Кровь молчащая

И как один умрём

За дело это!»

В сравнении с ростовскими, московские красноармейцы выглядели очень хорошо. Улыбающиеся, подстриженные, опрятные, с до блеска начищенными винтовками. Однажды Шурка услышал, как одна немолодая дама вычурной, буржуазной внешности, поравнявшись с ними, неожиданно громко воскликнула:

– Спасибо уважаемому товарищу Троцкому! Это он этих сволочей подтянул! Теперь-то совсем не то, что было в семнадцатом году!..

И вот – улицы, с каждым проходящим шуркиным днём становящиеся роднее и роднее – Сретенка, Сухаревка. Куда ни взглянуть – множество людей! Шумели, волновались, покупали, продавали. Все было разграничено по особым правилам: здесь – биржа, там – торговые ряды, чуть дальше – мануфактура, табачный ряд, лавка готового платья, старый хлам и книги. Шурка всегда крепко держался за свои карманы, когда по необходимости приходилось протискиваться мимо «биржевиков», ушлых торгашей.

– Молодой человек! На ваш рост брюки есть! Подходите мерить! Подходите!

– Мужские шляпы, женские шляпы! Покупайте самые знаменитые на всей Сухаревке шляпы!

Взад и вперёд сновали шустрые мальчишки, разносящие напитки – в огромных стеклянных бутылях – красная, жёлтая или зелёная жидкость, в которой плавали кусочки льда и лимона. А вот – граммофонные пластинки, совсем такие, какие были у шуркиной мамы. Только Шаляпин, Собинов и Вертинский на них конкурировали теперь с речами Троцкого и Ленина.

Там, на Сухаревке, непременно у одного и того же торговца, Шурка покупал вкусное сливочное мороженое и шёл домой. Вечером, сидя в комнате у раскрытого настежь окна, уплетая принесённую мамой свежую клубнику, он вслушивался в доносящиеся с московских улиц звуки. Где-то рядом громко стучали каменщики, пел петух и кричали козы, которых в Москве почему-то называли советскими коровами. Какие-то бабы во дворе без умолка грубо спорили из-за дров, а дети к ночи затягивали жалостливую песню о борьбе героев-красноармейцев с белыми…