешали академической карьере Лэйнга, а Гартнавельская психиатрическая больница была решительным шагом вперед. В ней он впервые повстречался с хрониками – теми, кто болел уже десять, пятнадцать, а то и двадцать-тридцать лет. Армейская психиатрия ориентировалась на острые расстройства и, в любом случае, была своеобразным «перевалочным пунктом». Отсюда все больные в случае развития заболевания отправлялись в обычные гражданские психиатрические больницы. «В Гартнавеле были больные, находившиеся там уже десять, тридцать, шестьдесят лет: те, которых положили в больницу еще в девятнадцатом веке»[88 - Laing R. D. Wisdom, Madness and Folly. P. 148.], – впоследствии, поражаясь, вспоминал Лэйнг.

Лэйнг работал в женском отделении для неизлечимых больных. Там еще сохранились мягкие палаты для буйных, и большинство больных имели опыт лечения шоковой терапией и инсулиновыми комами. Некоторые пережили лоботомию. Атмосфера этого отделения напоминала ему описания Гомера, его тени Аида. «Как же можно возвратить этих призраков к жизни, преодолев отделяющую их неизмеримую пропасть и реки нашего страха?»[89 - Ibid.], – думал тогда Лэйнг.

Один-два часа в день на протяжении нескольких месяцев Лэйнг проводил в комнате отдыха этого отделения. Вместе с ним там обычно находилось около пятидесяти больных. Большинство из них сидели, углубившись в себя, не общаясь ни с кем, или в качестве собеседников довольствовались лишь собой. Всего в этом отделении находилось 65 пациенток, на которых приходилось четыре (а иногда только две) медицинских сестры.

Пациентки были исключительно шумными и дезорганизованными. В основном они сидели около стены или лежали на полу – каждый день на одном и том же месте, некоторые были склонны выкрикивать отборную брань или бросаться на других. Никакой терапии не проводилось: даже если кто-то из больных начинал что-то делать, пытался шить или что-то мастерить, вмешивались другие пациенты, и все шло наперекосяк. Персонала не хватало, и на пациентов никто не обращал внимания:

Я помню, как в самом начале моей работы, и это было одним из первых моих впечатлений, когда я сидел на своем стуле в комнате отдыха, несколько пациенток схватились друг с другом за право обнять или поцеловать меня, они набросились на меня: садились мне на колени, дотрагивались до меня. Они касались моих волос, развязали галстук. Пуговицы на моих брюках были расстегнуты. И я был вынужден, прибегнув к помощи двух работающих в отделении медсестер, бороться за свою жизнь[90 - Ibid. Р. 150.].

Большая часть пациентов существовала в собственных мирах, они были замкнуты и необщительны:

Иногда за вуалью безумия мне удавалось увидеть мгновения пробуждения. И это было пробуждение (при воспоминании о нем у меня все еще пробегают мурашки) от тотального и абсолютного отчаянья, от ничто, от небытия. Внутри пациентов была лишь пустота, наполненная только непрекращающимся террором против окружающих их существ, которые угрожали стереть их с лица земли. «Шизоидно-параноидное состояние» воистину является лишь живой смертью[91 - Laing R. D. The Rumpus Room 1954–1955. Неопубликованная работа (1956). Цит. по: Abrahams on D. R. D. Laing and Long-Stay Patients: Discrepant Accounts of the Refractory Ward and «Rumpus Room» at Gartnavel Royal Hospital // History of Psychiatry. 2007. Vol. 18, № 2.-P. 205.].

Коллега Лэйнга доктор Рой заметил, что отделение напоминало расстроенный оркестр, где каждый инструмент играл сам по себе, не обращая внимания на другие, где никто не прислушивался ни к кому и где не было дирижера: «Он сказал, что в самом начале [все это] напоминало настраивающийся оркестр, когда инструменты не связаны друг с другом, и выдается абсолютно хаотичный звук»[92 - Ibid.].

Лэйнг продолжал много читать и решил наконец-то воплотить свои идеи на практике. Здесь, в больнице, он планирует эксперимент, который должен был стать первым исследованием особенностей терапии психически больных. В этом эксперименте Лэйнг убедил поучаствовать двух своих коллег – докторов Кэмерона и Макги.

Эксперимент, который впоследствии стал известен как «Шумная комната»[93 - «The Rumpus Room» можно переводить и как «шумная», и как «игровая» комната. В русскоязычной литературе традиции не выработано, логичнее (по сущности эксперимента) передавать его название как «игровая комната». Однако одно из примечаний в статье Дэвида Абрахамсона рассеивает все сомнения, знакомя нас с историческим контекстом. Ссылаясь на неопубликованную версию отчета об эксперименте, а также на разъяснения Иэна Смита, психиатра-консультанта Королевской Гартнавельской психиатрической больницы, он пишет: «Название „шумная комната“, как сообщалось, было введено медсестрами и через несколько месяцев отброшено, однако впоследствии оно часто использовалось как Лэйнгом, так и другими. Оно, очевидно, отсылает к шуму, скорее, в самом отделении, за стенами комнаты, а не внутри ее» (Ibid. Р. 213).] («The Rumpus Room»), проходил в 1954–1955 гг. в отделении неизлечимых больных. Тогда Лэйнг предполагал, что если персонал будет дружелюбно и внимательно относиться к больным, это поможет смягчить течение болезни. Лечение медикаментами, инсулиновыми комами и электрошоком, считал он, только усиливает болезненный процесс.

Суть эксперимента заключалась в следующем. Одиннадцать «безнадежных» пациенток с хроническими формами шизофрении и две медицинские сестры каждый день с понедельника по пятницу с девяти утра до пяти вечера находились в большой специально оборудованной, недавно отремонтированной, хорошо освещенной и полностью меблированной комнате. Возраст пациенток колебался от двадцати двух до шестидесяти трех, но все они находились в больнице уже не меньше четырех лет.

Вот как Лэйнг описывает второй день эксперимента:

На второй день в половине восьмого утра меня ожидало одно из самых волнующих переживаний за все время, проведенное в этой палате. Двенадцать пациенток сгрудились около запертых дверей и просто-таки не могли дождаться момента, когда они выберутся отсюда и окажутся там вместе со мной и двумя сестрами. И пока мы шли туда, они пританцовывали, припрыгивали, делали нетерпеливые круги и тому подобное. Совсем не мало для «окончательно съехавших»[94 - Лэйнг Р. Д. О важном. С. 308.].