Белые лилии

– В-все на м-месте?

Убираю руки от лица, щурюсь и поднимаю глаза на усталое лицо Психа – думаю, собираюсь с мыслями, а затем:

– Ты о чем?

Вика выходит из спальни. Она трет ручками заспанное лицо:

– Который час?

Олег обращается к часам, но никак не может навести резкость – щурится, хмурит брови и пытается разглядеть стрелки, но циферблат отсвечивает бликами. Он мычит, матерится, а затем:

– Почти пять.

Я снова закрываю глаза руками и пытаюсь посчитать, сколько же будет пять утра минус, примерно, четыре, когда я заснула. Получается какая-то невразумительная хрень, настолько же непостижимая моему разуму, как теория квантовой гравитации.

– Кто-нибудь выключите свет, – взмолился Олег.

Я поднимаюсь, делаю шаг, но тут же журнальный столик врезается мне в ногу.

– Да чтоб тебя…

Когда ты слишком долго пребываешь в темноте, свет становится пыткой.

Щурясь и матерясь, я огибаю столик и иду к выключателю целую вечность – огромный холл превращается в полосу препятствий, напичканную углами, провалами и внезапно выросшими предметами. Пространство ощетинивается вещами, которых никогда не было, там, где они теперь и, пока я пытаюсь найти выключатель, комната словно издевается надо мной – подсовывает не те поверхности и предметы, сбивает с толку неверными маяками. Наконец – клац!

Холл погружается в полумрак. Слышны удовлетворенные выдохи и исчерпывающее «Слава Богу».

Теперь я могу открыть глаза: оглядываюсь – это не темнота, а именно полумрак, потому что все остальные комнаты искрят лучами, настырно и нагло тянут киловатты света в нашу темноту. Свет горит абсолютно везде: кухня, столовая, все комнаты второго этажа. Все источает свет.

– Ну и что это? – недовольно бубнит бывший мэр.

Знать бы…

Вырванные из сна, пребывая в полном неведении и прострации, мы, словно первооткрыватели новой земли, оглядываемся в поисках знакомых ориентиров на незнакомой местности. Как же сильно все меняет свет. Или его отсутствие. Вика устало опускается на диван, прикладывается, ложится головой на широкий мягкий подлокотник и вроде как собирается заснуть снова. Олег, так и не поднимаясь с дивана, изучает своё лицо, с ювелирной аккуратностью прикасаясь к носу пальцами. Вчера (то есть, сегодня, до того как уснуть, то есть, час назад… да Бог с ним!) он жаловался, что не может спать из-за боли. Я отвечала тем же, но по другим причинам, но оба мы удивлялись тому, как естественно, и оттого странно вплетается в норму этот дикий, безумный сюрреализм – ты уже не умеешь реагировать на опасность, как полагается. Ощущение подмены понятий – что опасно, а что – нет. Отсутствие нормальной реакции на страх делает из тебя живую «пиньятту» – ты висишь в воздухе и безвольно ждешь, когда тебе прилетит битой и выпотрошит из тебя сладкое. Вспомнились Вадик и Светка, вспомнились Танечка-солнышко и неизвестная, сломавшая себе шею. Вспомнились не как люди, а как бесплотные рубежи, которыми отмерялось расстояние от ночи до утра в далеком, очень далеком прошлом. Я тогда боялась, а теперь… теперь до четырех утра жалуюсь бывшему мэру на бессонницу, засыпаю с ним на одном диване, и просыпаюсь от резкого света в глаза. И все, что чувствую – усталость и раздражение. Псих нес вахту в прихожей: оперевшись спиной на входную дверь, он терпеливо слушал наше брюзжание, пока мы не устали от собственного нытья, и вот теперь…

Псих подходит к огромному панорамному окну, и только теперь мы все замечаем зарево – тонкая завеса света, которая разбавляет темно-синюю ночь желтым туманом.

Я думаю о том, что этой ночью ко мне не пришел призрак Максима.

Подхожу к Психу, глядящему куда-то вниз, и встаю рядом.

Я перестала видеть кошмары?

Олег поднимается с дивана и подходит к нам. Он встает по левую руку от Психа, я – по правую. Мы смотрим вниз: огромная стая бродячих собак превратилась в разноцветное месиво – они сгрудились единый ком, который движется, бурлит, переливается оттенками белого, бурого, желтого, черного, кишит, живет, и даже отсюда, не носом – разыгравшимся воображением – чувствуется смрад грязной шерсти.

Просто все мои ужасы ожили.

– Что это? – сипит Олег.

Теперь, когда ночь сделала шаг назад, когда темнота отступила под напором искусственного света, здание, излучающее свет, выхватывает из темноты крыльцо, подъезд и небольшую часть улицы, ведущей к зданию, становится ясно, что…

– Не узнаем, пока не спустимся, – говорю я.

Слишком высоко, отсюда не видно деталей, а потому огромная стая собак похожа на комок цвета и движения. Она облепила что-то, сгрудилась в одной точке, жадно елозит в столпотворении тел, и лишь отдельные особи, крошечные как муравьи, бесятся на периферии.

– Я никуда отсюда не пойду! – рыкнул бывший мэр.

– И не н-надо, – тихо отвечает Псих.

– Что ты имел в виду, когда спрашивал «все ли на месте?» – поворачиваюсь я к сумасшедшему.

Он не смотрит на меня. Он поднимает огромную ручищу и проводит рукой по волосам. Он молчит, потому что все уже сказал. Мы смотрим вниз, и каждый из нас думает о том, чего никто не скажет вслух. А в следующий момент…

Есть такие мгновения, которые своей резкостью, наглостью и неправдоподобностью выбивают из разума ощущение времени – когда событие обгоняет восприятие. Изменение внешней среды уже происходит, разум фиксирует его, но не может идентифицировать. Вы просто не понимаете сути происходящего и лишь фиксируете поток информации, но что это – движение, прикосновение, тепло, свет, звук…

…это звук – громкий, пронзительный. Он так больно звенит в ушах, что каждый из нас как по команде зажимает руками уши.

Это женщина.

Динамики системы оповещения взвизгнули, захрипели под напором паники – она плачет. Вернее, она говорит, но слова прорываются сквозь всхлипы и завывания.

Динамики системы оповещения плачут:

– Пожа-а-алуйста!

От этого «пожалуйста» льдом сковывает нутро. Я зажимаю уши, но она так громко, так горько рыдает…

Динамики всхлипывают, урывками набирают воздуха, а затем:

– Я прошу тебя! Умоляю! Ты ведь слышишь меня? Ты же видишь пропущенные… И твоя секретарь передавала. Я точно знаю – передавала!

Всхлип, выдох – вдох, и дикий вопль:

– Ответь мне хоть что-нибудь!!!

Меня грубо хватают за руку. Отрываю руки от ушей – Олег бледный, как полотно кричит мне:

– Открывай!

– Что?

– Открывай эту чертову дверь! – рявкает он.

Бывший мэр разворачивается и бежит к двери. Я бегу за ним, Псих – за мной, а над нашими головами корчится и стонет женский голос:

– Мы собрали больше половины. Продали квартиру, переехали в однушку, я взяла кредит, и Крутовские нам очень помогли, но все равно не хватает больше трети…

Дверь открывается – втроем вылетаем в короткий коридор. Лифт – спускаемся этажом ниже, а дальше: пустые коридоры отражают звук, и он множится, становясь громче, разрастаясь слоями эхо: