Жили-были… Грустные сказки, рассказанные на ночь

– А у меня так будет, няня?

– Как, дитятко?

– Ну, чтобы рядышком… И чтобы от злого дракона спас… чтобы солнце светило и птички пели…

– А как же, родимая! Все у тебя будет. Как сама схочешь, так и будет. От тебя ведь тоже мно-о-огое зависит-то.

– Как это?

– А вот так – не злись ни на кого, плохо не думай, да не делай. Люби всех вокруг – что человека, что зверушку какую. Все – Божьи дети. Родителей почитай да не забывай. Не упрямничай, а смиренно все принимай. Не спорь. Доброй будь ко всем да веселой и радостной. Счастье свое помни, что на свете живешь. Да живи-то по правде и по совести. И благодарить не забывай. И все у тебя будет!

– И Ваня?

– И Ваня. Может, не Ваня, а другой кто. Не в имени ведь дело-то. А в человеке. Человек имя-то красит. У тебя вон тоже имя-то, как из сказки. Так вот и крась его. Вон они в сказках-то все какие, Настеньки-то! Ну, спи, давай, а то мать, неровен час, заругает нас с тобой.

– Няня, а кого благодарить-то и за что?

– А за все, дитятко, за все, что ниспослано будет. Всех благодари.

***

Девочка жила в далеком сибирском городе в большом красивом доме. Играла с куклами на лужайке, по воскресеньям ходила с родителями в церковь. Ей нравилось, когда мама надевала на нее нарядное светлое платье, расчесывала длинные волнистые волосы и вплетала туда атласную ленту. Волосы цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам, и мама не забирала их в косу все, как это было обычно по будням. Она всегда причесывала девочку сама. Обе молчали, но в каждом прикосновении девочка чувствовала нежность.

У девочки было сказочное имя – ее звали Настей, Настенькой. Однажды, когда на Пасху они всей семьей, как водится, пошли в церковь, девочка увидела другую семью, тоже шедшую на службу, к которой родители подошли поздороваться. Ее взгляд задержался на мальчике-подростке, уже почти юноше. Он был одет в новенький темно-серый костюм, такой же картуз, рубашку-косоворотку и блестящие сапоги. Мальчик тоже приметил Настю и улыбался ей своими синими, как небо, глазами.

– Ваня, Ваня, не отставай, – позвала его мать.

На минуту у Насти перехватило дыхание и в груди разлилось тепло, она почувствовала, как кровь прилила к щекам. Повинуясь какому-то неведомому чувству, девочка прижала к пылающему лицу руки.

– Что это с тобой? – увидев ее замешательство, спросила мама.

– Ничего, так… жарко…, – ответила девочка.

Вечером, ложась спасть, Настя, наблюдая, как няня складывает ее платье, изо всех сил мысленно торопила ее. Она даже не стала просить ее рассказать, как обычно, всегдашнюю сказку.

– Скорее, скорее! – подгоняла она.

Насте не терпелось закончить все процедуры, забраться в кровать, укрыться теплым одеялом и, закрыв глаза, вновь представить себе утреннюю картинку: вот они идут по улице, под ногами еле-еле пробивается молодая травка, на небе – ни облачка, только высоко-высоко прямо над Настей вьется и щебечет одинокая птичка, девочка глазеет по сторонам и вдруг видит его, мальчика, вернее уже почти юношу, который тоже смотрит в ее сторону, замедлив шаги, и улыбается ей одними глазами.

Дни бежали за днями, месяцы за месяцами, год за годом. Из этого и соткана человеческая жизнь. Девочка на отлично сдала экзамены в недавно открывшуюся в городе женскую прогимназию. Ей нравилось учиться. Ах, как она любила книги! Что может быть лучше, чем сесть у окна в натопленной комнате и читать, читать, читать. Правда, еще больше ей нравилось вышивать. Этому научила ее мама, которая иногда пеняла ей на излишнюю любовь к книгам. Ей хотелось, чтобы девочка умела делать что-то еще. Ведь семья была купеческая, не дворянская, хоть и городская, и предполагалось, что девочка, а затем и женщина не сможет вести совсем уж праздную жизнь. Но старшие братья любили ее, жалели и всегда говорили маме, что успеет еще Настя, наработается. Как в воду глядели…

Но тогда в самом начале 20 века никто и представить не мог, какие события ждут их всех впереди…

***

Так девочка росла, становилась все красивее и красивее. На пухлых щечках играл нежный румянец, но черты лица несколько вытянулись, стали тонкими и правильными. Огромные светло-карие глаза смотрели на мир с любопытством и пытливостью, выдавая недюжинный ум и сильный упрямый характер.

Однажды перед самым Рождеством Настя задумчиво шла домой по городской улице. Снег тихо падал большими пушистыми хлопьями, все гуще и гуще. Становилось темно, то тут, то там загорались разноцветные огоньки. Окружающий мир превращался в сказку. Проходя мимо ворот церкви Знамения Божией Матери, Настя, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, завернула туда. Перекрестившись, она вошла в храм. Потрескивали свечи возле икон, и их блики, отражаясь в стекле, превращались в фигуры, исполняющие какой-то замысловатый танец. Настя подошла к иконе Богоматери, и на миг девушке вдруг показалось, что Пречистая Дева заглянула прямо ей в глаза – такую причудливую игру сыграл отблеск огня.

– Пошли мне настоящую любовь, прошептала девушка, – я так хочу быть счастливой!

Она прикоснулась губами к иконе со слезами умиления и, вновь перекрестившись, пошла прочь. Выйдя на крыльцо, Настя вдруг неожиданно поскользнулась и едва не упала, как чьи-то руки подхватили и удержали ее. Повернув голову, девушка увидела синие-синие глаза и не сразу поняла, кому они принадлежат. А когда обрела равновесие и смущенно отряхнулась, то узнала того самого повзрослевшего еще больше мальчика Ваню, о котором так часто вспоминала со щемящей грустью. И юноша вдруг неожиданно вспыхнул – он тоже узнал Настю. Никто из них не мог промолвить ни слова.

– Испугались? – первым нарушил молчание несколько оробевший юноша.

– Маленько, – совсем, как няня, ответила Настя и еще больше покраснела.

– Что это вы так поздно по улице ходите одна? Уже ведь стемнело совсем. Давайте я вас до дому провожу, – не давая девушке вставить ни слова, от волнения затараторил Иван.

Девушка невольно засмеялась, и хрупкая стена смущения, которая было, возникла между ними, окончательно разрушилась.

– А я ведь даже не знаю, как вас зовут, – возобновил разговор Ваня.

– А я знаю, ваше имя, – вскинула поначалу голову Настя.– Я слышала, как вас звала матушка. Тогда давно, на Пасху у церкви, – вдруг смущенно залепетала она.

– Вы тоже запомнили этот день? Я часто вспоминал его. И вас…. Вы были такая… милая… смешная, – улыбнулся Иван.

Девушка промолчала, но вдруг почувствовала, как сердце ее забилось часто-часто.

– Интересно, – думала она, – ведь я его совсем не знаю, а мне с ним так хорошо! Как будто мы знакомы давно-давно. И так хочется смеяться и танцевать, и кружиться.

– Догоняйте! – крикнула она и побежала вперед, чтобы хоть как-то справиться с волнением.

Юноша, смеясь, бросился за ней, на ходу зачерпывая руками снег и бросая наспех сделанный снежок в девушку. Так, хохоча и играючи, они добрались до Настиного дома. Это был большой высокий каменный дом, беленый, с резными коричневыми наличниками и ставнями.

– Ой! – вдруг вскрикнула Настя, – уходите скорее, а то братья увидят, заругают, – стремглав бросилась она к воротам.

Закрыв за собой калитку, Настя долго еще не могла унять свое сердце и убрать улыбку с лица.

Потом девушка еще несколько раз видела Ивана и даже разговаривала с ним, когда он вызывался проводить ее до дома. Юноша частенько, как будто бы случайно прохаживался недалеко то от Настиного дома, то от прогимназии на улице Подаруевской, где она училась.

На лето семья переезжала в деревню. Там тоже был просторный, только деревянный дом, который пах лесом. Насте нравились чисто выскобленные полы, разноцветные домотканые дорожки, белоснежные занавеси и расшитые полотенца, студеная вода в жбане. И хотя девушка очень любила и этот дом, и лес, и речку Пышму, но в это раз ехать ей совсем не хотелось. Она ходила такая грустная, что мать забеспокоилась – не заболела ли дочка. И стала поторапливать домочадцев со сборами – Насте надо скорее на деревенский свежий воздух и парное молочко. А Настя тем временем заливалась слезами по ночам – хоть бы увидеть Ванечку перед отъездом и длительной разлукой, хоть на минуточку!

Иван, меж тем, был с отцом на промысле, они перегоняли табуны лошадей из далекой Бурятии да с Алтая, и тоже очень тосковал по девушке, вспоминая ее длинную светлую косу, трогательные завитки у шеи и лучистые цвета гречишного меда глаза.

Но вот день отъезда настал, а Ваня так и не появился. День за днем Настя, грустя, бродила по лесным тропинкам. Собирала на полянках цветы и землянику. Она была совсем не похожа на городскую барышню – на девушке была просторная белая расшитая рубашка, легкий бежевый сарафан с красной и зеленой полосами по краю подола. На ногах – легкие парусиновые туфли-тапочки, а волосы перехвачены атласной красной лентой. Там на полянке такой ее и увидел Иван, когда через десятые руки узнав, куда они уехали, примчался в ее деревню. Повинуясь неведомой силе, они бросились навстречу друг другу, вдруг замерли, когда оказались совсем рядом, протянули друг другу руки и закружились радостные и счастливые.

***

А спустя несколько месяцев, уже ближе к зиме, домой пришел отец и, сев за стол, не дожидаясь, пока соберется вся семья, озабоченно сказал матери:

– Пора Настюшу замуж отдавать. Шестнадцатый годок пошел – созрела уж. У меня и сватают ее. В воскресенье придут к нам. Готовь девку.

Девушке показалось, что у нее остановилось сердце. Она и двинуться не могла с места. Так ее мать и застала, застывшую у двери, когда пошла звать всех к обеду.

– Слышала все? – догадалась она.

– Мама, мамочка, я не хочу замуж! Я не пойду!