Избранные труды. Том IV

В системе мер, обеспечивающих государственное руководство советским обществом, немалую роль играют меры юридической ответственности. XXIV съезд КПСС провозгласил делом принципа нетерпимое отношение коммуниста к любым попыткам нарушить или обойти закон, а следовательно, и в области хозяйственных отношений. В качестве одной из важнейших задач съезд признал всемерное укрепление государственной дисциплины, строгое соблюдение социалистической законности, повышение ответственности каждого хозяйственного руководителя за выполнение установленных планов и заданий. Понятно, что в этих условиях принципиальное значение должны иметь также юридические санкции, применяемые к нарушителям закона. Построенные в строгом соответствии с началами социалистической законности, эти санкции не могут не опираться на определенные не только фактические, но и юридические основания. Известно, что в отношении таких санкций, как меры правовой ответственности, юридическим основанием служит описанный в законе состав, а фактическим – конкретно совершенное правонарушение. При этом элементы правонарушения, подпадающие под признаки состава, являются обязательными, а все прочие – факультативными условиями ответственности.

Природа факультативных условий такова, что они не могут быть ни представлены в виде исчерпывающего перечня, ни подвергнуты какому-либо обобщенному выражению. Иначе обстоит дело с условиями обязательными. Их обобщенность как раз и воплощается в понятии состава правонарушения. Что же касается перечня, то исчерпывающая его полнота предполагает, по-видимому, оценку правонарушения как деяния противоправного, вредоносного и виновного. Но в ряду перечисленных признаков в самой небольшой степени подвергается сомнению только признак противоправности[181 - См., например Д К. Райхер, Вопрос об ответственности причинение вреда («Правоведение»,1971, № 5, с. 57–58).]. Признак вредоносности обычно приемлется с весьма существенной оговоркой: хотя отрицательные последствия вызывает любое противоправное деяние, но, лишь будучи прямо включенными в законодательную обрисовку состава правонарушения, они становятся обязательными условиями юридической ответственности[182 - Некоторыеавторыидутещедальше, допуская «безвреднуюютветственность, «например, за непоставкуговара– в видеуплатынеустойкиза невыполнениедоговора, хотя оно не повлекло реальных убытков» (Т. К. Л/а/и#ее#,Основаниягражданско-пра вовой ответственности JVL, 1970,с. 6). Не подлежит, однако, сомнению, что отсутствие убытков не равнозначно отсутствию любых вредных последствий вообще.]. Самая же острая дискуссия связана с признаком вины. Развернувшаяся первоначально на почве гражданского права, эта дискуссия впоследствии преодолела узкие цивилистические рамки и, обретя общетеоретический размах, породила настолько богатое разнообразие взглядов, чтостала в буквальном смысле «лакомым куском» для поклонников правовых классификаций. В одной из них, например, различаются концепции, ориентирующиеся на: а) начало вины, б) начало причинения, в) виновное с исключениями начало, г) два начала (вину и причинение), д) объективные моменты (противоправно-вредоносное деяние обосновывает ответственность, а отсутствие вины исключает ее).

Характерные для отдельных концепций индивидуальные оттенки представляют определенный интерес, тем более что не исключены достаточно острые, а иногда даже коренные разногласия как между сторонниками безвиновной ответственности, так и между ее противниками. Но если уж обращаться к классификации, то исходное значение должен иметь водораздел между двумя противоположными воззрениями с возможной последующей дифференциацией в пределах каждого из них. Сам же этот водораздел в свою очередь зависит от конкретной трактовки ответственности, от того или иного ее понимания. Необходимо, следовательно, установить, что такое ответственность по советскому праву, и уже на этой основе выяснить, составляет ли вина ее обязательное условие во всех без исключения случаях.

Что такое ответственность?

Термин «ответственность» употребляется не только в юридическом, но и в общесоциологическом смысле («воспитание чувства ответственности»!). Его применяют в сочетании как с поведением человека, так и со стихийными силами природы («ответственность за страховой случай»!), как с собственным, так и с чужим поведением («ответственность должника за действия третьих лиц»!), как с запрещенными, так и с дозволенными действиями («ответственность за порученное дело»!). Не удивительно, что при таком семантическом разнообразии лишь терминологически равнозвучащих наименований практика никогда не испытывала потребности во всеобъемлющем одноименном понятии, а теория никогда не обнаруживала стремления к его определению. Но хотя там, где исключено общее понятие, невозможна и классификация, ибо классифицируются только однопорядковые совокупности, однако об этом элементарном правиле забывают всякий раз, когда на том лишь основании, что существенно разнородным явлениям присвоено единое обозначение, их пытаются расположить по логически соподчиненным классификационным рубрикам. Так случилось и с классификацией явлений, именуемых ответственностью.

В самом широком, общесоциологическом плане предложено различать ответственность активную, означающую осознание своего долга, подчинение ему своей деятельности, и ретроспективную, вызываемую отказом от такого подчинения, совершением отступающих от долга отрицательных поступков[183 - См. «Вопросыфилософии», 1965, № 2,с.76–77. Иногда вместо активной говорят о позитивной ответственности (см., например, П. Е. Недбайло, Система юридических гарантий применения советских правовых норм, «Правоведение»,1971,№ 3,с.51). На тех же посылках основана и трактовка ответственности как мерила свободы (см. например,Р. Косолапов,В. Марков, Свобода и ответственность, М., 1969,с. 63–95).]. Ответственность здесь, таким образом, выступает: то как благо (следование долгу), то как неизбежное зло (последствие нарушения долга), то как предпосылка нормальной деятельности (осознание долга), то как результат очевидных аномалий (пренебрежение долгом), то как выражение высоких моральных достоинств (ответственное отношение к долгу), то как основание для морального осуждения (безответственное отношение к долгу). Понятно, что рассчитывать на научную эффективность или практическую результативность подобной классификации можно только при весьма гипертрофированной склонности к оптимизму, ибо, не порывая с реальными жизненными потребностями, трудно предрекать ей какие-либо шансы на успех.

В несколько более узком, но все же достаточно объемном, общеюридическом плане рекомендовано разграничивать ответственность как установленную в законе обязанность совершать действия, соответствующие природе социалистического строя, и как новую обязанность, возникающую в результате нарушения первой, а потому сводящуюся к устранению вызванных правонарушением последствий[184 - См. В. Г. Смирнов, Функции советского уголовного права,Л., 1965,с. 78.

См. И. С. Самощенко,М. X. Фарукшин, Ответственностьпо советскомузаконодательству. М.,1971,с. 43.

См. там же,с. 6–7.]. Уже было по поводу этого положения отмечено в литературе, что, выделяя ответственность в смысле обязанности совершать предусмотренные законом действия, оно не ведет ни к чему другому, кроме удвоения терминологии: одно и то же явление именуется и обязанностью, и ответственностью одновременно. Можно также добавить, что оно порождает серьезную терминологическую путаницу, так как ответственностью объявляется и сама обязанность, и последствие ее неисполнения. Странно лишь, что обнаружение недостатков в пределах общеюридической классификации не помешало ее критикам безоговорочно поддержать страдающуюаналогичными дефектами классификацию социологическую. А ведь если отвлечься от того, что первая объявляет ответственностью самый долг (обязанность), тогда как вторая в тождественном смысле говорит о чувстве долга (обязанности), между ними вообще трудно было бы обнаружить какое-либо различие. Проявлять при этих условиях отрицательное отношение к одной теории и положительное к другой – значит не воздавать всего должного, что заслужила каждая из них и на что обе они могли бы претендовать по праву научной справедливости.

В сугубо специальном, предельно специфическом плане, рассчитанном лишь на имущественные отношения и притом такие, которые устанавливаются между хозрасчетными предприятиями и иными хозяйственными органами, намечено размежевание экономической и юридической ответственности. Не облеченная в юридическую форму экономическая ответственность «базируется на причинно-следственной связи между действиями… предприятия и их отрицательными результатами… Если же в имущественной сфере данного предприятия проявились отрицательные последствия… деятельности другого хозяйственного органа, то эти отрицательные последствия должны перелагаться на этот другой хозорган при помощи механизма юридической материальной ответственности»[185 - В. К. Мамутов?. В. ОвсиенкоД.Я. Юдин, Предприятие! материальная ответственность, Киев, 1971, с. 29.]. Иными словами, чисто экономическая – это такая ответственность, которую предприятие несет перед самим собой в виде отрицательных результатов своей собственной деятельности, а когда аналогичные результаты перелагаются на другую хозяйственную организацию, деятельностью которой они вызваны, налицо уже юридическая ответственность. Порождены ли они неправомерными или только нерациональными либо даже рациональными, но объективно ущербными действиями – существо дела от этого не меняется. Важна не природа действий, а хозяйственная сфера, в которой сосредоточиваются вызываемые ими последствия: при несовпадении ее со сферой действующего субъекта возникает юридическая ответственность, при совпадении – одна только экономическая. Из всего этого, правда, следует, что юридическая материальная ответственность, будучи разновидностью ответственности экономической (поскольку и она выражается в отрицательных последствиях хозяйственной деятельности), не имеет в то же время ничего общего с другими видами юридической ответственности (поскольку они применимы лишь к неправомерному, а не к любому вообще повелению, вызывающему отрицательные последствия). Но при всей парадоксальности подобного вывода он не должен вызывать особого удивления, ибо ничего другого и нельзя было ожидать от классификации, для которой общность терминологии более существенна, чем различие по существу.

Несмотря, однако, на то, что охарактеризованными классификациями обусловлено накопление чисто негативного опыта, они имеют определенное позитивное значение. Теперь уже можно считать не только абстрактно, но эмпирически доказанным, что ответственность в смысле единого и притом специфического понятия соотносится лишь с такими явлениями, как:

а) поведение людей, а не стихийные силы природы. «Ответственность за страховой случай» на самом деле ничего общего с ответственностью не имеет и есть не более, чем сокращенный словесный образ для обозначения такой специфической ситуации, когда риск случая переносится из сферы, в которой он может наступить, а другую сферу, специально образуемую для его принятия за особое вознаграждение;

б) свое собственное, а не чужое поведение. Поскольку «ответственность должника за действия третьих лиц» лишена этого свойства, советская цивилистическая доктрина давно уже не считает ее видом ответственности, а расценивает как особый юридико-технический способ доведения возникших отрицательных последствий до их фактического виновника[186 - Вопреки очевидному смыслу этой концепции, потому и говорящей о «юридико-техническом способе», что до техпор, пока его действие не доведено до фактического виновника, нети ответственности Д. С. Малеин, придавая основное значение самому термину «ответственность за чужую вину», утверждает, будто тем самым вводится еще один случай ответственности без вины. Но такоеутверждениестольже основательно, как и вывод, что критикуемыеим взглядыпредполагаютсуществование вины «внесубъекта ответственности>или «вины за чужие действия»(см. Н. С. Малеин, Имущественная ответственность в хозяйственных отношениях, М., 1968,с. 29–30).];

в) поведение запрещенное, а не дозволенное. Так как «ответственность за порученное дело» сопутствует полезной деятельности, проявляясь с тем большей силой, чем успешнее эта деятельность, то она лежит в совершенно иной плоскости, нежели ответственность в собственном смысле, являющаяся ее антиподом, а не продолжением, результатом потери чувства ответственности, следствием безответственного отношения к собственному долгу.

Понятно, что в такой же обрисовке ответственность никакой другой, кроме как ретроспективной, быть не может, и ни в чем ином, кроме как в санкции за уже содеянное, воплотиться неспособна. Вопрос лишь в том, какими признаками юридическая санкция должна обладать, чтобы ее можно было рассматривать в качестве меры правовой ответственности. Что санкция и ответственность не одно и то же – замечено давно[187 - Хотя это обстоятельство едва ли не впервые было отмечено в нашей работе «Ответственность по советскому гражданскому праву»(Л.,1955,с.9–18), однако именно она вызвала упреки как в отождествлении ответственности с любыми вообще юридическими санкциями(см. например, «Гражданское право», т.1, под ред. П. Е. Орловского и С. М. Корнеева,М.,1969,с.515), так и в непомерном сужении понятия ответственности по сравнению с общим комплексом юридических санкций (см., например, И. С. Самощенко,М. X. Фарукшин, цит. соч.,с. 57).]. Но этот вывод разделяется не всеми, а если и разделяется, то отнюдь не в единообразном его выражении.

По широко распространенному мнению, ответственность есть любое государственное властно-принудительное вмешательство, пресекающее нарушение права и порицающее нарушителя. Выражается ли такое вмешательство в возложении на нарушителя дополнительного бремени или принудительном осуществлении самой нарушенной обязанности – это ничего не меняет в квалификации примененных юридических мер. «Когда имеется применение правовых санкций, в том числе предусмотренных ст. 6 Основ, есть и юридическая ответственность. И не нужно думать, что здесь нет лишений для лица, несущего ответственность. Из того, что у него не возникает новых обязанностей и он не теряет тех или иных прав, совсем не следует, что он не несет никаких лишений. Раз его принуждают к исполнению обязанности, значит с него предварительно спрашивают отчет в совершенном деянии, осуждают его за это деяние, если есть вина, заставляют выполнить правовую обязанность помимо его воли»[188 - И. С. Самощенко,М. X. Фарукшин, цит. соч,с. 58.].

Важно, однако, вовсе не то, «спрашивают» ли отчет у нарушителя и осуждают ли его поведение фактически, а то, относится ли такой отчет и такое осуждение к числу необходимых юридических условий реализации в принудительном порядке возложенной на него, но добровольно не исполненной обязанности. Для признающих подобную меру юридической ответственностью «наиболее яркий пример – взыскание по суду алиментов с родителей, не выполняющих своей обязанности по содержанию детей»[189 - Там же.]. Но единственным юридическим условием принудительного взыскания алиментов служит факт неисполнения обязанности по алиментированию. То же самое наблюдается и во всех других случаях принудительного исполнения (взыскание денежного долга, истребование своевременно не возвращенного имущества и т. п.). Если бы такие санкции были мерами юридической ответственности, следовало бы признать, что ответственность совпадает с охраняемой ею обязанностью по содержанию (в обоих случаях совершаются одинаковые действия) и отличается от нее только по форме (вместо добровольного, принудительное исполнение). Теоретически это означало бы упразднение проблемы ответственности, раз она ничего другого, кроме нарушения обязанности, не предполагает, а практически ее возложение ничего бы не изменило в позиции нарушителя, раз в принудительном порядке совершаются те же действия, что и вытекающие из самой нарушенной обязанности.

Если же в качестве самостоятельной правовой категории ответственность должна отличаться от охраняемой ею обязанности не только по форме, но и по содержанию, ее следует конструировать как дополнительное для нарушителя обременение соответственно ленинской характеристике ответственности как кары за нарушение закона[190 - См. В. И. Ленин, Полн. собр. соч.,т. 34,с. 177.]. К тому же она должна быть очерчена такими границами, которые исключают смещение ответственности со смежными феноменами или, наоборот, оставление за пределами выработанного понятия отдельных разновидностей подлинной ответственности. Нельзя, например, ограничиваться общими рассуждениями о том, что ответственность связана с лишениями личного, организационного или имущественного порядка[191 - См. С. С. Алексеев, Общая теория социалистического права, вып. 2, Свердловск,1964,с. 182.], ибо при такой характеристике ею охватывались бы любые юридические санкции, реализуемые принудительно и уже по одной только этой причине неотделимые от известных лишений. Не менее ошибочно сводить ответственность к бескомпенсационному лишению прав, ибо, не говоря уже о сугубо цивилистической значимости признака бескомпенсационности, это в подавляющем большинстве случаев устраняло бы всякое различие между самой ответственностью и чисто экономическим ее действием. Такая, например, мера ответственности, как возложение обязанности возместить причиненный вред, уменьшает состав имущества причинителя, но не вследствие лишения его имущественного права, а в результате исполнения вновь появившейся имущественной обязанности[192 - Небезынтересно, что авторы последней концепции (см. «Советское гражданское право,т.1, подред. О. А. Красавчикова,М.,1968,с.479–480) не считают ответственностью взыскание не основательно приобретенного имущества, поскольку оно компенсируется уже полученными ответчиком выгодами. Но если при допускаемой ими конкуренции исков («Советское гражданское право», т.2, под. ред. О. А. Красавчикова, М., 1969, с. 437–438) вместо не основательно приобретенного взыскивается равное ему по стоимости возмещение ущерба, то на лицо уже ответственность, хотя по их собственной конструкции лишение прав не сопровождается здесь материальным уроном для нарушителя.].

Чтобы юридическая ответственность была представлена в своем правовом содержании, а не в экономическом действии и очерчивалась адекватными, а не отклоняющимися от ее сущности границами, нужно различать три возможных вида вызываемых ею лишений или дополнительных обременении: 1) лишение права (например, лишение права проживания в определенной местности в течение установленного срока как административная санкция); 2) возложение обязанности (например, возложение обязанности уплатить неустойку как мера гражданской ответственности); 3) лишение права, соединенное с возложением обязанности (например, лишение свободы как мера уголовного наказания). Любые из перечисленных лишений (обременении) могут быть следствием как нарушения обязанности, так и злоупотребления правом (например, конфискация незаконно приобретенного и изъятие бесхозяйственно содержимого имущества), сочетаться с лишениями, не являющимися мерами ответственности, или не находиться в таком сочетании (например, взыскание убытков вместе с принудительным исполнением нарушенного договора или без принуждения к реальному исполнению, получать, в словесной обрисовке законодательно закрепленной санкции не только прямое, но и косвенное выражение (например, материальная ответственность работника, причинившего ущерб, и дисциплинарная его ответственность в виде выговора, другого взыскания, погашаемого давностью только при соблюдении определенных условий, а также вызывающего для ответственного субъекта иной предусмотренный законом правовой урон)[193 - Отмеченное обстоятельство, видимо, ускользнуло из поля зрения И. С. Самощенко и М. X. Фарукшина, когда они писали, что такие санкции, как замечание, выговор, строгий выговор и т. п. будучи мерами ответственности, не вызывают ни ограничения прав, ни возложения каких-либо специальных обязанностей (цит. соч.,с. 57).]. Важно, однако, подчеркнуть со всей определенностью, что там, где не наступает хотя бы одно из последствий такого рода, нет юридической ответственности. И именно потому, что правовая ответственность – особая государственно-принудительная мера, обрушивающая на ответственного субъекта существенно новые, дополнительные обременения, в советской юридической науке и стоит так остро вопрос об условиях ее применения вообще, о вине как обязательном условии – в первую очередь.

Возможна ли ответственность без вины?

Не порывая с научной последовательностью, едва ли удалось бы примирить возведение в ранг всеобщего правила ответственности за вину с признанием мерой ответственности уже одного только принудительного исполнения нарушенной обязанности[194 - Ср.с.58–59сос.43–44цитируемойкнигиИ.С. СамощенкоиМ.X. Фарукшина.], поскольку ни закон, ни практика, не ставят применение этой меры в зависимость от виновности нарушителя. Значит ли это, что, объявив дополнительные обременения или лишения особого рода обязательным элементом ответственности, нельзя идти противоположным путем и допускать от начала вины вообще какие бы то ни было отступления?

Те, кто отвечают на поставленный вопрос без всяких оговорок утвердительно, апеллируют преимущественно к идее справедливости. И она действительно обладает силой неопровержимого аргумента, но лишь в отношении карательных санкций – мер уголовного наказания, административных или дисциплинарных взысканий, гражданско-правовых штрафов, не выполняющих компенсационной функции, и т. п. Достаточно выйти за указанные пределы и обратиться к компенсационным санкциям, как доказательственное действие той же идеи существенно ослабится. Еще в минувшем столетии защитники начала причинения не без иронии вопрошали: почему возмещение убытков за счет невиновного причинителя несправедливо, а оставление их на бремени не только невиновного, но и не причинившего убытков потерпевшего справедливо? Таков же ход рассуждений сторонников этого начала и в наши дни: «Ведь отказ от взыскания убытков с должника по мотивам отсутствия его вины означает, что тем самым экономическая ответственность, убытки возлагаются на так же невиновного кредитора»[195 - В. К. Мамутов,В. В. Овсиенко,В. Я. Юдин, цит. соч.,с. 39.]. И если эти рассуждения несмотря на солидный возраст, не перестают быть ущербными, то по мотивам, относящимся не к справедливости, а к объективным потребностям нормального общения между людьми: ответственность за непредвиденные последствия своего поведения скорее бы отвращала от участия в общественных процессах, чем поощряла такое участие. Поэтому даже и для компенсационных санкций начало причинения не может быть закреплено в социалистическом государстве ни как всеобщее, ни как параллельное вине начало юридической ответственности.

Однако в отдельных случаях, например для вреда, причиненного источником повышенной опасности (ст. 90 Основ гражданского законодательства), закон предусматривает возложение компенсационных обязанностей независимо от вины. Поскольку принципу абсолютной несовместимости ответственности с невиновностью такие случаи явно противоречат, они вызвали со стороны приверженцев этого принципа реакцию двоякого рода.

Предельно радикальная реакция вылилась в предложение вовсе отказаться от подобных правил, использовав вместо них «метод страхования – наиболее справедливый метод распределения убытков, возникающих при отсутствии вины»[196 - Н. С. Малеин, цит. соч.,с. 46.]. Но предложенная замена осуществима не иначе, как путем введения обязательного страхования случайных убытков для всех тех видов деятельности, субъекты которых возмещают убытки независимо от вины по правилам действующего советского законодательства. Приведет ли это к уменьшению фактического бремени, лежащего на владельцах источников повышенной опасности, – должны показать экономические расчеты, произведенные применительно не только к транспортным средствам, но и ко всем другим аналогичным объектам. Сейчас же важно отметить, что даже столь далеко идущие рекомендации исходят из безусловной обоснованности установления для деятельности некоторых видов определенных дополнительных обременений. Обсуждается лишь вопрос о том, что рациональнее – систематическая уплата страховых взносов или полное возмещение эпизодически причиняемых случайных убытков. Но это уже спор скорее утилитарный, чем теоретический.

В рамках сугубо теоретической дискуссии существенна другая реакция, ничего менять не предполагающая и сосредоточенная всецело на оценке того, что фактически закреплено в ст. 90 Основ и аналогичных законодательных нормах. Суть этой оценки выражается в утверждении, что здесь нет подлинной ответственности, а имеется нечто аналогичное «ответственности страховщика за ущерб, причиненный страховым бедствием застрахованному»[197 - Н. Г. Александров, Законностьи правоотношенияв советскомобществе,М., 1955,с. 139.]. При ином подходе к делу ответственностью нужно было бы также считать «обязанность Госстраха возместить страховой ущерб, обязанность собственника принять на себя убытки, происшедшие от случайной гибели или случайной порчи принадлежащего ему имущества, и т. п.». В действительности же при таких обстоятельствах происходит не возложение ответственности, а распределение риска[198 - См. О. А. Красавчиков, цит. соч.,с. 137–138,139.], компенсация убытков в силу предусмотренных законом особых оснований[199 - См. Н. С. Малеин. цит. соч. С.28.].

Но отсылки к риску или особому основанию ничего не объясняют: ответственность – тоже особое основание возмещения убытков, снимающее риск с потерпевшего и перелагающие его на ответственное лицо. Помимо отсутствия вины, нет также ровно никакого сходства между возложением убытков на владельца источника повышенной опасности, страховщика и самого понесшего их собственника: первый устраняет последствия своих хотя и невиновных, но противоправных действий; второй выполняет принятую на себя за определенное вознаграждение договорную обязанность возместить ущерб к причинению которого он вовсе не причастен; третий вообще не возмещает ущерба, а только несет его ввиду отсутствия оснований для получения компенсации от других лиц. И именно потому, что лишь в первом случае производится возмещение невиновно, но противоправно причиненного вреда, он тяготеет к ответственности в гораздо большей степени, чем к различным иным формам распределения риска.

Следовательно, мало сказать, что здесь нет ответственности, а есть не более чем распределение риска. Нужно ответить и на многие конкретные порождаемые такой позицией вопросы. Почему ст. 90 Основ, не являясь нормой об ответственности, за исключением прямо установленных ею изъятий, может и должна применяться с учетом всех других общих законодательных правил о деликтной ответственности? Если это норма не об ответственности, то возможна ли вообще ответственность владельца источника повышенной опасности, даже когда он виновен фактически? Раз к возмещению убытков причинитель привлекается независимо от вины, нет юридического смысла выявлять его виновность, а значит, согласно изложенной концепции, он почти всегда возмещает и никогда не отвечает. Как тогда быть с закрепленной в советском гражданском законе презумпцией вины причинителя? Там, где нет ответственности, надобность в такой презумпции не возникает. Но это поставило бы владельцев источников повышенной опасности в привилегированное положение: в отличие от всех иных причинителей, они могли бы быть привлечены к ответственности, а не к простому возмещению ущерба только при фактической доказанности их вины, – но не в силу одной лишь презумпции виновности. Если же во избежание такой ничем не оправданной привилегии действие названной презумпции следует сохранить и в этой области, то, поскольку на исход дела ее опровержение не влияет, причинитель, обязываемый к возмещению вреда, всегда признавался бы также несущим ответственность за вину, пусть и презюмируемую, а не положительно доказанную. При этом показательны не столько затруднения, возникающие в связи с перечисленными и другими подобными вопросами, сколько неизбежные при их разрешении на почве критикуемых взглядов прямо противоположные выводы. Внутренне противоречив и формулированный на той же почве общий тезис: ответственности нет, но модель ответственности имеется[200 - См., например,О. Э. Лейст, Сатщшю советскомправе,М., 1962,с. 92.]. Противоречив потому, что ничего другого, кроме самой ответственности, не могло бы воплотиться в ее модели.

Действительно, почему эта модель применяется только к компенсационным, но не к карательным санкциям? Вероятно, потому, что наказание невиновного лишено смысла со всех точек зрения, тогда как его компенсационная ответственность приобретает достаточный смысл по крайней мере с точки зрения потерпевшего.

Но если безвиновная компенсационная ответственность известный смысл имеет, почему та же модель не стала всеобщим правилом? Видимо, потому, что при невиновности обеих сторон советский закон проявил бы неоправданную односторонность, став целиком на защиту интересов потерпевшего и полностью сбросив со счетов интересы причинителя. Однако на определенную область отношений действие указанной модели все же распространено. Почему в этих пределах законодатель пренебрег ее односторонностью? Очевидно, потому, что эта модель, благодаря специфике области ее применения, не только не становится односторонней, а, наоборот, полностью уравновешивает положение обеих сторон: один эксплуатирует технику, несмотря на угрозу случайного вреда, а другой компенсируется в пределах фактического ущерба, несмотря на невиновное его причинение.

При отмеченных условиях возложение компенсационной обязанности независимо от вины, сообразуясь с требованием справедливости, не оказывает на общественную активность людей того сдерживающего влияния, какое проявилось бы в случае распространения такого же правила на обычную деятельность. Дело в том, что с одной стороны, эксплуатация общей техники вследствие ее объективно предопределенного опережающего прогресса в сравнении с развитием техники безопасности не может не создавать угрозы причинения в известном объеме случайного ущерба. Но, с другой стороны, благодаря применению специальной техники безопасности позиция субъекта, эксплуатирующего общую технику, существенно упрощается: операции, выполняемые им в предупредительных целях, типизированы в таких масштабах, что случайности здесь практически возможны лишь в меру их неустранимости на достигнутом техникой безопасности уровне. За указанными пределами эксплуатация общей техники менее опасна, чем аналогичная работа, выполняемая технически неоснащенными способами (см., например, автоматизированные и производимые вручную погрузочные работы). Поэтому ответственность за случайные опасности не способна затормозить процесс техники уже ввиду одних только обеспечиваемых таким развитием границ безопасности. Вместе с тем, поскольку общая техника, как и техника безопасности, создается и применяется людьми, они же должны заботиться об устранении возникшей опасности, делая все возможное, чтобы сократить разрыв между двумя видами техники. Стимулировать нужную заботливость способны и предусмотренные советским законом такие санкции, применение которых не обусловлено виной нарушителя.

Отмеченное действие компенсационных санкций иногда, впрочем, оспаривают на том основании, что они применяются не к изготовителям, а к потребителям техники[201 - См. Н. С. Малеин, цит. соч.,с. 26.]. Но если в современных условиях социалистического хозяйствования признано вообще необходимым усилить воздействие на производителя через потребительский спрос, то нет препятствий к тому же воздействию на него в указанных специальных целях. К тому же производительные потребители техники, судя по планированию и самой практике изобретательства в СССР, проявляют не меньшую заботу о безопасном ее использовании, чем изготовители. А так как создание нового технического средства безопасности завершает сложный процесс, нередко начинающийся с выработки новых практических навыков, то, как показывает, например, практика вождения автомобилей, в этом процессе участвуют не только производительные, но и личные потребители техники.

Приходится также сталкиваться с утверждением, что вообще недопустимо при помощи юридических санкций подстегивать научно-технический прогресс, а если бы они обладали стимулирующим действием, то и с землетрясениями можно бороться, возлагая ущерб на изучающие их научно-исследовательские учреждения[202 - См. Д. И. Бернштейн, Проблема так называемой ответственности без вины (Сборник статей аспирантов Ташкентского государственного университета, вып.23, Ташкент, 1964,с. 115–122).]. Но, не возражая против правового регулирования научно-технического прогресса, трудно отказывать ему в обеспечении юридическими санкциями. Оценивая же границы их стимулирующего действия, не нужно забывать, что между причинением вреда землетрясением и эксплуатирующим технику человеком не больше сходства, чем между выявлением причин землетрясения и разработкой техники безопасности. И если благодаря особому стечению исключительных обстоятельств можно стимулировать, не осуждая, то в виде такого же исключения допустимо возлагать ответственность, не обвиняя.

Значение общего правила имеет ответственность за вину; она справедлива, не оказывает на участие в общественных процессах тормозящего влияния и обеспечивает нужный воспитательный эффект. В качестве исключения из этого общего правила ответственность за противоправно-вредоносное поведение независимо от вины может быть введена при условии, что она: а) не противоречит принципу справедливости, так как выражается в компенсационных, а не карательных санкциях; б) не отвращает от участия в общественных процессах, так как применяется к деятельности, которая одновременно повышает опасность и уменьшает ее; в) не лишена воспитательного действия, так как вследствие особенностей той же деятельности стимулирует к еще не совершенному, хотя и не осуждает того, что уже было совершено.

Структурные подразделения системы права (на материалах гражданского права)[203 - Печ. по: Ученыезаписки/ВНИИСЗ.Вып. 14. ?., 1968.]

В советской юридической науке никем не оспаривается и потому может считаться общепризнанным трехчленное деление последовательно восходящих к системе права образующих ее в своей совокупности элементов: норма, институт, отрасль. Достаточна ли, однако, эта «триада» для того, чтобы полностью исчерпать структурные подразделения правовой системы?

Советское право воплощается в законах и в иных нормативных актах. Атак как оно целиком укладывается в органически присущую ему систему, то в ней должны найти свое место и любые составные части выражающих наше право законодательных актов. Но куда следует отнести преамбулы к законам, не содержащие ни норм, ни институтов, ни тем более отраслей права?

Конечно, если бы преамбулы носили чисто разъяснительный или сугубо декларативный характер, можно было бы сказать, что они вообще не входят в систему права, хотя и неотделимы от соответствующих законодательных текстов. В действительности же они имеют и другое значение. Так, ст. 5 Основ гражданского законодательства устанавливает, что гражданские права охраняются законом, за исключением случаев, когда они осуществляются в противоречии с назначением этих прав в социалистическом обществе в период строительства коммунизма. Но в самой ст. 5 назначение гражданских прав не определено, и выявить его можно, опираясь лишь на ту часть преамбулы к Основам, в которой устанавливаются задачи, стоящие перед советским гражданским законодательством. Поэтому и применение ст. 5 на практике без использования преамбулы неосуществимо.

Правовая, а не какая-либо иная природа таких преамбул не должна, следовательно, вызывать сомнений. Но закрепляют они не нормы или институты, а общие принципы для отрасли права в целом либо отдельных ее институтов. Такие общие принципы могут быть выражены и в нормах права, как сделано, например, для гражданского процессуального права ст. 7–11 Основ гражданского судопроизводства. Однако и в подобных случаях понятие нормы не перекрывает понятия принципа, поскольку норма соотносится с институтом как более дробное подразделение системы права, а закрепленные ею принципы могут распространяться на ряд институтов или носить общеотраслевой характер. Нужно также подчеркнуть, что имеются в виду именно общие принципы, а не общие нормы, включенные по законодательно-техническим соображениям в Общую часть кодекса. Общие нормы остаются нормами лишь повторяющимися в каждом специальном институте (разумеется, по существу, а не текстуально), тогда как принцип стоит над институтами и предопределяет их непосредственное содержание. Вот почему приведенная выше «триада» нуждается по крайней мере в присоединении к ней также и правовых принципов.

Но этим суть проблемы не исчерпывается. Не исчерпывается, главным образом, ввиду известной неопределенности понятия правового института. Так, говорят, например, об институте права собственности и одновременно об институтах права государственной собственности, права кооперативно-колхозной собственности, права профсоюзно-общественной собственности, права личной собственности и права собственности мелких частных хозяйств единоличных крестьян и кустарей[204 - См. Также «Общая теория советского права», под ред. С. Н. Братусяи И. С. Самощенко,М., «Юридическая литература»,1966, где поставлены в один ряд «…институты обязательственного права, купли-продажи, имущественного найма и т. д.» (с. 317).]. Что же здесь действительно является институтом, а что институтом считаться не может? Если перечисленные отдельные виды права собственности[205 - Здесь, как и в дальнейшем, имеются ввиду не субъективные права, а право в объективном смысле.] – институты, то право собственности вообще нечто большее, чем институт, и нечто меньшее, чем отрасль права. То же самое можно было бысказать о наследственном праве в сопоставлении с наследованием по закону и по завещанию, об изобретательском праве в сопоставлении с правом на изобретение и на рационализаторское предложение и т. п. Поэтому очевидно, что отрасль права может слагаться не только из институтов, но и из более укрупненных подразделений, которые в свою очередь образуются совокупностью соответствующих институтов.

Не допускаем ли мы, однако, смешения разных категорий – института как подразделения отрасли права с разделами кодекса или иного нормативного акта как с чисто законодательно-техническими подразделениями?

Смешения здесь никакого нет. Напомним, что, например, при институционной системе построения Гражданского кодекса нормы наследственного права в особый раздел не выделяются, а соединены в общем разделе с другими способами приобретения имущества, чем не исключается выявление соотносимости не вообще способов приобретения имущества, а именно наследственного права с наследованием по закону и по завещанию. С другой стороны, нет препятствий к объединению в один раздел кодекса авторского и изобретательского права. Но общие нормы для того и другого создать невозможно[206 - Б. С. Антимонов и Е. А. Флейшиц, Изобретательское право, М., Госюриздат, 1960,с.16.], тогда как разработка общих правил в пределах изобретательского права для изобретений и рационализаторских предложений вполне осуществима. Следовательно, имеется органическая связь между правом на изобретение и на рационализаторское предложение, далеко не исчерпывающаяся простым их соединением в одном и том же разделе кодекса. Эта связь по своей природе аналогична той, которая характеризует единство института и единство отрасли права. Она носит объективный характер и проявляет себя независимо от того, как построен кодекс или иной законодательный акт.