Неуклюжи

Познакомился небожитель с Зинаидой очень просто, как и положено талантливому человеку: в психушке. Зина подрабатывала там санитаркой по вечерам, мыла полы, поднимая в одиночку сына-подростка. Днем она проводила обзорные экскурсии по городу, но денег на жизнь катастрофически не хватало.

Шизофреник Фёдор был щедр душою, как ребёнок радовался любому доброму слову. Таких блаженных легко купить лаской и тарелкой борща.

Будущий отец Ириши умел всё: виртуозно играл на любых, даже самых редких и диковинных музыкальных инструментах, писал рассказы и повести и – что удивительно – изредка печатался. Превосходно рисовал.

Мог за неделю срубить избу из неотёсанных бревен, знал, как прокормить себя дикорастущими травами и грибами в глухой тайге. Не способен он йбыл лишь заботиться о себе в человеческом обществе: ничего никогда не зарабатывал, жил со старенькой матерью на пенсию по инвалидности.

Зина всю жизнь тянулась к прекрасному – ходила на концерты, много читала и даже посещала кружок для начинающих писателей. В кружке сидела тихо, молчала, на общие обсуждения свои опусы не выносила, с восхищением слушая сочинения одарённых авторов.

Как-то раз Фёдор, маясь в унылой вонючей палате от безделья, подозвал к себе симпатичную санитарку:

– Зиночка, дорогая, нет ли у тебя старых ненужных капельниц?

– Найду, Федя, если вам очень надо, – серьёзно ответила Зина,

Больные учили друг друга делать из пластикового мусора различные поделки – Фёдор стал изготавливать рыбок с длинными хвостами.

Слово за слово – начали общаться, делиться мыслями и рассказывать о жизни. Зина была доброй и неглупой, Федор ей нравился. А что псих – так гении же все слегка того, это известно.

Рыбки, изготовленные тогда в больнице, висели над Иришиной колыбелью, а позже перекочевали и к Кире. Талантливый человек всегда найдёт, из чего изготовить красоту для грядущих поколений.

Выйдя из больницы, истощённый Фёдор отправился не к старой матери, а прямиком в трехкомнатную квартиру санитарки. Расположился в маленькой комнате со своими холстами и красками, рисовал, играл на треснувшей мандолине, найденной на помойке, пел песни собственного сочинения. Песни свои – все до единой – посвящал любимой женщине Зинаиде.

Периодически вновь выныривал из гнусной окружающей реальности и с облегчением возвращался в привычную палату в психиатрической больнице.

Картины не продавались, семья существовала на инвалидную пенсию Фёдора и жалкие доходы Зинаиды. Жили очень непросто, но дружно и мирно.

Сын Зины вскоре ушел в армию, через год родилась Ириша, а три года спустя Федор тихо и быстро сгорел от рака лёгких.

Ира всегда утверждала, что помнит отца, но на деле, конечно же, представляла себе лишь его автопортрет, неизменно кривовато висевший на гвоздике в комнате матери. Дочь, увы, почти не унаследовала отцовских талантов – по крайней мере, они не проявлялись у нее так ярко, как у внучки Фёдора, маленькой Киры.

Но было у Ириши, надо сказать, одно интересное свойство: она умела мысленно говорить с животными. Бабушки со стороны Зинаиды поголовно считались в своих деревнях ведьмами, и эти способности передались Ире в полной мере. Да только толку-то? Кому это нужно в наш век?

Глава 6.

Прабабушка Лиза и органная скамья

Прабабка Киры со стороны отца была мировая. Старухой не назовёшь: знатная питерская дама, богиня коммунальной кухни. Худощавая леди в парике и мужской рубахе навыпуск. Неизвестно, видел ли её хоть кто-нибудь без сигареты и чашки кофе в руке.

Елизавета – и имя-то королевское! – обладала невероятной профессией – была органисткой. Скажите, как вообще человеку может прийти в голову мысль учиться играть на органе?

Коммунальная квартира, в которой проживала Елизавета Андреевна, была страшной и немного сказочной – так казалось маленькой Кире. Расположенная на узкой улице темная прабабушкина обитель когда-то выходила окнами прямо на морг, стихийно возникший в этом месте во время блокады города.

– Улицы до третьего этажа были завалены трупами, – безжалостно рассказывала прабабушка онемевшей от ужаса девочке, – детей там тоже немало было. Хоронить не успевали, трупы лежали здесь до весны.

Восьмилетняя Лиза во время блокады чудом оказалась с матерью за городом, в кольцо врага не попала. Скитались по родственникам где-то за Уралом, голодали не меньше, чем ленинградцы, но всё же выжили. В чудом сохранившуюся квартиру вернулись уже после войны.

Напротив дома прабабушки располагалась лютеранская кирха – величественное светло-жёлтое здание с настоящим духовым органом внутри.

– Наша циыыырковь, – всегда нараспев говорила Елизавета.

Кира, впервые посетив прабабушкин концерт, долго ждала клоунов, но, к её разочарованию, вышла лишь тётя в черном одеянии, с короткими светлыми кудряшками на голове. Долго вещала что-то непонятное, глаза горели от воодушевления и блеска свечей в алтаре.

Кира не выдержала и крепко заснула на жёсткой лавке под звуки баховского ми-бемоль мажора. Впервые в жизни она храпела, да так громко, что её со смехом начали будить другие слушатели, а когда разбудить не получилось – осторожно перевернули на бок и накрыли чьей-то большой курткой – в церкви царил дикий холод.

Наверное, всё же не соседка накаркала Кире большое вокальное будущее. Гены – это очень серьёзно, музыкальные мозги на небесах раздают только при предъявлении хорошей родословной.

Дома у бабушки тоже был орган – старенькая электронная "Прелюдия". Кире разрешалось осторожно наступать босой ножкой на педали и нажимать на кнопки – переключать регистры. Это занятие никогда не надоедало, но прабабушка Лиза в гости приглашала редко – концерты, ученики, гастроли…

Глава 7.

Зинаида и пианино.

Бабушка Зина вообще-то была профессорской дочерью. Отец её, Егор, в девятнадцать лет, не умея толком читать и писать, поступил на рабфак. Учился старательно, да и умен был сверхъестественно – к двадцати семи уже преподавал физику в институте, писал учебники.

– Видишь, Кира, какой красивый был почерк у твоего прадеда, – говорила Зинаида, в сотый раз раскладывая на кухонном перед девочкой пожелтевшие тетради, исписанные каллиграфическими буквами, – вот и ты учись хорошенько, когда в школу пойдёшь!

– Не пойду я ни в какую школу, – отвечала вредная девица, слезая с бабушкиных колен, чтобы топнуть ножкой, – я сразу на сцене петь буду!

Гонорары от переиздания учебников деда Ирине в своё время были потрачены Зинаидой на покупку пианино для маленькой дочери. Способности-то у Иры были, но желания учиться музыке не наблюдалось: промучилась кое-как полгода и упёрлась рогом – больше не хочу! Подалась в школьный кружок юных ботаников.

Пианино стояло неприкаянное, служило подставкой для комнатых растений, которые Ира самозабвенно разводила с первого класса. Девочка добывала новые цветы всеми правдами и неправдами – отщипывала черенки традесканции в поликлинике; приходя в гости к школьным подругам, первым делом просила поделиться отросточком кактуса или листом бегонии, который можно поставить в воду и укоренить.

Огромная квартира всё больше напоминала джунгли, места на подоконниках давно не хватало. Когда Ириша внезапно съехала к Владу, Зинаида поневоле перехватила цветочную эстафету и – неожиданно для себя – быстро втянулась. Выходила торговать махровыми сенполиями к метро: тоже ведь хлеб, копеечка. Надо как-то поддерживать непутёвую Иру.

Торговля у метро Зинаиде давалась тяжело. Было стыдно перед людьми и страшно, что придёт полиция. Но помогать дочери было необходимо – Зинаида шла на промысел и в дождь, и в жару.

В декабре предлагала бегущим мимо хмурым прохожим ёлочные лапы с длинными пахучими шишками, добытые в ближайшем лесопарке, в марте продавала в торфяных горшочках нежные сиреневые гиацинты, в апреле выносила к железнодорожной платформе, где толпились дачники, заботливо выращенную на окне рассаду.

Насобирав за день несколько купюр, Зинаида ехала через полгорода на дребезжащем трамвае, покупала в гастрономе дешёвые продукты и, кряхтя, затаскивала пакеты на третий этаж.

Ирина открывала неохотно – в то время она вообще не хотела никому открывать.

Цедила сквозь зубы:

– Ну, спасиииибо, мам, – и всё норовила дверь захлопнуть.

– Дай мне повидаться с внучкой! – требовала Зинаида.

– Отстаньте от меня все! – орала Ира в истерике, убегала в комнату и долго рыдала там на диване.

Бабушка проходила на кухню, совала Кире сладкие гостинцы, грозно говорила "Кыш!" стаям тараканов и начинала драить плиту. Готовила немудрёный овощной суп на бульонных кубиках, относила дочери на диван. Та хмурилась, отворачивалась, но ела.

Перед уходом бабушка целовала уворачивающуюся Киру и обязательно передавала привет кошке Чуне, живущей где-то под кроватью. Обещала зайти, как только продаст ещё немножко фиалочек.

…А пианино позже досталось Кире, и его даже не пришлось настраивать

Глава 8.