Сократ

– Как что, порезал…

– Кого порезал? Меня? Вздор! И откуда вы это взяли?

– Хорошо, чем занимается ваш муж?

– На нервах моих играет.

– Вы ведь не ребенок, ведите себя серьезно!

– А чего вы к мужу моему пристали? Дался он вам… Говорю же: ни при чем! Дайте, в конце концов, бумагу, я все напишу…

Я дал ей чистый лист, ручку, и она стала писать. Удивительное дело, пока бумага не марана, она всего лишь бумага, но стоит на ней написать нужные слова – и это уже документ! От него людские судьбы зависят…

Закончив, она огляделась и с явным удивлением посмотрела на меня.

– Что это все значит?

– Что всё?

– А всё! Это не участок, а выставка какая-то! Прямо пансион благородных… ментов! Картинки у тебя здесь какие-то, чистота всюду, порядок… Непорядок!

– Я вас не понимаю!

– А чего тут понимать? Атмосфера здесь неподходящая, совсем неподходящая…

– А что вам не нравится? Живопись положительно влияет на человека, в частности, снижает уровень страха или беспокойства.

– Нет, несерьезно все это как-то… совсем несерьезно. А уровень страха не снижать, а повышать нужно… Без него никуда!

Она замолчала, достала из сумки сигареты и хотела закурить.

– Здесь не курят.

– Ну, говорю же – пансион! Курить здесь, видите ли, нельзя! Даже в самолетах пепельницы предусмотрены! Чего еще здесь нельзя? Наверное, ругаться матом? Угадала?

– Само собой разумеется.

– Вот ты… ты с кем работаешь? С кем дело имеешь? С профессорами, может, с академиками или с уголовниками да проходимцами всякими?.. Это милиция!

– И что, что милиция?

– А то, что бояться должны, тогда и уважать будут. Некоторые так только язык силы и понимают…

– Часто убеждение бывает действеннее, чем сила. А что касается уважения, то, для начала прекратите… тыкать.

– Нет, мне здесь и слова не дадут сказать!..

– Почему же – говорите.

– Вот это кто, например? – спросила она, меняя тему и тыкая пальцем в репродукцию, висящую на стене. С холста на женщину укоризненно взирал первый министр внутренних дел.

– Это Кочубей… – начал, было, я отвечать на вопрос, но она не дала досказать.

– Можешь не отвечать, это совершенно не важно. Сюда если и следовало чего повесить, так это… хорошую плеть.

– Что?

– То, что слышал: плеть. И каждый негодяй будет поглядывать на нее и все свои грешки в душе перебирать. Все вспомнит: и чего делал, и чего не делал…

– Здесь бывают разные люди. В человеке плохое и хорошее уживаются удивительным образом. Вот, например, вы…

– А что я?

– Я уверен, что в вас хорошего намного больше.

– Интересно, откуда такая уверенность? Ты меня знаешь всего ничего, а говоришь…

– Все плохое в людях привнесено обстоятельствами, извне, так сказать, и очень непрочно. А вот хорошее – это…

– А это кого казнят? – снова спросила она, разглядывая другую картину.

– Какая вам разница, это же неважно…

– Не скажи, эта вот поуместней будет… Казнь все-таки! Кого?

– Степана Разина…

– Вот оно что! Ишь ты, музей здесь устроил! И потом, а почему нигде нет окурков?

– Каких еще окурков? – удивился я.

– Каких, каких! Самых обыкновенных, тех, что бычками называются…

– Вы понимаете, что говорите?

– Значит, не куришь… Плохо! Кто не курит и не пьет, тот…

– Гражданка, прекратите паясничать.

– Не нравится? Вот ты говоришь, что я тыкаю. Встречный вопрос: почему ты выкаешь? Меня все эти телячьи нежности нервируют, знаю, что все это притворство и лицемерие… – она замолчала. – Показуха, одним словом. А на деле…

– А что на деле?

– Ничего, проехали…

– Вас что, кто-то обидел? В ваших словах много грубости, а в душе – злоба и тоска…

– Какое дело тебе до моей души? Может, ее вообще нет! Уже нет…