Грехи наших отцов

– Ты-то откуда знаешь?

– Тогда зачем он велел мне спрятаться, если это были его приятели? Он не бросил бы меня там одного.

– Прекрати его выгораживать, – приказывает мать. – Ты не знаешь своего отца. Да и откуда, если я одна тебя растила.

– Ты соврала полицейскому. Сказала, что папа уехал с приятелями. Но ты ведь не была там. Тогда откуда ты знаешь…

Пощечина заставляет Бёрье замолчать на полуслове.

– Ну всё, хватит. Прекрати немедленно, говорю!

Бёрье хватается за щеку, открывает дверь и опрометью выскакивает на улицу. Слышит, как мать зовет его домой, но ему наплевать.

Он выбегает на детскую площадку. Матти раскачивает качели, на которых сидит его младшая сестра. Она визжит и смеется. Пахнет летом. В воздухе висит солнечная пыль. Все, кто имел на это средства, отбыли в отпуск – кто в Турнедален, кто в Финляндию. А один из их класса уехал в Стокгольм.

Бёрье подходит к Матти.

– Так и будешь возиться с девчонкой весь день? Пошли, дело есть.

– Что за дело?

Матти делает вид, что ему все равно. Но отходит от качелей, не обращая внимания на протесты сестры.

– Сначала сделай мне татуировку, – говорит Бёрье.

– Какую татуировку? – недоумевает Матти.

– Ты сделаешь мне татуировку, – строго повторяет Бёрье. – Или только и умеешь, что девчонок развлекать?

Он возвращается домой спустя несколько часов. Рука горит от боли. Смотрит на себя в зеркало и ужасается – даже губы белые. Но он сделал это – три точки, как у бродяги. Как у отца.

Он еще раз поднимает глаза к зеркалу. Видит лицо мужчины с бледными губами. Это Матти своей штопальной иглой сорвал мальчишескую кожу с его скул.

– И где ты был? – спрашивает мать с кухни. – Ужин остыл.

Бёрье пытается проскользнуть мимо нее, прячет руку, отвечает, что не голоден. Но мать не настолько глупа. Молниеносно – как кобра – хватает его за руку. Разжимает пальцы – думает, там сигареты или что-нибудь такое… А когда понимает, в чем дело, кричит – как будто ее подпалили заживо. Вцепляется Бёрье в волосы, так что летят клочья. Швыряет Бёрье о стену, потом о стол. «Ты в своем уме?» – вопит она. Одной рукой держит Бёрье за вихор. Другой нащупывает подходящий инструмент в ящике кухонного стола. Им оказывается большая скалка. Мать срывает с Бёрье рубаху, хватает за волосы теперь уже левой рукой, прижимает к столу. И колотит скалкой по чему ни попадя – спине, заду, шее, затылку.

Бёрье кричит, хотя и далеко не сразу:

– Папа! Is?!

И тогда мать заталкивает его в комнату и запирает снаружи.

Бёрье бросается на кровать и воет в подушку. А когда поднимает голову набрать воздуху, слышит, как на кухне заливается слезами мать. Бёрье думает, что она сошла с ума. Почему она плачет? Это ведь не ее, а его только что избили?

«Чертова баба», – думает Бёрье и сам себе удивляется. Он никогда так не называл собственную мать, – ни в мыслях, ни тем более вслух. Это все новый Бёрье, тот, которого вызвала к жизни игла.

Посреди ночи он просыпается. Рука горячая, раздулась почти вдвое прежнего. Снаружи светло. В квартире тихо. Язык прилип к нёбу. Бёрье хочет пить, но когда он пытается подняться, в голове вспыхивает молния, а тело не слушается. И Бёрье снова падает на подушку, в темноту.

Когда он просыпается в следующий раз, возле кровати стоит мать. Она что-то говорит, но Бёрье не слышит. Уши словно забиты ватой. Цветы на шторах в его комнате то сжимаются, то расправляются снова. Бёрье отворачивает лицо от света, бьющего из окна, и чувствует, что подушка взмокла от пота. А потом проваливается в сон.

Его будит мать. Теперь шторы задернуты. На Бёрье пижама, хотя он и не помнит, как переодевался. Он мерзнет, стучит зубами. Мать прикладывает к его лицу мокрое полотенце. Надевает ему куртку поверх пижамы, обувает.

– Такси ждет, – говорит она. – Едем в больницу.

* * *

Что дальше? Доктор сидит возле его постели – в тот же день или неделю спустя, этого Бёрье не помнил. На больной руке – повязка.

– Разбойник. – Доктор треплет ему волосы. – Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что такие вещи опасны. Тебе еще повезло, что нет заражения крови. Ну теперь будешь принимать пенициллин всю неделю.

Бёрье молчит. Косится на руку в повязке.

– А вот точки, боюсь, останутся на всю жизнь.

Бёрье облегченно вздыхает. Когда он в первый раз увидел повязку, сразу подумал, что татуировку каким-то образом убрали; может, срезали.

За спиной доктора появляется медсестра. Она выглядит строгой – уголки губ опущены, нос острый. Но ее прикосновения приятны. Медсестра задирает на спине Бёрье больничную пижаму. Доктор надевает на нос очки, разглядывает продольные и поперечные красные полосы. Медсестра молча стрижет Бёрье машинкой. Теперь у него болят раны на голове – оставленные машинкой залысины, из которых сочится кровь.

Доктор поворачивается к матери. Незаданный вопрос заполняет собой все пространство комнаты. Воспитывать детей не возбраняется, но без членовредительства.

– Он был с отцом, – объясняет мать. – Мы в разводе уже много лет. Отец хотел забрать его на неделю этим летом.

Она прикрывает рот рукой, плачет.

Бёрье молчит. Вот уже несколько недель прошло с тех пор, как он был с отцом. В тот день отец пропал, но доктор об этом не знает.

Когда его выписывают из больницы, мать покупает мороженое. Бёрье ест, хотя совсем не хочется. И вздрагивает, заслышав звук мотоцикла. Но это не отец, каждый раз не он.

* * *

Ребекка Мартинссон позвонила в дверь виллы Свена-Эрика Стольнаке. Бёрье Стрём встал рядом, и Ребекка в очередной раз удивилась, какой же он большой.

– Входи, входи, – послышался изнутри голос Свена-Эрика. – Оставь свои полицейские привычки.

«Он все такой же», – подумала Ребекка, переступая порог прихожей. Свен-Эрик махал им из-за кухонного стола – усы щеткой, клетчатая фланелевая рубашка, широкие брюки на подтяжках. Кепка на газете с кроссвордом завершала образ сельского норрботтенского пенсионера.

Тоска налетела как порыв ветра. Ребекка скучала по Свену-Эрику на работе. Анна-Мария, конечно, тоже. Еще бы, столько лет в одной упряжке!

Они устроились на кухне. Свен-Эрик опустил на пол со стола двух котов, которые тут же запрыгнули обратно.

– А все потому, что кое-кто подкармливает их сыром из своих бутербродов, – подала голос Айри, гражданская жена Свена-Эрика.

Она поставила кофе и разогрела в микроволновке булочки. Извинилась, что они из морозильника, а не прямо из печи.

– Помню ваше золото на чемпионате шестьдесят второго года, боже мой… Вам тогда еще и семнадцати не исполнилось. Вы только держали удары. А он бил и бил, до изнеможения. И ваши незабываемые контратаки – бамс-бамс-бамс…

– Что было, то было. – Бёрье Стрём кивнул. – Финны меня научили, мы ведь перед этим ездили в Финляндию на соревнования. У них специфическая набивка перчаток, и молотят они от души. Зато потом, когда встречаешься со шведом на ринге, стоишь и думаешь: «Господи, когда же он, наконец, начнет?»