Фаза 3

Еще объявление: лаборатории альгологии[2 - Лечение боли.] требуются добровольцы для апробации нового метода лечения тиннитуса[3 - Постоянный шум в ушах.]. Двести пятьдесят долларов за участие – необычная щедрость. Наверное, не так уж у многих шумит в ушах. Или шумит, но не настолько, чтобы пробовать новые методы на себе. С другой стороны, постпандемическая экономика ударила по карманам населения довольно сильно – кто-то наверняка клюнет. Правда, не очень ясно, почему лечением шума в ушах занимается именно отдел изучения болевого синдрома. Возможно, шум в ушах иногда тоже причиняет боль. Душевную – уж наверняка.

Селия вернулась в лабораторию и поставила стаканчик рядом с компьютером. Надела рабочий халат и села за стол. Двадцать сообщений в электронной почте. Обреченно вздохнула и открыла первое. Доктор Нгуен отправил его без десяти пять утра. Никогда не стихающая паника – только так и можно определить состояние ее шефа. Когда она начала работать, он уже был паникером, а когда запустили программу Re-cognize, стало еще хуже, отдельные приступы паники перешли в постоянный стресс. И даже когда Национальный институт здоровья выделил группе небывалый грант в восемь миллионов долларов – не помогло. Восемь миллионов! Намного больше, чем получили другие исследовательские группы, но в мире Эндрю Нгуена тихие гавани отсутствуют напрочь. Другой бы потирал руки от удовлетворения – с такими деньгами открывались совершенно новые горизонты, – а он нет. Мрачно утверждал: FDA[4 - Food and Drug Administration (FDA) – Национальная администрация пищевых продуктов и лекарственных средств.] в любой момент может лишить их права на грант. Новая этика, знаете ли. Непредвиденные проверки – мало ли что. Верить никому нельзя.

И сейчас тоже. Кто-то обмолвился – ходят слухи, что вот-вот нагрянет комиссия. И в пять утра Эндрю решил проверить, готова ли группа к этому нашествию.

Мы с Мо просмотрели всю документацию, сверили протоколы, написала Селия. Сработала привычка отвечать на письма, хотя куда проще было заглянуть в соседний кабинет и сообщить то же самое и в тех же словах. В том числе и с точки зрения этики, добавила она.

Потом откинулась на стуле и сладко потянулась. Она делила кабинет с Мохаммедом и Эсте – небольшой, зато на высоком этаже и с видом на воду. Повезло: в лаборатории альгологии по другую сторону коридора окон вообще нет. Хотя в это время суток что есть окна, что нет – никакой разницы. Только-только начало рассветать, и Селия то и дело раздраженно поглядывала на мигающую и потрескивающую лампу дневного света под потолком – когда же можно будет ее погасить? И заменить неплохо бы, она еще позавчера оставила заявку.

На белой доске Мохаммед успел сделать несколько записей – как всегда, шифрованных. МЫШИ: структ. функ. OTI, DODLOI 3/1, SCI—M

B

 – и так далее. Поди разберись. Селия не раз у него спрашивала: что ж ты народу-то хотел сказать? – а он в ответ прижимал к губам палец и улыбался.

К раме красным магнитиком прикреплена копия новых правил госпиталя. Не новых, конечно, доработанных. Наверняка работа Эсте, она отвечает за всю бюрократию, а рядом – карикатура, которую Мохаммед несколько дней назад нарисовал во время ланча. Забавная: бородатый, сгорбленный старый кот стоит на задних лапах и звонит в колокольчик, а остальные коты брезгливо отворачиваются и уходят, задрав хвосты. И подпись: ЕСЛИ БЫ ПАВЛОВ БЫЛ КОТОМ.

Юмор, конечно, специфический, понятен не всем, но нельзя не признать: рисовальщик Мохаммед превосходный. Четкие, уверенные линии, умение находить неожиданные ракурсы. Селия предложила послать рисунок в какой-нибудь из научных журналов. Вспомнила, как видела в библиотеке старинную, времен открытия рентгеновских лучей, карикатуру: из радиационного кабинета, к ужасу ожидающего своей очереди больного, в панике выбегает скелет. Но Мохаммед только плечами пожал. Он думал о карьере профессионального рисовальщика примерно то же, что и о возможности стать доулой. Селия прекрасно его понимала. Мохаммеду не пришлось выбиваться из сил, чтобы поступить в Гарвард. Работал лаборантом не столько для заработка, сколько хотел набраться опыта и уж точно не планировал стать нищим рисовальщиком карикатур и комиксов. А ей пришлось побороться – в ее родне не было никого, кто имел бы финансовые возможности поступить в университет. Если бы жизнь не повернулась своей улыбчивой стороной, Селия наверняка работала бы сейчас стюардессой, как мама. Ей пришлось пахать чуть не двадцать четыре часа в сутки, чтобы получить стипендию.

Она ответила еще на пару писем и посмотрела на часы. Как всегда, задержалась взглядом на фотографии на стене – повесила ее сразу, как только пришла в лабораторию. На фото ее бабушка, один из последних снимков. На заднем плане плотина в резервате Феллс, недалеко от приюта для сенильных стариков. Пышные осенние краски – и бабушка, маленькая, исхудавшая. Довольно крупный план, в глазах еще есть искра разума. А может, и нет, просто свет так упал. Или вообще плод воображения.

Селия повесила снимок, чтобы не забывать, откуда она пришла и за что сражается.

Восемь. Пора спуститься в вестибюль и встретить пациента. Застегнула пуговицы на халате и пошла к лифту. Пациенты приходили обычно в сопровождении ассистента из социальной службы либо с родственниками. На них было тяжело смотреть – сгорбленные, смотрят в пол, словно страдают от стыда больше, чем от самой болезни.

В вестибюле сидели двое – пожилые мужчина и женщина.

– Роберт Маклеллан? Я доктор Йенсен.

– Доброе утро. – Он пожал протянутую руку. Нормальное, уверенное рукопожатие.

– Добро пожаловать.

– А я – Гейл. – Женщина привстала и тоже протянула руку. – Жена.

Гейл выглядела намного моложе мужа. Белая блузка, бежевый твидовый пиджак. Сумка наверняка стоит целое состояние. И ожерелье недешевое – двойная золотая цепочка с бриллиантовым сердечком. Бриллиантовое сердечко на золотой цепочке и еще одна цепочка с монеткой. Дорогое украшение.

Появился Мохаммед. Представился и сделал приглашающий жест. Магнитно-резонансная камера с ПЭТ у них была на первом этаже. Тяжелое оборудование всегда старались размещать внизу, затащить его по лестницам или в лифтах трудно, а иногда и невозможно – надо краном поднимать и ломать стены, в окно не пропихнешь.

Селия показала Гейл на маленький диванчик:

– Вам придется подождать. – Заметив мину разочарования, она поспешила добавить: – Если соскучитесь или загрустите – за углом кафетерий, у них очень вкусные маффины.

Вместе с Мохаммедом Селия проводила Роберта в комнату для пациентов.

– Сейчас придет сестра и поможет вам переодеться. А потом сделает укол. – Она показала на локтевую ямку. – Это совсем не больно. После укола введет в вену тонкий катетер. Через катетер вводится радиоизотопный раствор. Исходя из полученных данных, мы будем оценивать результат лечения новым препаратом.

Как всегда, она говорила мягко и убедительно, вглядываясь в лицо пациента. Как будто бы все понимает. Посвятила в смысл так называемого двойного слепого метода: ни врач, ни больной не знают, что именно вводят – новый препарат или физраствор. Половина добровольцев получают препарат, другая половина – плацебо.

– В лучшем случае вы почувствуете разницу уже через месяц, самое большее – через два.

О какой разнице идет речь, она умолчала. Как и о том, что первые предварительные результаты показали: возможно, они нашли чудодейственное лекарство против болезни Альцгеймера. Мировая сенсация, если подтвердится. Лаборатория Эндрю Нгуена совместно с Институтом Герберта Гассера в Нью-Йорке синтезировали молекулу рибонуклеиновой кислоты, которую встраивают в нейтральный вирус. Задремавшая микроглия просыпается и начинает разрушать тау-белок, образующий в нейронах нейрофибриллярные клубки. При этом ожидается восстановление когнитивных возможностей. Программу так и называли – Re-cognize. Повторное узнавание.

Ожидания подтвердились. Сначала успешная апробация на мышах, потом на десяти, потом на двадцати пяти добровольцах. Опубликовали пару статей – и тут же посыпались предложения финансирования. Следующий эксперимент – уже сто участников. И опять превышающий все ожидания результат. Всего два месяца после первой инъекции Re-cognize – и наступает резкое улучшение. Больные возвращаются к жизни.

По принятым этическим правилам Селия не имела права рассказывать все это Маклеллану, но пообещала, что после анализа полученной картины первую дозу он получит уже сегодня. Если на снимках все выглядит хорошо, сказала она, имея в виду совсем другое: если все выглядит плохо.

– Мы комбинируем магнитный резонанс с контрастированием радиоактивным изотопом и таким образом получаем большой массив исходных данных. Гамма-камера позволяет обнаружить аномальные скопления радиофармпрепарата, а магнитный резонанс дает подробную картину мозга.

– Да-да, понятно, – кивнул Роберт Маклеллан.

– И еще вот что, – завершила она предусмотренную протоколом беседу. – Мы вводим радиоактивный препарат внутривенно, это вы уже знаете. Но я должна предупредить: магнитная камера – штука громогласная. Вы услышите довольно сильный стук, писк и тому подобное – это неизбежно, когда идет серийная съемка. Кто-то пугается, кому-то неприятно это слышать, даже с затычками для ушей, особенно вначале. Так что будьте готовы и не пугайтесь.

Появилась сестра. Сквозь халат просвечивали крупные алые розы на белой блузке – такая вольность была бы уместна в детской клинике, но Камилла дело свое знала.

– Здравствуйте. – Она подошла к Роберту и положила ему руку на плечо. – Сейчас переоденемся и сделаем укол.

– Как раз вовремя, – улыбнулась Селия и направилась в пультовую.

На длинном столе у огромного шестиметрового окна, открывающегося в процедурную, четыре монитора. Мохаммед уже здесь. И в самом деле – издаваемые аппаратурой звуки не спутаешь ни с чем. Даже сравнение подобрать трудно.

– Переодевается, – сообщила Селия. – Через несколько минут начнем.

– Как он?

– Вроде бы ничего. Спокоен. Не знаю, все ли до него дошло, хотя делал вид, что понимает.

– Может быть, стоит попросить жену подписать согласие?

– Не думаю… он вполне ориентирован.

– Возраст?

Селия глянула в формуляр:

– Родился в июне 1944 года.

– Высадка в Нормандии. Дитя войны…

Удивительный все-таки парень. Обладает способностью видеть связи там, где их сразу и не обнаружишь. И образованный. Это называется широким кругозором. Для ученого незаменимое качество.

– Бывший адвокат. Кажется, очень известный. А ты нашел кого-то на пятницу?

– Жду подтверждения. Вернее, надеюсь. Нгуен с меня не слезает. Ему уже десятерых в неделю мало. Угадай с трех раз: у Дэвида больше или меньше?

Селия рассмеялась:

– Двенадцать. А то и пятнадцать.