Кант и эпигоны

Как эта философия связана с этой ошибкой?

В этом отношении возможны три варианта:

Либо существующая система не признает ошибку как таковую, и оставляет ее нетронутой;

Либо она признает ее как ошибку, но не знает, как ее устранить, и поэтому не исправляет философию Канта в этом вопросе;

Или, наконец, она признает ошибку, устраняет ее и тем самым исправляет философию Канта. Если бы этот последний случай имел место где-либо, наш вопрос был бы достаточно решен. Но если имеет место один из первых двух случаев, мы будем вправе оставить данную систему и вернуться к Канту.

Таково простое руководство нашего критического исследования.

Когда мы рассматриваем эти три случая, изложенные скупыми словами, кажется, что второй случай едва ли можно себе представить. Ведь если бы философ столь выдающихся качеств, каким, несомненно, является каждый из вышеупомянутых, однажды обнаружил такую ошибку, такое голое несоответствие в системе, из которой он, по общему признанию, исходит, – как бы он мог пройти мимо нее, не исправив ее в этом пункте? – А ведь даже два самых выдающихся преемника КАНТА именно так и поступают! Подумайте только, что в истории человеческой интеллектуальной деятельности совсем не редкость, когда выдающиеся люди живут в твердом убеждении, что они все улучшили в ошибках своих предшественников, в то время как либо, то или другое ускользнуло от их внимания, либо же тот ущерб, который, как они думали, они излечили, внезапно появился в другом месте. Более того, нет ничего более естественного, чем забывать о кажущемся малым рядом с кажущимся большим. И пока восторженный мореплаватель с понятной беспечностью любуется раскинувшимся перед ним великолепным пейзажем, возможно, один единственный выветрившийся камень становится причиной того, что в следующее мгновение он сам, а вместе с ним и все божественные мысли низвергаются с небес энтузиазма в весьма материальные глубины. Соблюдалась ли до сих пор кем-либо третья, единственно правильная процедура, мы пока не хотим здесь раскрывать, поскольку до сих пор остается весьма проблематичным, можно ли и в какой степени практически применить подобное.

Мы показали наш важнейший инструмент, с помощью которого мы готовы отважиться погрузиться в этот заросший беспорядок. Он прост, но достаточно проворен, чтобы проложить себе путь через все заросли. Поэтому мы можем уверенно отправляться в поход.

А перед этим – несколько слов о путешествии!

«По праву», говорит Бако из Верулама, «истину называют дочерью времени».[11 - FRANCIS BACON, Novum Organum I, Seite LXXXIV] А согласно старой поговорке, тот, кто хочет иметь дочь, должен хранить ее вместе с матерью. Поэтому содержание каждой подлинной философии является, так сказать, квинтэссенцией духа своего времени. Она находит лишь слово для обозначения взглядов, стремлений и идеалов, которые уже непроизвольно и бессознательно бродили во всех областях духовной жизни, ожидая, чтобы их постигли и выразили. Но человеческий дух, как и его объект, многообразен, многогранен; и поэтому одни и те же проблемы могут рассматриваться и постигаться с разных точек зрения. Дух не идет по скучной и однообразной прямой линии, но по ambages [в иносказаниях – wp] к своей цели. Даже ошибки и односторонность служат для того, чтобы еще более уверенно найти всеобъемлющую истину. «Неверно, – говорит Лессинг в „Воспитании человеческой расы“, – что самая короткая линия всегда самая прямая». Таким образом, прежде чем спекулятивная мысль сможет сделать вывод, необходимо прочувствовать со всех сторон всю сумму того, за счет чего движется время. Но для того, чтобы решить эту задачу, сделать этот вывод, необходимо определенное субъективное духовное содержание, состояние ума, я бы сказал, «всегда и везде вопрошающего» – то есть философа; серьезное, спокойное созерцание – напряженное благоразумие. Какими бы разными ни были результаты, это состояние ума присуще всем истинным философам. Как иначе они могли бы назвать себя этим общим именем? Ведь они так сильно различаются по принципу, методу и цели своего мышления? – И разве нельзя кратко и ясно выразить основное содержание этого состояния ума? – Возможно! Давайте попробуем!

Каждый, кто пришел к осознанию того, что весь этот бесконечный мир, эта славная, живая, тысячекратная природа с ее никогда не угасающими силами и вечно повторяющимися фигурами, вправе любить ее, восхищаться ею или исследовать ее, воспроизводим ли мы ее в словах и образах, подслушиваем ли ее в экспериментах, препарируем ли ее с остротой мысли – от бесконечного, звездного ночного неба до бедного, микроскопического инфузионного животного, – эта природа, которая в нашей повседневной жизни, кажется, приближается к нам, тем не менее, всегда напротив нас, наш объект; говорящая на чужом языке, во всем нашем эмпирическом знании лишь в значительной степени согласно своему «как», но никогда интенсивно согласно своему «что» становится нам известной, – что она, любовно охваченная восторженным поэтом и художником, тем не менее лишь согревает в его воображении понятную человеческую жизнь, как мрамор Pymalion, хотя на самом деле она никогда не становится более знакомой, всегда остается – объектом, чужим объектом, – кто, говорю я, достиг этого понимания, кого эта мысль поражает, тот находится на пути к философии, более того, он уже философ. Он видит, что наше мнимое знакомство с миром есть не что иное, как обычная неосведомленность; вот почему НОВАЛИС (который, как и все мистики, имеет некий аналог философского озарения) также называет человека «великолепным незнакомцем с разумными глазами».

– Но кто дойдет до того, чтобы заметить, что этот мир, якобы известный нам, но на самом деле чужой, в свою очередь так прочно и неразрывно связан с нами, что без нас он был бы ничем, а мы без него (не в эмпирическом смысле, поскольку мы являемся его телесной частью и т.д., а в трансцендентальном смысле, поскольку ни мысль без вещи, ни вещь без мысли не были бы ничем), – вот он пришел к центру философии. Ему стало ясно, что субъект и объект – это неразрывные факторы и необходимые корреляты познания, которые могут быть разведены и разделены не больше, чем полюса магнита; – простая истина, но настолько же важная, насколько часто ею пренебрегают.

Вот что является объективно общим, взглядом на целое, который отличает всех истинных философов!

Но что касается субъективно общего, мира и гармонии отдельных философствующих индивидов между собой, то мы обращаемся к мастеру КАНТУ. Он говорит: «Может быть, не все, во что человек верит, истинно (ибо он может заблуждаться); но во всем, что он говорит, он должен быть правдив (он не должен обманывать): может быть, его признание только внутреннее (перед Богом) или также и внешнее. Нарушение этой обязанности правдивости называется ложью». – «Заповедь: не лги (пусть даже с самым благочестивым намерением), взятая в качестве принципа в философии как учение об истине, сама по себе не только обеспечила бы в ней вечный мир, но и могла бы обеспечить его во всем будущем.»[12 - KANT, Verk?ndigung des nahen Abschlusses eines Traktates zum ewigen Frieden in der Philosophie, 1796, Schlu?satz.]

Этот взгляд на целое и эта правдивость – они составляют сущностное ядро подлинно философского состояния духа в его субъективной и объективной, теоретической и практической сторонах. – Пусть читатель поверит нам на слово!

А теперь к делу!

Глава 1.

Главное учение и главная ошибка Канта

Некоторые суждения принимаются по привычке или формируются по склонности; но поскольку им не предшествует или, по крайней мере, критически не следует обдумывание, они рассматриваются как такие, которые получили свое начало в сознании.

    Критика чистого разума Канта.
    Ite Ausg. pag. 260

Наша задача – отделить подлинное содержание канонической доктрины от нечистой грязи. Для этого, прежде всего, необходимо напомнить основные положения его смысла существования в их контексте, и поэтому мы должны попросить разрешения еще раз изложить читателю в кратких, емких словах то, что ему давно известно. Поэтому давайте, как в эпосе, сразу же вступим в medias res! Ниже излагается основная доктрина, квинтэссенция «Критики чистого разума»:

«Все наше представление состоит из созерцания и мышления; всякое представление является интуитивным или абстрактным. Но всякое созерцание происходит в пространстве и времени и не может происходить вне их. Всякое мышление, кроме того, само по себе (как функция разумного субъекта) может происходить прежде всего только во времени и, более того, всегда относится к тому, что дано в восприятии (следовательно, в пространстве и времени). Таким образом, пространство и время являются формами и условиями всякого представления. Пространство и время не абстрагируются от восприятия, поскольку они должны существовать, если вообще возможно субъективное и объективное восприятие. Поэтому, хотя мы можем помыслить все, что существует в пространстве и времени, сами пространство и время совершенно невозможны, ибо вместе с ними отпал бы не только эмпирический мир, но и наш интеллект, даже наше «я», отпало бы от него, был бы мыслим, что невозможно.[13 - Гербарт утверждает (Die Psychologie als Wissenschaft etc.. §. 144), что доказательство Канта основано на quaternio terminorum. Ибо Кант говорит: то, чему учит опыт, никогда не содержит в себе свойства необходимости. D. R. и d. Z являются необходимыми понятиями. Следовательно, R. и Z. не познаются из опыта. Теперь здесь «необходимое» имеет различное значение в каждой из двух посылок. R. и Z. необходимы лишь постольку, поскольку их нельзя помыслить, Но это только потому, что они делают возможным прежде всего физический мир, который для нас реален, и потому, что всегда необходимо то, что является условием возможности реального.То, что является условием возможности реального, обязательно должно быть воображаемым. По этой причине, однако, верхнее предложение ложно; ведь в этом смысле опыт действительно также учит нас тому, что необходимо. – На это можно ответить так: 1) Что мы считаем необходимыми условия возможности того, что мы признаем реальным. Того, что мы признаем реальным, опыт нас не учит. Опыт не учит нас, а мы требуем этого по субъективным законам мышления. 2) R. и Z. являются необходимыми идеями не только потому, что без них был бы невозможен физический мир, но прежде всего потому, что без них был бы невозможен наш собственный интеллект, предмет познания, мое собственное Я, мое собственное Я было бы невозможно. Без пространства и времени, мы можем не только ничего не представлять, но и не воображать; они постоянно присутствуют во всякой психической деятельности и т. д. Короче говоря, если придать рассуждениям Канта форму силлогизма, то они будут выглядеть следующим образом: Все, что я не могу помыслить вне предмета познания, не уничтожив в то же время самого этого предмета, является существенным для него, т.е. априорным.]

Я не могу мыслить пространство и время вне предмета познания, не разрушая в то же время не уничтожив при этом его самого. Таким образом, и т. д. Если недавно против этого учения выступил В. Кирхманн (Philos. des Wissens B. I. pag. 418 – (Philos. des Wissens B. I. pag. 418—420) нападает на всю эту доктрину, а Г. Лотце (Mikrokosmus B. III. pag. 485) не удовлетворяется хотя бы доказательствами, то мы ссылаемся только на один аргумент, который можно найти на стр. 24 и 31 в Kr. d. r. V. Ite ed. Уже одно это опровергает все сомнения.

Кроме того, в предложениях математики все определения пространства и времени, которые мы не выводим из опыта (признаем a posteriori), а объявляем независимо от него, исключительно в силу законов нашего рассудка (a priori), мы объявляем неопровержимо определенными, т.е. абсолютно общими и необходимыми. Наконец, R. и Z. – это не дискурсивные, а интуитивные идеи, ибо они относятся к логически подчиненным им идеям (различным пространствам и временам) не как род к виду, а как целое к частям.

Таким образом, пространство и время являются необходимыми, чистыми представлениями a priori. (Функции интеллекта).

Пространство и время, однако, необходимы лишь постольку, поскольку они являются «условиями возможности всякого внутреннего и внешнего опыта». Если абстрагироваться от опыта и воображения вообще, то R. и Z. – это ничто. Ничто, т.е. пространство и время, имеют эмпирическую реальность и трансцендентальную идеальность.

Таково содержание «трансцендентальной эстетики», в которой содержится фактическая основа и подлинно новый, эпохальный аспект канонической философии. – Что касается содержания последующей «трансцендентальной аналитики, как первой части трансцендентальной логики, то хочется отметить, что «трансцендентальная аналитика» – это первая часть.

Таблица категорий, как и многое другое, нуждается и способна значительно упроститься. Поэтому, не вдаваясь в несущественные подробности этого раздела, приведем лишь самое общее:

Множество элементов опыта, данных в пространстве и времени (материал представления), может действительно стать опытом или войти в сознание как целостный мир наглядных предметов, только будучи связанными определенными синтезами нашего интеллекта (категориями). Эти синтезы, как справедливо заметил Юм, не могут быть почерпнуты из опыта, поскольку он дает нам лишь множество впечатлений (внутренних и внешних), следующих одно за другим и друг за другом, но никогда не устанавливает необходимой связи между ними. Таким образом, категории, как пространство и время, являются функциями познающего субъекта[14 - Krit. d.r. V. pag. 253. Мы всегда приводим цитаты из первого издания.], т.е. необходимыми идеями a priori. А поскольку они могут мыслиться только в пространстве и времени, то и относятся они только к пространственным и временным предметам, т.е. имеют действительность только в нашем интеллекте.[15 - ibid. pag. 246. a.a.O.] Соответственно, безусловно, имеет место следующая взаимосвязь:

1) наш интеллект распознает только элементы опыта, данные в пространстве и времени, связанные между собой категориями, как объект[16 - pag. 48. 49. 246. 253.]

2) Все, что дано в пространстве и времени, т.е. все, к чему применимы категории, имеет действительность только по отношению к рассудку и, следовательно, независимое от последнего является ничем[17 - pag. 42. Vlg. Prolegomena 1783. pag. 62.].

Итак, вот как обстоят дела:

Внешний мир чувств телесных вещей, как и внутренний мир наших духовных качеств и деятельности (тем самым объект внутреннего и внешнего опыта, т.е. все, что дано в R. и Z.), ни в коем случае не лишен своего существования и реальности (эмпирической реальности). Данное ни в коем случае не лишено своего существования и реальности (эмпирической реальности); напротив, оно существует так же безусловно, как существую я, представляющий субъект.[18 - Krit. d.r. V. pag. 370. 371. 379.] Но столь же несомненно и то, что если я упраздняю этот субъект с его интеллектуальными функциями (R.Z. и Кат.), то вместе с этим исчезает и материально-духовный мир, поскольку он может существовать только в формах интеллекта и через них[19 - idib. 383.]. Иначе говоря, субъект и объект познания настолько тесно, настолько необходимо связаны друг с другом через те общие для них трансцендентные формы их существования, что они могут существовать только друг с другом, являются необходимыми коррелятами, существуют и исчезают одновременно. – Но поскольку я, познающий субъект, не властен над этими двумя неразрывными факторами реально мыслимого, т.е. эмпирически реального мира, я стою над ними. Я выражаю зависимость двух факторов познания таким образом, что, несмотря на его фактическое существование (эмпирическую реальность), я приписываю эмпирическому миру (объекту опыта) безусловную зависимость от существования моего интеллекта (трансцендентальной идеальности[20 - pag.371.378.].

Если проследить за этим странным рядом мыслей с самым пристальным вниманием, то все развивается с такой резкой, беспощадной последовательностью, с такой глубокой ясностью мысли, что создается впечатление, будто мир охвачен трепетом после открытий Колумба и Коперника. Из трансцендентальной идеальности пространства и времени и ограничения категорий данными внутреннего и внешнего опыта следует универсальная зависимость реального, эмпирически-вещного мира от познающего субъекта и наоборот. Точка зрения трансцендентального идеализма, фактически включающего в себя эмпирический реализм, вполне логично развита, и до этого момента философия Канта неопровержима. Разумеется, для того чтобы получить чистое золото истины, мы уже отделили и выбросили много надуманных отбросов на пути, которым шли до сих пор. Поэтому мы соблюдали произвольную процедуру, поскольку в этом разводе мы разделили мысли, которые объединены у Канта. Мы смотрели только на истину и отворачивались от неправды. – Теперь мы должны показать ту непоследовательность, которая, будучи пропущена в нашем изложении, у Канта почти с самого начала оказывается опутанной истиной. Эта досадная непоследовательность, тревожно звучащая уже в первых аккордах «Критики», в дальнейшем разрастается до кричащего, невыносимого диссонанса, так что практически разрушает великое, возвышенное впечатление от целого. Наша задача – не только разоблачить и искоренить эту прискорбную ошибку, но и выработать условия, при которых она могла бы возникнуть». —

То, что Кант не остался верен своему первоначальному учению на протяжении всего времени, было известно давно. Этому факту стало уделяться больше внимания после того, как Артур Шопенгауэр точно продемонстрировал разницу между первым изданием «Критики чистого разума» и всеми последующими изданиями, Розенкранц представил ее публике в своем синоптическом издании, а Куно Фишер объяснил ее в яркой и прекрасной манере[21 - Arthur Schopenhauer: Die Welt als Wille und Vorstellung. 3te Aufl. a.a.O. B. I. pag. 515. – Kuno Fischer: Geschichte d. neueren Philosophie. B. III. Vorrede pag. XIV. pag. 278. – Vgl. Dr. F. Ueberweg: De priore et posteriore forma Kant. crit. rat. pur. Commentatio Berol. 1861.]. Если, однако, в измененной дедукции категорий и во вкрапленной в нее со второго издания критике идеализма[22 - Kants K. d. r. V. 2te Ausgabe pag. 274.] кроется измена Канта самому себе, то до сих пор почти не замечалось нечто гораздо худшее, что уже скрыто в первой форме учения Канта, как червь в плоде. Оно появилось в результате уступок догматической философии и тем самым поставило под сомнение само существование его философии. В целом эта непоследовательность заключается в: Если из трансцендентальной эстетики и из того факта, подчеркнутого и часто повторяемого самим Кантом, что теоретический разум может познавать только в рамках своих форм познания или посредством своих функций и что все, что должно существовать помимо и независимо от них, не может даже прийти ему в голову, то для теоретического разума невозможно познать ничего, что не существует в рамках его форм познания или посредством его функций, ему и в голову не может прийти, из этого с необходимостью следует, что мы совершенно неспособны представить или даже помыслить нечто внепространственное и вневременное, Кант тем не менее с самого начала позволяет себе признать такой объект, освобожденный от форм познания, иррациональным, т.е. представить то, чего не существует. Т.е. представить то, что невозможно представить – деревянный утюг. Он делает это в постепенном ряду, который так же интересно рассмотреть подробнее, как и полезно для решения нашей задачи.

Во-первых, множественность данностей внутреннего и внешнего опыта, данных в пространстве и времени, он называет явлением. – Как он к этому приходит? Что дает ему на это право? Мир может и должен запретить себе это название, ибо через него он теряет свое достоинство, дарованную ему эмпирическую реальность, т.е. действительность. Название «возникновение», очевидно, подразумевает, что должно быть предположено нечто, что возникает – а именно, как эмпирический мир. Но если все, что дано в пространстве и времени, является «явлением», то, что появляется, мнимый субстрат явления, не обязательно должно находиться в пространстве и времени. А поскольку пространство и время – необходимые формы рассудка, то это было бы нечто такое, что наш рассудок вообще не мог бы постичь, а значит, не мог бы и говорить об этом. То, что лежит вне пространства и времени, – это раз и навсегда – нонсенс. Даже если бы пространственно-временной мир был только «явлением», он не был бы таковым для интеллекта, поскольку тот совершенно не способен сравнивать мир в пространстве и времени с чем- либо еще, так как он есть всё. Соответственно, он не может быть назван «явлением».

Давайте констатировать это и двигаться дальше!

Уже в трансцендентальной эстетике мы находим дальнейшее следствие этого ?????? ??????. Ведь там в нужный момент предстает «вещь в себе», которая «может лежать в основе явлений»[23 - pag. 49.]). Предполагается, что это внепространственный и вневременной субстрат мира, о скором приходе которого нам уже тихонько сообщили в неоправданном названии «явление».

Видите, как глубоко вы постигаете то,
Что не вмещается в человеческий мозг.

Об этом лишнем придатке теперь говорится на стр. 286 и 290: «Это проблематично, это действительно то, о чем мы не можем сказать ни что это возможно, ни что это невозможно. Теперь я действительно хотел бы знать, как вообще можно говорить о вещи, если даже не ясно, возможна она или невозможна. Это явно проблематичное нечто без содержания, о котором мы вообще ничего не можем знать, т.е. только темная фраза для простого, честного «ничто».

Не заботясь об этом, он на с. 358 говорит о «вещи в себе» как о том, что «лежит в основе явления», а на с. 538 – «должно лежать в основе ее». – Итак, мы видим, как странник, поначалу спокойно терпимый, имеет наглость пробиваться из сферы проблематического через сферу ассерторического к аподиктической действительности.[24 - Именно в этот момент (стр. 539) Кант становится трансценденталистом в чистом виде, применяя категорию причинности, которая, по его собственному совершенно правильному объяснению, применима только к пространственным и временным объектам, к той немыслимой, сверхчувственной «вещи в себе», или нуменону. Это страшный прецедент для многих последующих катастроф.] Настоящий паразит!

Кто такой паразит, который! в «Пролегоменах» и последующих сочинениях это необходимое существование «вещи в себе» предполагается как известный факт, не подлежащий сомнению. (Prolegom. pag. 104. 141.) Но в довершение всего объявляется, что это «непоследовательность, если мы не хотим признать вещи в себе». (стр. 163.) – Это уже предел; паразит стал незаменим. Honny soit qui mal y pense!

Однако таким образом критика оказывается похороненной, а догматизм торжествует. Теперь рассмотрим, что тот же человек постоянно опускает между ними высказывания типа: «В простом понятии вещи вообще нельзя найти никакого характера ее существования» (А в не-понятии?) Далее: «Чувствовать можно не «в себе», а только в себе, и «все самосознание поэтому не дает ничего, кроме «просто наших собственных определений». Действительно, во втором и последующих изданиях подобные утверждения спокойно соседствуют с теми, которые им противопоставлены toto coelo. – Можно назвать это, иронически оглянувшись в сторону, «антиномией разума Канта». —

Таким образом, явная, голая непоследовательность раскрывается как факт. Если бы мы были злопыхателями или оппонентами Канта, мы бы закрыли здесь досье словами «Sapienti sat!» и бросили бы телегу в трясину. Но поскольку, прежде всего, мы с нескрываемым уважением и почтением признаем величие, благородство и истинность учения Мастера, и поскольку мы начали все это исследование не для того, чтобы пересмотреть его, а для того, чтобы понять системы его преемников на основе его правильно понятых принципов и мыслей, развитых в чистой последовательности, и таким образом найти путь к дальнейшему развитию науки, мы не можем довольствоваться таким положением вещей, а прежде всего задаем себе следующий вопрос.

Что заставило Канта совершить эту столь очевидную ошибку? Как он приходит к тому, чтобы включить «вещь в себе» в свою философию, которая не оставляет для нее места?

Ибо мы совершенно точно требуем объяснения, как такой такой мастер в области спекулятивной мысли мог впасть в ошибку, которую (как кажется) так легко избежать. Ответ на этот вопрос будет своего рода дедукцией вещи-в-себе; не объективной (в которой истинность данного понятия была бы действительностью этого понятия), а субъективной. В данном случае речь идет о возможности того, что и как такая мысль может возникнуть в данной системе).

Гербарт утверждает (Die Psychologie als Wissenschaft etc. §. 144), что доказательство Канта основано на quaternio terminorum. Кант приходит к такому выводу:

То, чему учит опыт, никогда не содержит признака необходимости. Д. Р. и д. З. являются необходимыми идеями.

Таким образом, R. u. Z. не извлекаются из опыта.