Сёстры озёрных вод

– Демочка… – Шепот был знаком до последней хриплой нотки. Поля быстро простужалась, стоило промочить ноги. – Как ты вырос, зверенок мой…

Давно уже Демьян не был так близок к потере рассудка. Кажется, только теперь, стоя рядом с той, что умерла столько лет назад, он понял наконец, почему так спешно, так бездумно сбежал с этой земли. Что-то внутри него всегда знало: чертовщина, творящаяся тут, так просто не отстанет. Мертвые, не преданные земле, а отданные лесу, не могут просто взять и кануть в небытие. Ну конечно же, они возвращаются – мороком, злым духом. И приходят мстить тем, кто виновен в их гибели.

– Скучал, ну скажи, скучал? – заискивающе повторяла Поля, привставая на носочках, чтобы заглянуть ему в глаза.

А он все отворачивался, пытался вырваться из ее мертвых объятий.

– Отпусти, – наконец сумел просипеть он.

Холодные руки тут же ослабли, Поля отстранилась. Бледные щеки, впалые глаза, косточки ключиц выпирают двумя крылышками.

– Демочка… – начала она.

– Ты чего пришла? – как учила его тетка Глаша, спросил он, скрещивая указательный и средний палец, проводя ими черту перед собой. – Упокойся, мавка, нет тебя. Дух твой отпущен в небо, тело отдано земле… – И запнулся, зная, что врет.

Тело ее по приказу Матушки он сам отнес на поляну. Холодное окровавленное тело в белом саване, в том, что теперь лоскутами прикрывало ее наготу. Тошнота поднялась по горлу. Дема с трудом сглотнул.

– Уходи, прочь, гнили – гниль, жизни – жизнь, – бормотал он, покачиваясь, а Поля стояла напротив, удивленно глядя на него мертвыми глазами.

– Демочка, не мавка я! – наконец крикнула она. – Разве дите я, матерью удушенное? Нет. Разве гниль я, Демочка? Я же говорю с тобой, я же тебя вижу… Это же я.

– Прочь, прочь, проклятая! – Руки дрожали от холода и страха, пальцы никак не желали складываться в охранный знак. – Лесом заклинаю, прочь!

Но лес был слишком далек. Он не слышал мольбы своего Хозяина. Поляша наклонила голову и сделала маленький шаг вперед. Лоскут ткани распахнулся, оголяя бледное в синеву бедро. Когда-то Демины пальцы – окостеневшие от ужаса сейчас, разгоряченные страстью раньше – впивались в мякоть, нарочно оставляя красные следы, чтобы Батюшка отыскал их, понял, что его право сильного давно уже перестало быть незыблемым. От мыслей этих Деме стало совсем худо, он скользнул ладонью за пазуху, нащупал в кармане кулек соли и швырнул пригоршню в замершую напротив Полю.

Та взвизгнула от боли. На груди, куда попали белые кристаллики, закраснели ожоги.

– Нечисть… – выдохнул Дема то ли с облегчением, то ли с чувством новой страшной потери. – Сгинь!

Поля попятилась, не сводя с него серых глаз. Рот ее искривился, блеснули жемчужные зубки – хищные, острые.

– Я уйду, Демочка, только ты меня послушай, – сказала она, и с каждым словом глаза ее наливались тьмой. – Умер Батюшка твой. Нет больше Хозяина. Не скажу, что скорблю по нему. Да только не о том речь. Засыпает лес, место силы пустым не бывает. Еще чуть, и проснется озеро жизни. Ты знаешь, что будет, когда Великий на его дне откроет глаза.