Белые лилии

Но та и не смотрит на меня – она сосредоточено глядит на людей вокруг и вертит головой по сторонам. Дикий зверь по имени толпа ощетинивает холку, приседает на пружинистых лапах, утробно рычит, и жар его дыхания обжигает мою кожу, опаляет лицо, забирается внутрь легких. Поднимаю глаза – за спиной огромной женщины пылает зарево: горит и коптит огромное офисное здание, отпетый клерк освещает мрак ночи, отравляя воздух гарью и дымом. Мы на главной улице Сказки. Люди окружили меня со всех сторон. Они орут, надрывают глотки, и красные от ярости лица шлют ненависть раскрытыми ртами мне в лицо, а я… закрываю лицо трясущимися ладонями, даже не пытаясь унять дрожь тела.

Люди – в ярости, Белка – с японским мечом в руках.

Это – казнь.

Страх в сотые доли секунды лишает меня сил: чувствую, как подгибаются колени, падаю на землю. Я трясусь и рыдаю, но Толпа так яростно, так громко орет, что я не слышу собственного голоса.

– Друзья! – надрывается Белка.

Люда взрываются восторженным скандированием. Толпа отвечает оглушающим эхом.

– Сегодня…

Изогнутый клинок катаны неспешно сверкает в воздухе – крики, мат стихают до возбужденного гула. Океан людей волнуется, движется, искрит и только любопытство сдерживает гнев огромного зверя. Люди смотрят на клоунов.

– Сегодня, – повторяет Белка, – вы стали историей.

Люди пожирают глазами Королевскую блядь.

– Сегодня, – он медленно обходит арену, чтобы каждый смог услышать своего нового друга, – вы перестали быть рабами! Сегодня…

Я убираю руки от лица, поднимаю глаза.

– …вы, наконец-то, стали свободными!

Люди заходятся в экстазе: рты – раскрыты, глаза – из орбит, багровые лица, вздувшиеся вены. Внутри меня ледяной ком из внутренностей замораживает мою волю. Легкие качают горячий кислород. Я смотрю на орущих людей, слышу их голоса, сливающийся в единый рык зверя по имени Толпа. Клинок катаны делает еще одно плавное движение в воздухе.

– Последняя из представителей бывшей правящей элиты сейчас перед вами, – орет в толпу Белка, а затем он разворачивается ко мне. – И что же мы собираемся сделать с ней?

Грохот пульса в ушах заглушает все вокруг – мир теряет звук. Я вижу диких зверей о двух ногах, вижу раскрытые рты, вижу, как тысячи глоток орут ярость, бросают в меня копья гнева, нарывают связки, но слышу только собственное сердце в ушах. Я не чувствую, как трясутся мои губы – я стала льдом. Я оглохла, онемела, обездвижена. Я смотрю на калейдоскоп лиц, вижу, как ненависть брызжет из них прозрачной слюной, и все о чем я могу думать: «Господи…»

Бух!

Рты раскрыты. Сегодня вы стали историей.

Бух!

Глаза из орбит. Сегодня вы перестали быть рабами.

Бух! Бух!

Багровые лица. Вы стали свободными.

Бух! Бух! Бух!

– Что же мы сделаем? – повторяет Белка.

Волна людских голосов – каскадом по сверкающей шерсти огромного зверя по имени Толпа.

– Что будем с ней делать, братья? – заорал злобный клоун во все горло.

Люди взвыли. Остекленевшие глаза впились в меня, рассматривая королевскую блядь, сидящую на земле. Я смотрю на лица, искаженные ненавистью и не понимаю, реально ли все это? Ужас заморозил сознание – ледяной шугой по венам, битым стеклом – сквозь сердце, тонкими иглами страха – в мозг, чтобы сделать из меня камень. Я забываю, как дышать.

В глубине огромного зверя кто-то кричит: «Пусть Мутабор решает!» На другом конце ритмично и громко: «Му-та-бор! Му-та-бор!» «Мутабор» вспыхивает в разных концах людского племени, и вот уже весь океан людей громко и слаженно скандирует: «Му-та-бор! Му-та-бор!» Огромный зверь по имени Толпа задышал огнем, сплетая из сотен людских голосов имя Мутабора – оно летит в темноту неба, оно пронзает ночной воздух, заражает собой мир, впивается в меня, пронзает тело, и я чувствую, как истерично и рвано я вдыхаю это имя, плачу им, как оно сотрясает мое тело крупной дрожью.

Я закрываю глаза, опускаю голову вниз, опираясь на руки, и пытаюсь надышаться всласть.

Он убьет меня.

– Мутабор! – лает огромный зверь, тысячами глоток.

Вот прямо сейчас я умру.

– Мутабор! – поднимается к звездам.

В пыли, среди обезумевшей толпы, на коленях…

Людские голоса резко обрываются.

В воздухе, словно вакуум, рождается тишина.

Ход секунд – ударами пульса по венам. В звенящей тишине только звук моего дыхания – воздух такой сладкий.

Я поднимаю глаза.

Мутабор стоит передо мной.

Я немо раскрываю рот.

Он смотрит на меня сверху вниз.

Я задыхаюсь.

Он вглядывается в мое лицо.

Нечем дышать.

А затем к звенящей тишине обращается голос Мутабора:

– А что тут еще можно сделать? Она же уже на коленях.

Огромный зверь взрывается криками и возгласами. Толпа орет, ликует в иступленном восторге. Толпа бьется в чистейшем безумии. Мутабор поднимает руку, и зверь послушно смолкает, захлебываясь собственной ненавистью. У Мутабора в руках бумаги. Он протягивает их мне:

– Марина Владимировна, не хотите отдать народу то, что принадлежит ему?

Он бросает мне бумаги и ручку. Они падают на пыль брусчатки.

– Подписывай, – тихо говорит он.