Бойня

– Я знаю. Она рассказывала.

– Надо было с ней поговорить.

– Ее мать, моя сестра, сказала, что из этого ничего не выйдет. Она в последнее время совершенно замкнулась.

– Сколько ей было? Шестнадцать?

– Пятнадцать.

– Какой ужас…

– Ну вот, явилась с плохими новостями. Не надо было портить тебе день.

– Особенно нечего портить… И до твоего прихода день не сводился к порханию среди цветов.

Биби горько засмеялась.

– В каком странном мире мы живем.

– Кто бы мог подумать? Кто бы мог в самых диких фантазиях предположить, что все так обернется?

– Юхан Сверд, полагаю. Что он вбил себе в голову? Что за бес нашептал ему весь этот бред?

– Бес? Знаешь, сидела я вчера, писала что-то, и тут словно ударило – а вдруг этот поворот неизбежен? Вспомни весь этот треп лет десять назад! Телевидение, газеты – настоящий бум. Ах, ожирение, ах, адинамия, ах, здоровый образ жизни. Тысячи советов, как похудеть. Чуть ли не шаманы какие-то лезли в ящик с советами.

– Ну нет, это не одно и то же. Тогда ты мог выключить телевизор, читать другие газеты. Кто хочет, пусть голодает, бегает, прыгает, падает в обморок – тебя это не касалось.

– Ты права и не права. Юхан Сверд оседлал этот психоз – и, надо признать, мастерски. Потянул за нитку, которая и дураку была видна. Другой вопрос – почему он это сделал? Зачем?

– Вот-вот. – Биби подняла чашку, словно захотела чокнуться. – Ответишь на этот вопрос – получишь еще одну Августовскую премию.

– Августовскую премию писателям с ЖМК больше сорока двух в нынешние времена не видать как своих ушей.

– Тогда можешь взять псевдоним, – бледно усмехнулась Биби.

– У меня… – Глория потянулась еще за одной вафлей, – у меня есть предчувствие, что император Сверд свалится со своего трона раньше, чем мы предполагаем.

– Остается только надеяться, что ты права. – Биби зажмурилась и трижды постучала по деревянной столешнице.

В этот час на кладбище в Хаммарбю обычно никого нет. И сейчас пусто, если не считать двух подростков на парковке – прибежали покурить тайком. Склеп Петерсов с другой стороны леска, у самой ограды. Рите поставили отдельный камень рядом с отцом. Ландон уже больше часа сидел на зеленой деревянной скамейке. Смотрел на каменную птичку, на давно увядшие розы на могильной плите.

Если бы я только…

Рита так часто повторяла эти слова, когда речь заходила о Леннарте, ее отце. Теперь-то он понимал, что она хотела сказать.

И ведь он знал! Бессмысленно себя уговаривать – дескать, они давно уже не вместе, он не знал, откуда ему знать… Ложь. Он знал. Ее бледность, вялость, нежелание ничего делать. Сидела у телевизора, скорее всего понимая, что гибнет, – и ничего не предпринимала. Есть такое понятие – бороться с болезнью, бороться за жизнь. Рита боролась с жизнью. Тогда, после смерти Леннарта, Ландон сидел с платком, вытирал ей слезы, подставлял плечо, все делал за нее.

И все же предал.

Врачи в Академическом госпитале сказали – аутофагия. Тело за недостатком питания начало пожирать внутренние органы. Еще что-то про дисбаланс электролитов.

Ландон никогда не забудет это зрелище. Когда он открыл дверь квартиры на Лютхагсэспланаден, Рита была уже мертва. Давно мертва. Окоченение прошло, серая кожа свисала мешком, тонкие волоски на руках. Мертвые волоски.

Шкафчик в ванной набит лекарствами для похудения. В кухне нераспечатанные пакеты с пищевыми добавками и протеиновым порошком. На плите кухонные весы, настроенные на децилитры, – очевидно, что-то измеряла. Врачи сказали – она уже больше месяца ничего существенного не ела. К тому же эта так называемая вакцина Purify, неразумно при ее весе.

Так и сказали: неразумно. Будто речь идет о небольшой ошибке, случайно принятом решении – неразумном, но поправимом.

Больше он ничего не помнит.

Опять пошел мокрый снег. Скоро растает – зима идет к концу. Работа… что – работа? Время от времени Ландон появлялся на кафедре и что-то говорил, с трудом произнося слова.

Зажмурился и сжал в кармане маленькую плюшевую собачку в полосатой пижамке. Хотел положить на могилу, но сейчас мысль показалась глупой и неуместной. Искра жизни в царстве смерти. Будто пробегал ребенок и обронил игрушку.

Хруст шагов по гравию. Ландон поднял голову: пожилая женщина в клетчатой юбке бодро шагает к соседнему участку. Желтые тюльпаны, в другой руке зеленая пластмассовая ваза, притворяющаяся маленькой урной. Взгляды встретились, и она весело помахала ему тюльпанами. Должно быть, на могилу родителей, подумал Ландон с внезапной завистью. Или старшей подруги. К кому-то, кто умер в назначенный природой срок.

Первая мысль была – подать в суд. На университет. На Юхана Сверда. На Телевидение Здоровья, на поликлинику. И что? Риту не вернешь. Он часами лежал на диване и тяжело дышал, будто ему наступили сапогом на грудь. Даже не мог заставить себя поехать на Каварё и объяснить Хелене.

Прошло уже пять месяцев.

Проводил глазами женщину с тюльпанами. Та наклонилась над могилой, вдавила в землю вазу и тут же выпрямилась.

Быстро справилась, с неприязнью подумал Ландон. А почему с неприязнью? У каждого была бабушка, пекла лучшие в мире булочки с кардамоном и в один прекрасный день исчезла. Его бабушка, к примеру, любила птиц и Повела Рамеля[20 - Повел Рамель (1922–2007) – шведский композитор, поэт, певец, автор комических ревю.]. А какая-нибудь другая бабушка обожала свою рыжую собачку и крутила восковые свечи к Рождеству. Раз в год потомки зажигают лампадку на могиле и уходят. Словно уверены, что некоторым там и место – в двух метрах под землей. Так, мол, устроено на нашей планете. Придет время – все там будем.

Но Рита… она-то что там делает? Ее-то время еще не пришло!

Ландон не мог заставить себя примириться. Рите не место под землей.

Клетчатая дама опять прошла мимо, теперь в обратную сторону. Приветливо кивнула. Он обратил внимание: вид у нее уже не такой бодрый. Вяло приподнял руку – ответил на приветствие, встал и пошел к машине. Подростки на парковке все еще курили, воровато оглядываясь.

Йогурт? Или последний ломоть шоколадного торта? Не надо… нельзя, ты ешь слишком много.

Глория подавила сомнения. Не начинай снова.

Уже пятый раз подходит к дверце холодильника. Подойдет, постоит – и назад в комнату. Полдня прошло в этих челночных рейсах. И забытый голос в голове, даже не голос, а рев – снова встала на дыбы и рычит голодная медведица.

В изнеможении присела на табурет и попыталась вспомнить голос Зигмунда Эрикссона.

Твое самое сильное желание?

Открыла холодильник и обвела взглядом полки. Торт. Бутербродные вафли, шоколадные вафли. Два пакета чипсов.

Намечается вечеринка… Или? Кто-нибудь приглашен, кроме тебя?

Вспомнила, как посыльный взял чаевые кончиками большого и указательного пальцев, словно боялся заразиться.

Покосилась на разделочный стол. Последнее песочное печенье с утра сунула в пакет, чтобы не мозолило глаза. В хлебнице коричные булочки – Биби притащила.

Прислушайся к себе, Глория. Прислушайся к своим желаниям и примирись. Ты не можешь жить чужими желаниями. Каждый человек – вселенная, похожих нет.