ИМЯ

ПРОЛОГ

Утром пол скрипнул один раз – коротко, будто кто-то поставил ногу и тут же убрал.

Алиса замерла в коридоре, ещё толком не проснувшись, и только потом заметила странность.

На паркете лежал ровный слой пыли.

Кроме одного места.

Прямо посреди коридора, между её комнатой и дверью в гостиную, виднелся отчётливый след. Босая детская ступня. Маленькая. Невесомая. Как будто тот, кто прошёл, и правда весил меньше воздуха.

След был один.

Он не тянулся дальше по коридору. Не вёл назад к комнатам. Не шёл к выходу.

Он просто стоял – отпечатанный – там, где его не могло быть.

Алиса подошла ближе. Пыль вокруг была нетронутая. След – свежий, резкий, как будто поставленный секунду назад.

И он заканчивался прямо перед старым зеркалом в тяжёлой раме.

Не перед дверью.

Не посреди коридора.

А лицом к зеркалу.

Будто тот, кто стоял здесь, смотрел в отражение.

Алиса подняла глаза.

В зеркале была только она – сонная, взъерошенная.

Но на самой нижней части стекла, там, где рамка чуть отошла от дерева, виднелась тонкая полоса чистоты – словно кто-то провёл пальцем по пыльной поверхности. Одним движением вверх.

Как будто зеркалу что-то хотели сказать.

Снизу вверх.

Точно по направлению её взгляда.

Алиса отступила на шаг.

Пыль тихо взвилась и тут же опустилась.

След на полу остался таким же чётким.

Будто ждал.

Вот так он должен работать – ровно в том регистре, который ты требуешь: ничего лишнего, никакой «красивости», только факт, холод, невозможность и молчание дома.

Глава 1.

Запах поджаренного хлеба стоял в кухне плотный, как утренний туман. Он цеплялся за волосы, за рукава, за привычные вещи: тарелку с трещиной, чайник, который всегда свистел на секунду раньше, чем нужно. Алиса любила эти утренние мелочи – они казались надёжными, как время.

Но сегодня утро было неправильным.

Она стояла на пороге кухни с пустой школьной кружкой в руках и смотрела на стол. На белой скатерти лежал маленький серебристый блеск. Её брелок. Тот самый, который всегда висел на кольце с ключами и который никогда не снимался. Она помнила, как захлопнула дверь комнаты, как сунула ключи в карман джинсов. Но брелок лежал здесь – ровно посередине стола, в аккуратной круглой зоне чистоты, будто кто-то специально протёр место для него.

И рядом – ни крупинки крошек, ни пятна масла от тоста, который бабушка уже намазала и положила на тарелку.

Будто никто не хотел, чтобы что-то коснулось брелока.

Алиса протянула руку, взяла его и сразу почувствовала холод – не обычный металлистый, а такой, какой бывает у льда, который только что вынули из морозилки. Брелок никогда не был холодным. Никогда.

Она сжала его сильнее, пытаясь согреть. Холод не уходил.

Бабушка стояла у плиты спиной, переворачивала что-то в сковороде.

Алиса посмотрела на неё – на тени, падающие на пол от её рук. Они казались чуть длиннее, чем должны были быть, будто лампа горела под неправильным углом.

– Баб, – тихо сказала Алиса.

Она хотела спросить про брелок. Или про след у зеркала. Или хотя бы спросить, почему в доме слишком тихо.

Но бабушка повернулась слишком быстро, словно уже ждала вопроса.

– Что? Ты чего застыла? Ешь быстрее, опоздаешь.

На лице у неё всё было как обычно: мягкие складки, внимательные глаза. Но под ними – что-то слишком усталое. Как будто она не спала несколько ночей подряд.

Алиса выдавила:

– А… это… брелок… он…

– Упал, наверное, – ответила бабушка, и голос у неё был ровный, почти спокойный.

Почти.

Алиса кивнула, хотя знала: он не мог упасть на стол. И уж точно не мог лечь в идеально чистый круг. Скатерть бабушка не меняла уже неделю, и любые крошки оставались на ней до вечера.

Она села за стол, хлеб стал сразу казаться пресным. Брелок лежал в её ладони, тяжёлый и холодный. Почти чужой.

И тут – в коридоре – что-то тихо щёлкнуло.

Не громко.

Не подозрительно.

Просто звук – как если бы где-то закрылась дверца шкафа.

Или кто-то наступил на место, где половица любит напоминать о себе.

Бабушка не повернулась. Даже не вздрогнула.

Будто знала, что звук будет.

Алиса поднялась.

– Ты куда? – спросила бабушка всё тем же почти-спокойным голосом.

– Посмотрю.

– Не надо. – Быстро. Слишком быстро. – Ешь.

Но Алиса уже вышла из кухни.

Коридор был пустой.

Пыль лежала ровно.

Только одно место – возле дверного косяка – было слегка смазано, как если бы по нему кто-то прошёл кончиком пальцев. Или задел плечом. Или… чем-то, что не оставляет отпечатков.

Алиса покосилась на зеркало.

На стекле – новая полоска. Второй след. Пальцевая дорожка вверх, повторяющая первую, но чуть смещённая в сторону, будто кто-то тренировался писать что-то на пыли. Или проверял, насколько она стирается.

И тут Алиса поняла: обе полосы идут не снизу вверх.

Они идут сверху вниз.

От самого края зеркала.

Будто кто-то изнутри пытался дотронуться.

Она медленно подняла голову, взглянула в верхний угол зеркала.

Там не было ничего. Только чуть более тёмный участок стекла – пятно, похожее на влажный след. Капля, которая не скатилась, а застыла.

Алиса почувствовала, как холод брелока в её ладони стал сильнее.

И вдруг зеркало – очень тихо – издало звук. Не звон, не хруст.

Маленький, едва слышный «тик».

Как будто внутри – что-то шагнуло.

Алиса стояла так тихо, что слышала собственное дыхание. Дом – тоже.

Ни шороха, ни скрипа. Только зеркало, которое будто слушало её.

Брелок в ладони дрожал. Или это дрожала она.

Она сделала шаг назад – и пол под ногами мягко, виновато пискнул. Бабушка всегда реагировала на этот звук, но сейчас из кухни не доносилось ничего. Ни стука посуды, ни её привычного ворчания. Будто она тоже замерла. Будто тоже смотрела.

Алиса протянула руку и коснулась стекла. Лёд. Настоящий, тяжёлый, будто зеркало только что держали на морозе. От прикосновения по верхнему углу тихо прошла дрожь, как едва заметная рябь.

Пятно там вытянулось вниз – на долю миллиметра. Медленно, слишком медленно, чтобы быть каплей.

Она отдёрнула руку.

За спиной – шаг.

Один.

Ровный.

Босой.

И слишком близкий к стене, чтобы это был человек.

Алиса резко обернулась. Коридор пуст. Пыль ровная. Тени обычные.

Когда она снова посмотрела в зеркало, в отражении стало плотнее темноты. Не предметы, не свет – именно тени. Они будто стеклись ближе, как вода, притягиваемая к одному месту.

И в этом месте – стояла тень.

Детская.

Ростом ей по плечо.

Нечёткая, как если бы кто-то забыл дорисовать.

Алиса медленно повернула голову – в реальности никого. Чистая стена.

Она вернулась взглядом к стеклу.

Тень осталась.

Она стояла абсолютно неподвижно, пока Алиса смотрела. Но когда девочка моргнула, тень уже подняла руку.

Не плавно.

Рывком.

Под углом, который живому человеку сломал бы кость.

Пальцы тени коснулись внутренней стороны стекла – точно туда, где снаружи были две пыльные полосы.

Как будто она знала, где трогала раньше.

Алиса отшатнулась. Брелок выпал на пол – глухо, тяжело, как камень.

Тень наклонила голову.

Не вправо, не влево – вниз, будто прислушиваясь к звуку падения брелока.

И в этот момент из кухни раздался голос бабушки:

– Алиса. Не выходи в коридор.

Голос ровный. Уставший.

Но в нём был страх. Простой, прямой, взрослый страх, который не прячут.

Алиса медленно нагнулась, подняла брелок. Он был горячим – обжигал пальцы. Жар поднимался по запястью, оставляя ощущение, будто металл дышит.

Она шагнула назад, не отворачиваясь от зеркала. Тень в отражении осталась стоять. Но в самом верхнем углу так же медленно, как минуту назад, продолжала сползать тонкая тёмная полоса.

Теперь она была длиннее.

Сантиметр.

Будто зеркало действительно считало секунды.

Алиса развернулась и пошла в кухню. Каждый шаг отдавался в доме тихим эхом – будто коридор запоминал её походку.

Перед тем как войти, она оглянулась через плечо.

Тень исчезла.

Но капля в углу стекла всё ещё двигалась.

Медленно.

Терпеливо.

Вниз.

Глава 2.

На кухне было слишком светло. Лампа под потолком горела ярче обычного, как будто кто-то подкрутил внутри невидимую ручку. Из-за этого все предметы казались чуть плоскими – тарелки, ложки, сама бабушка. Свет делал тени короткими, но от этого они выглядели только плотнее.

Бабушка стояла у стола, будто не отходила ни на шаг. В руках – полотенце. Сложенное. Сухое. Не нужное. Она держала его так крепко, что пальцы побелели.

– Садись, – сказала она. – Ешь.

Алиса села. Брелок лежал в её кармане горячим комком, будто продолжал нагреваться. Девочка положила руки на стол, чтобы скрыть дрожь пальцев.

Бабушка не смотрела на неё. Вообще.

Смотрела мимо – в сторону коридора.

– Что это было? – спросила Алиса тихо.

Бабушка будто не услышала.

Или услышала слишком хорошо.

Она медленно опустила полотенце на стол, расправила уголки и только тогда сказала:

– Ты же знаешь… дом старый.

Голос ровный.

Но это было не объяснение.

Это было предупреждение.

Алиса молчала. Она видела, как бабушка делает вид, что всё в порядке, но пальцы у неё дрожат – едва заметно, как лист перед сквозняком.

В коридоре что-то щёлкнуло. Маленький звук, похожий на то, как ключ поворачивают в замке – только дверей там больше не было. Бабушка вздрогнула. Совсем чуть-чуть. Но заметно.

Алиса поднялась.

– Нет, – сказала бабушка резко. – Сиди.

Это «сиди» было не обычным. Не хозяйским. Не строгим. Оно звучало так, как звучит слово, которым удерживают ребёнка на краю дороги, когда машина мчится слишком быстро.

Алиса медленно снова опустилась на стул.

Бабушка подошла к двери кухни и прикрыла её ладонью, будто могла держать коридор на расстоянии.

Потом закрыла дверь полностью.

Щёлкнул язычок замка.

Бабушка никогда не закрывала кухню.

Она повернулась к Алисе, и девочка впервые увидела в её глазах не усталость, а что-то другое. Не страх даже, а понимание. Как будто она уже видела нечто подобное. И знала, к чему это приводит.

– Слушай меня внимательно, – сказала бабушка тихо, но каждое слово упало точно. – Если снова увидишь… там… что-то…

Она замолчала, подбирая выражение, которое не выдаст всего.

Вместо него пришло другое.

– Не отвечай.

Алиса не поняла.

– Чему?

Бабушка отвела взгляд. В сторону окна. В сторону двора, где росло старое дерево, которое всегда шумело даже без ветра.

– Ничему.

Пауза.

– И никому.

Она снова подошла к двери, прислушалась.

Дом был тихим.

Слишком тихим.

Так тихо, что слышно было, как стекло в окне медленно остывает от утреннего света.

Алиса сжала край стула.

– Бабушка… – начала она.

Но та подняла руку – не резким жестом, а коротким, точным, будто отсекая воздух.

– Позже, – сказала она. – Сейчас ешь. Тебе в школу.

Эта фраза была настолько обычной, что от неё стало только страшнее. Словно кто-то пытался закрыть дыру в обоях листком бумаги.

Алиса молча взяла вилку. Попробовала съесть кусок. Он был сухим, как меловая пыль.

И тут – всё в той же тишине – она услышала звук.

Не из коридора.

Из зеркала.

Едва уловимый, знакомый, как слабое постукивание ногтем по стеклу. Три коротких удара.

Тихих.

Ровных.

Будто кто-то проверял, слышит ли его теперь.

Алиса сжала вилку так, что побелели пальцы.

Бабушка закрыла глаза – и стояла так, не двигаясь, словно тоже слышала этот звук.

Три удара.

Пауза.

Один – чуть сильнее.

Потом – тишина, такая густая, что дом будто стал глубже.

Алиса медленно выдохнула. Только после этого поняла, что всё это время задерживала дыхание.

Бабушка открыла глаза.

И очень тихо сказала:

– Он знает, что ты его видела.

Тишина упала снова.

И в этой тишине дом, казалось, слушал обеих.

Бабушка стояла у двери так, будто держала её плечом. Не наваливалась – просто была рядом. Дверь от этого казалась тонкой, как лист фанеры, а коридор за ней – слишком глубоким.

Алиса медленно поднялась из-за стола. Брелок в кармане будто остывал, но не становился легче – наоборот, будто тянул вниз, как груз на нити.

– Я… всё равно пойду, – сказала она. Голос получился негромким, но чётким.

Бабушка не обернулась. Только пальцы её чуть сжались на дверной ручке – коротко, как судорога.

– Через несколько минут, – сказала она. – Не раньше.

Слова висели в воздухе, как предупреждение, которое не обсуждают.

Алиса подошла к окну. Двор был пустой. Дерево под окном, старое, с кривыми ветками, стояло без движения. Но листья на самой верхней ветке дрогнули – не от ветра. Ветер был бы слышен. Это было другое: словно кто-то провёл по ветке снизу вверх.

Она отступила.

Из коридора донёсся тихий звук. Не щелчок. Не стук. Скорее – короткий вдох. Как будто воздух втянули в себя слишком резко.

Бабушка сказала:

– Не смотри туда.

Но Алиса уже смотрела.

На щель под дверью – тонкую полоску, где свет из кухни упирался в темноту коридора. И по этой полоске что-то прошло. Быстро, почти бесшумно. Тень. Узкая. Ровная. Как если бы кто-то провёл пальцем по полу, но пальца не было.

Пол под дверью чуть вздрогнул, будто доска прогнулась под весом чего-то невидимого.

Бабушка закрыла щель ногой.

– Слушай, – тихо сказала она. – Если он… если это… подойдёт к двери, не отвечай. Не дыши громко. Он ищет звук. Только звук.

Алиса кивнула. Горло стало сухим, будто она выпила мел.

Потом – шаг.

Совсем мягкий. Почти не слышный.

У самой двери.

Бабушка замерла. Алиса тоже. Даже воздух стал плотным – таким, что каждое движение могло его порвать.

Шаг повторился – медленнее.

Потом ещё один – ближе.

Будто кто-то стоял вплотную к двери и прислушивался.

Ни ударов, ни попытки войти.

Только присутствие – тяжёлое, ровное, как чужой взгляд, который чувствуешь лопатками.

Брелок в кармане нагрелся мгновенно – так резко, что Алиса едва не вздрогнула. Жар поднимался по боку выше, будто кто-то невидимый держал его с другой стороны ткани.

Дверная ручка дрогнула.

На миллиметр.

Так медленно, что можно было подумать, что это от старости дерева. Но движение продолжилось – ровное, уверенное, как если бы чья-то рука мягко тянула её вниз.

Бабушка сжала ручку изнутри.

Рука дрогнула второй раз – чуть сильнее, как если бы существо за дверью проверяло, насколько крепко удерживают.

Алиса ойкнула бы – но горло не слушалось.

В коридоре что-то тихо скользнуло по стене. Не шаг – именно скольжение. Как будто кожу тянули вдоль дерева.

Потом – удар.

Не в дверь.

В зеркало.

Глухой, короткий, будто ладонь ударила стекло с внутренней стороны.

Бабушка крепче закрыла дверь.

Алиса прижалась к холодильнику – холод к спине вернул ей дыхание. Но только на секунду.

Потому что второй удар в зеркало был громче.

И после него послышался звук, похожий на трещину.

Не стекло – воздух.

Как будто пространство рядом с зеркалом чуть сместилось.

И снова – тишина, в которой дом будто затаил лёгкие.

Бабушка отступила от двери – так медленно, что казалась тенью.

– Возьми вещи, – сказала она. Голос ровный. Без сомнения. – И мы выйдем через заднюю дверь.

Алиса кивнула.

Но когда она подошла к стулу, чтобы взять рюкзак, брелок в кармане снова ожёг кожу – таким жаром, что она вскрикнула.

И на кухне, в воздухе, тонко дрогнул звук.

Точный.

Короткий.

Как если бы кто-то в коридоре улыбнулся.

Глава 3.

Задняя дверь выходила во двор, где трава всегда росла слишком быстро. Даже зимой. Бабушка говорила, что «земля тёплая», но говорила это так, будто старалась не уточнять, почему именно.

Теперь она открывала эту дверь медленно, будто опасалась, что даже скрип петель может привлечь внимание.

Скрип всё равно прозвучал. Тихий, протяжный.

Алиса услышала, как в коридоре – там, у зеркала – что-то ответило на этот звук. Не шаг. Не стук. Скорее – короткий толчок. Как если бы стекло слегка прогнулось от прикосновения.

Бабушка вздохнула – не от усталости, а как человек, который понял, что больше нельзя медлить.

– Идём, – сказала она.

Алиса ступила на холодный бетон крыльца. Воздух тут был плотнее, чем на улице должен быть утром: как в комнате, где только что кто-то прошёл, но дверь успела захлопнуться. Двор выглядел обычным – с покосившейся будкой, сухим шлангом, старыми грядками. Но в дальнем углу, у забора, трава была примята – узкой полосой. Слишком прямой, будто кто-то провёл по ней ребром ладони.

Бабушка закрыла дверь.

Не на ключ – на крючок. Он тихо щёлкнул.

И дом стал другим.

Не тише – наоборот.

Он будто выдохнул.

Тяжело. Долго. Как человек, который сдерживал дыхание слишком много времени.

Бабушка этого звука как будто ждала.

– Быстро, – сказала она.

Они двинулись вдоль стены дома, под окнами, где стекла были тёмными. Алиса специально не смотрела на своё отражение – боялась увидеть что-то неуместное.

Когда они дошли до сарая, бабушка остановилась. Деревянная дверь сарая была закрыта. Но на нижнем брусе виднелась тёмная полоса – свежая, будто кто-то провёл по дереву чем-то влажным.

Она провела пальцем. Пальцы стали липкими.

– Бабушка… – тихо сказала Алиса.

– Потом, – сказала та. – Дальше.

Они прошли ещё несколько шагов, и Алиса обернулась на дом. Зря.

За кухонным окном мелькнуло движение. Не человек. Не тень. Именно движение – смещение света, как если бы кто-то прошёл мимо лампы.

Алиса ускорила шаг.

Когда они дошли до калитки, бабушка взяла её за руку – резко, будто девочка могла исчезнуть, если её отпустить.

Калитка открылась со скрипом – слишком громким для их бегства. На улице стояла обычная утренняя серость: машины, хрумкающий снег на обочине, редкие прохожие. Всё нормальное, понятное.

Но когда Алиса ступила за порог двора, брелок в кармане опять ожил. Не жар – не холод – именно толчок. Короткий, тупой. Как удар пальцем изнутри.

Она замерла.

Бабушка резко обернулась – взгляд острый, как у зверя.

– Что?

Алиса достала брелок.

Он был тёмнее, чем утром. Металл помутнел, будто в него что-то просочилось. На поверхности – едва заметная вмятина. Круглая. Размером с детский палец.

– Этого… не было, – сказала Алиса.

Бабушка сжала губы.

Взяла брелок – одним движением, будто он мог укусить. Посмотрела.

И вернула ей обратно.

– Держи, – сказала она. – Всегда. Не снимай.

Алиса открыла рот, чтобы спросить – зачем.

Но в этот момент в доме – за их спинами – что-то ударило.

Глухо.

С силой.

Как если бы кто-то врезался в стену на полном ходу.

Бабушка толкнула Алису вперёд – не грубо, но решительно.

– Быстрее.

Они шли по улице, но дом будто шёл рядом – его стены были слишком тихими за их спинами, а воздух рядом с ними дрожал, как от тепла над печкой.

Когда они дошли до поворота, Алиса не выдержала и оглянулась.

На кухонном окне – там, где несколько минут назад мелькнуло движение – теперь было другое. На холодном стекле четко виднелись отпечатки.

Пять пальцев.

Маленьких.

Размазанных – будто кто-то провёл ими изнутри.

И один длинный след вниз – как линия, проведённая медленно, чтобы её увидели.

Бабушка завела Алису за поворот, к автобусной остановке. Остановка была пустой – железная скамейка, стеклянный щит с рекламой, которую никто не читал. Обычное место.

Но обычность сейчас казалась тонкой, как бумага: малейший ветер мог её порвать.

– Сядь, – сказала бабушка.

Алиса присела на окрашенный металл. Холод прошёл через джинсы, как ток. Она сжала рюкзак, будто он мог прикрыть от всего. Брелок лежал в кармане тяжёлой точкой, словно по нему продолжали стучать из-под ткани.

Бабушка стояла, немного выдвинувшись вперёд, будто заслоняя её от дома, который остался за углом. На лице у неё не было паники – только ясное понимание. Это было страшнее любой паники.

– Ты должна знать, – сказала она. – Всё началось не сегодня.

Слова прозвучали ровно. И слишком поздно.

Алиса не успела спросить «когда».

Потому что автобусная остановка – самая обычная, скрипящая, знакомая – вдруг отозвалась.

Неизвестно чем.

Под скамейкой что-то тихо стукнуло. Едва слышно. Как пальцем по металлу. Один раз. Потом ещё. Три удара – ровные, короткие.

Те же, что были в зеркале.

У Алисы свело живот. Бабушка наклонилась – не грудью, не корпусом, а взглядом: точно вниз, под скамейку.

– Не смотри, – сказала она.

Но Алиса уже видела.

Там, в щели между плиткой и металлической ножкой скамейки, что-то двигалось. Не форма. Не тень. Именно движение – как если бы по внутренней стороне железа кто-то провёл ногтем.

Потом – тонкий звук, похожий на тихий вдох.

Не человеческий.

Слишком ровный, слишком прямой, как будто воздух втягивали не лёгкие, а пустота.

Бабушка резко взяла Алису за плечо.

– Вставай.

Они отошли на шаг. Под скамейкой снова что-то коротко стукнуло – в сам металл. И этот удар был уже громче, почти уверенный.

Мимо прошёл мужчина в наушниках. Не посмотрел ни на бабушку, ни на Алису, ни на скамейку. Но когда он прошёл – металл снова дрогнул.

Как будто «оно» слушало только тех, кто его видел.

Бабушка стиснула пальцами Алису за локоть и отвела её к рекламному щиту. Дальше – на две ступени, как будто расстояние могло что-то решить.

– Ты должна быть тише, – сказала бабушка. – Сейчас… особенно.

Алиса кивнула. Она не дышала громко. Она вообще почти не дышала.

Снизу – новый звук.

Скользящий.

Как будто что-то длинное и узкое перебирало металлические грани скамейки.

Потом – остановилось.

Брелок в кармане снова толкнул её изнутри. Точно в такт этим звукам.

Три толчка.

Пауза.

Один – сильнее.

Тот же ритм.

Алиса закрыла глаза, но стало только хуже: тёмные пятна под веками двигались, как будто повторяли контуры того, что осталось под скамейкой.

– Слушай, – сказала бабушка тихо. – Теперь главное – не останавливаться. Когда автобус придёт, мы сядем. И будем держаться среди людей. Он не любит людное. Он привык к дому. К пустым местам.

Алиса едва выговорила:

– Что… это?

Бабушка не ответила сразу.

Она смотрела на скамейку.

Смотрела так, как смотрят на больное животное, которое прибилось к крыльцу и теперь не отстанет.

Потом сказала:

– Оно ищет.

Пауза.

– Уже давно.

Алиса почувствовала, как в кармане металл брелока обжёг кожу так сильно, будто кто-то держал её руку с обратной стороны.

Она выдохнула – медленно, осторожно. Воздух вышел из груди резким, коротким толчком.

Под скамейкой что-то ответило тем же движением.

В точности повторило её выдох.

Как эхо – но слишком близко.

Слишком живое.

Глава 4.

Автобус появился неожиданно, как будто выехал не из-за поворота, а возник прямо из утреннего воздуха. Фары были тусклыми, стекло запотевшим, а сам автобус выглядел так, будто ехал слишком долго и устал держаться вместе. Он замедлил ход, оставив за собой тонкую полосу выхлопа, которая сразу расплылась в сером свете.

Водитель не посмотрел ни на Алису, ни на бабушку. Он глянул куда-то поверх их голов, коротко кивнул, будто увидел то, чего не должно было быть на остановке, и открыл двери. Бабушка первой поднялась по ступенькам, удерживая равновесие рукой за поручень так, будто внутри автобуса могло быть не меньше опасностей, чем снаружи. Алиса последовала за ней, и ступени под её ногами слегка вибрировали, словно автобус тоже что-то слышал под скамейкой.