Апекс

– Потише, – бросает Куцый Отморозку. – Сбавь обороты.

Отморозок замедляется, Зануда врезается мне в спину:

– Чего встала? – шипит он.

– А ты там торопишься куда-то? – поворачивается к Зануде Куцый.

– Так мы до завтра идти будем! – огрызается Отморозок. Гребаный шутник.

Куцый поворачивается к Отморозку:

– Слышь, скоростной, я тебе сейчас ноги укорочу.

– Догони сначала.

Послышался толчок в спину и приглушенный резкий выдох сквозь стиснутые зубы:

– Да что ж ты за мудак-то…

– Тихо!

Мы застыли в тех позах, в каких застала нас команда – приняли стойку, как охотничьи псы, задрав носы по ветру, стараясь уловить приближение Красных по запаху. Тишина. Ни звука, ни движения, ни жизни. Уловить Красных по запаху, конечно же, нельзя – они не пахнут – но бесконечно долгие три минуты мы всматриваемся, бешено вертя головами, вслушиваемся в ватную тишину, пытаясь уловить, услышать, учуять приближение тварей. Низкое серое небо, пустая широкая безлюдная улица, заполненная небольшими магазинчиками и невысокими жилыми домами. Ничего. Пусто и тихо.

– Идем, – командует Куцый, и наш недоотряд продолжает обходить здание вдоль южной стены. Угол – Отмороженный заворачивает, всматривается и поднимает вверх большой палец. Заворачиваем за угол и быстро пересекаем торец дома. Нам нужно то, что за следующим углом – аптека. У нас уже давно нет элементарного парацетамола, амоксициллина и антацида (когда ешь одни консервы, он выходит на первый план) – только йод и бинты. Полевой госпиталь, не иначе, и это при забитых до отказа аптеках. За этим мы собирались сходить еще реверсов двадцать назад, но все никак не находилось времени (ха-ха). А вот теперь…

– Стоп, – шипит Отморозок. Но тут же разворачивается и орет. – БЕЖИМ!

Резко, синхронно мы рванули назад, а в следующую секунду из-за угла вылетел Красный – огромная тварь неслась на нас с таким остервенением, что дух захватило, словно впервые. Мы неслись, грохоча сапогами, земля отражала топот наших ног глухо, словно в вакууме, а за нашими спинами красная тварь летела так быстро, что едва касалась лапами земли. Красный принял форму хреново собранной мозаики – голова человека восседала на теле животного, похожего на быка, но с тонкими, изящными лапами гепарда, и лапы эти, как нечто совершенно реальное, врывались длинными когтями в землю, вспарывая её, взметая клочки дерна и бетонную крошку в воздух, разрывая огромным телом мертвый мир в погоне за единственным носителем жизни.

– Сколько? – кричит Куцый.

– Один! – орет Отморозок.

– Точно?

– Да! Да!

– Берите на себя! – командует Куцый близнецам, и они тут же заходятся в восторженном улюлюканье.

Резкий рывок – Куцый хватает меня за руку и наш недоотряд разделяется: два отморозка выбегают прямо на широкую проезжую часть – Красный за ними. Мы с Куцым бежим вдоль дома к противоположному торцу здания. По неизвестной причине Красные всегда охотнее выбирают близнецов. Может, чувствуют их желание сдохнуть? Преследуемые смертью эти двое орут, свистят и матерятся, увлекая Красного, как ярмарочные зазывалы – их молодые глотки сводит от восторга, их быстрые ноги летят по дороге, пересекая мертвый, застывший во времени мир. Их сердца жаждут крови, и совершенно непонятно, кто из них гонится за смертью – Красный или двое ополоумевших подростков. Сейчас два человека и одно чудовище скроются из вида, и где-то в глубине заброшенных дворов, когда их тела нальются тяжестью, а ноги уже не смогут нести, они с упоением примут Апекс, как манну небесную, возвращаясь к тому, с чего начали.

Мы с Куцым быстро оббегаем дом вдоль стены и выбегаем к следующему торцу. Тормозим, как вкопанные – теперь у нас нет страховки. Куцый выглядывает за угол, ни на секунду не выпуская моей руки, а затем тащит меня за собой – торец дома, чист и мы подбегаем к следующему углу. Где-то на заднем фоне слышны крики, визг и безумный хохот. Куцый осторожно выглядывает за угол – чисто. Мы выбегаем во внутренний двор пятиэтажек, который в былые времена звался коробкой, и во весь опор несемся ко второму подъезду. Вход в аптеку со стороны улицы, но там вход парадный и он наглухо закрыт ставнями, а сами двери закрыты на замок – ломать их нет ни нужды, ни необходимости. Мы подбегаем к черному ходу – толстая металлическая дверь, она тоже закрыта, а вот в окне, рядом с ней, открыта форточка.

– Быстро! – командует Куцый. Он уже сложил ладони ковшом и присел, готовясь подсадить меня, но не забывая при этом вертеть головой на все четыре стороны. Ставлю ногу, он легко поднимает меня наверх, и через несколько минут я оказываюсь внутри. Правая рука сама тянется к кнопке Апекса. Прежде чем идти к металлической двери, я оглядываюсь по сторонам – Красный являет собой совершенно бесформенный студень, а потому так же легко просачивается в любые узкие, крохотные щели. Свет от окна очень хорошо освещает комнату, оборудованную под подсобное помещение – тут небольшой обеденный столик с двумя стульями, кухонный гарнитур, холодильник и микроволновка. Красного здесь нет. Но чтобы открыть черный вход, мне нужно обогнуть стену и выйти в коридор, и вот от этой мысли мои кишки закрутило.

– Шевелись, давай! – слышно по ту сторону стекла.

Медленно и осторожно шагаю вдоль стены, высовываю голову в коридор – никого. Облегченно вздыхаю и бегу к двери. Открываю щеколду и дверь распахивается сама – её тянет на себя Куцый.

– За смертью тебя посылать… – недовольно бубнит он.

Пока он возится на складе, с шумом передвигая коробки, открывая ящики, вытаскивая шуршащие целлофановые пакеты, я снова возвращаюсь к окну – смотрю на мертвый мир, высматриваю Красных, и думаю о том, как было бы здорово увидеть Землю во всем её великолепии – такой, какой она была до Апекса. И тут в поле зрения появляется она – медленно и неспешно катит перед собой металлическую тележку из супермаркета, и скрип ржавого колесика глухим эхом разносится по вакуумному воздуху, поднимаясь под самую серую твердь над головой. Почему-то тело мгновенно покрылось мурашками, ком подкатил к горлу, и стало зябко, словно я увидела… призрака? Она шла медленно, неспешно шевеля старческими ногами под длинной темно-коричневой юбкой, её руки цепко держали ручку тележки, словно она не толкала её, а опиралась. Да, наверное, это наш «дом с привидениями». Её сгорбленные плечи покрыты шалью, которая в былые времена была красивой ручной работой, но теперь, в дырках и прогалинах, она похожа на половую тряпку, которую нищенка подобрала на помойке. Старуха катит почти пустую тележку через весь двор – так близко я её ни разу не видела. Это всё равно, что увидеть Летучий Голландец своими собственными глазами. И вот она равняется с окном, и я жадно всматриваюсь в лицо – седые волосы убраны назад, в тугой пучок, и высокий лоб открыт, некогда круглое лицо осунулось, и щеки ввалились внутрь, собираясь сеткой тонких складок вокруг рта и глаз, пролегая глубокими впадинами двух носогубных морщин, правильной формы нос, только кончик чуть загнут вниз, придавая лицу надменность и горделивость, изогнутая форма густых бровей и глаза… глаза были такими спокойными, такими невозмутимыми, что только по ним я поняла – никакая она не старуха. Ей от силы лет шестьдесят, а это не тот возраст, чтобы говорить о старухе – да, выглядит она трухляво, но в основном за счет одежды, которая прибавляет ей добрых полтора миллиарда лет сверх того, что есть на самом деле, но глаза… Может, поэтому они не трогают её – Красные? Она единственная, кто может свободно передвигаться по городу, не боясь быть сожранной, она одна, кто неспешно катит тележку по улице, не озираясь по сторонам. Мы тысячу раз наблюдали, как Красные пробегают мимо неё, словно… не видят. Её глаза, словно море в штиль, словно безбрежный океан, которому уже некуда торопиться – в них столько ума, столько гордыни и… ничем не прикрытого, откровенного бессилия.

***

Смотрю на полку с медикаментами и никак не могу понять механизм – мы еще здесь, а таблетки уже там. Вернее, и там и здесь. Куцый ловит мой взгляд и тоже смотрит на полку, откуда стремительно исчезают препараты от изжоги (говорю же, они актуальнее йода и бинтов). Понимает, о чем я думаю, а потому недовольно бубнит совсем о другом:

– Надо было больше брать.

Мы встречаемся взглядами, какое-то время смотрим друг на друга, а потом он снова опускает глаза на свою левую руку, которую медленно и методично обматывает бинтом – пока мы разоряли аптеку, он умудрился порезать ладонь об угол одного из стеллажей. Порез глубокий, я даже предложила зашить его, но он отказался и теперь, не торопясь, виток за витком, окутывает больную руку стерильной марлей. Я опускаю глаза, стараюсь не смотреть на полку с лекарствами, но глаза буквально приковывает, и я снова смотрю на исчезающие коробочки, снова возвращаюсь к своим мыслям.

Апекс… хм… Если обратиться к словарю (а мы делали это неоднократно), получаем весьма впечатляющий список всевозможных значений, от людей, до деревьев. Но нас интересует то значение, что идет вторым сверху, согласно которому:

Апекс – наиболее удаленная от основания вершина фигуры или тела.

Иными словами – пик, вершина, острие. А потому Апекс… очень сложно говорить без мата! Так вот, если бы словарь выпускался уже после 17.09.02, данное слово обязательно обзавелось бы еще одним альтернативным значением, которое было бы сформулировано как-то так:

Апекс – даром не нужная человечеству хренотень, которая, стараниями мудозвона по имени Марк Яковлевич Сельтцер, стерла на хрен с лица Земли девяносто восемь процентов населения, оставив остальные два медленно и мучительно умирать в постоянных муках реверса, задираемых Красными, как овцы на пастбище.

Как-то так.

Ну, да ладно, давайте будем беспристрастными (мать его!) и попробуем еще раз. Итак…

Апекс – устройство, позволяющее замыкать временную петлю на конкретной дате, образуя открытую временную бесконечность, которая становится замкнутой только в момент нажатия кнопки прибора. Ход событий внутри временной петли цикличен, но вариабелен. Каждая ветвь события параллельна предыдущим и будущим вариациям. Знания, события, физическое воздействие на тело, полученные в ходе временной петли, сохраняются (доказано исследованиями) и имеют накопительный характер с физиологической, эмпирической, психоэмоциональной точек исследования. Основные составляющие прибора – полая сфера из углепластика, компонент Апекса (микрочип), аккумулятор, гироскоп (электронный), пипетка, «бассейн», вода.

Это не мои слова – подобные научные изыскания посетили Медного, и он записал это определение на клочке бумаги. Он говорил – для потомков. А потом, когда мы поняли, что потомков у нас не предвидится, клочок бумаги был выброшен, за ненадобностью, но само определение прочно засело в наших мозгах. Конечно, будь среди нас математики, физики или иные представители точных наук, мы бы получили необъятное, непонятное определение, напичканное сложными, трудновыговариваемыми терминами и кучей никому не нужных, кроме самих математиков, диких математических формул. Но у нас их нет. У нас есть лаборант, бухгалтер, помощник юриста, бармен, расклейщик объявлений, автомойщик и я – без памяти, а значит и без профессии, соответственно. Хотя, может и была она где-то, да затерялась в закоулках мозговых извилин. Теперь уж не найти. Сколько же там еще всего того, что затерялось и никем не ищется? Сколько же там мусора…

– Надо возвращаться, – говорит Куцый.

С трудом отрываюсь от полки с медикаментами и смотрю на него:

– Сейчас?

Он молча кивает.

Я долго не решаюсь – кусаю губы, сжимаю кулаки и бессильно хмурюсь, выискивая нужные слова в моей пустой голове. Все это бессмысленно – он и так знает, что я скажу. Знает, но ждет, ведь невысказанных мыслей бесчисленное множество – всего лишь океан потенциальной вероятности, бездна бесформенной потенции – без людской решительности оно совершенно бесполезно.

– Хочу остаться здесь. Ненадолго… – говорю я.

Он смотрит, останавливает правую руку и та прижимает конец бинта к повязке на его левой руке. Куцый поднимается, делает несколько шагов и встает напротив меня – протягивает левую руку. Даже в нашем мире, чтобы завязать два конца марлевого бинта по-прежнему требуются двое. Послушно принимаю её и под тихий, вкрадчивый голос разрываю свободный конец повязки надвое.