Мысли и факты – Кульминация теорий. Том 2. Философские трактаты, афоризмы и исследования

Если a и d – два неравных континуума, например, две линии пространства или времени разной длины, то дифференциалы a/? и b/? будут бесконечно малы с обеих сторон и при этом не равны друг другу, а будут находиться в том же соотношении, что и сами конечные величины a и b. Если s в тысячу или миллион раз больше b, то получаются две бесконечно малые величины, одна из которых в тысячу или миллион раз больше другой. Таким образом, математически строгое мышление приводит к парадоксальному и неизбежному следствию: существует бесконечное число порядков бесконечно малых величин, которые связаны друг с другом таким образом, что бесконечно малая величина одного порядка должна быть бесконечно большой по сравнению с бесконечно малой величиной следующего порядка. Но здесь кроется серьезный парадокс, который, однако, заставляет усомниться в реальности континуума и может привести нас к заявлению, что всякий континуум вообще является обманчивой видимостью, в основе которой лежит нечто совершенно иное. Так считает епископ Беркли, так считает и Гербарт; и этот вывод содержится в странном ????? Зенона Элейского на эмбриональной стадии развития.

При ближайшем рассмотрении, однако, возможно, станет очевидным, что здесь был сделан тайный скачок и предпринято обозначение сомнительного закона.[22 - Дифференциальное и интегральное исчисление, которое, по слухам, является наукой, «заставляющей траву расти», имеет своим объектом именно проблему эонтинуума и является analysis infinitorum. Для него не составляет особого труда применять дифференциалы различных порядков, определять значение дифференциальных коэффициентов, формировать определенные интегралы, т.е. фиксировать сумму бесконечного числа бесконечно малых величин и т. д. Но, как хорошо известно специалисту, она везде работает с невыполнимыми постулатами и невыполнимыми арифметическими операциями. Она достигает своей цели, показывая окольными путями, с помощью определенных уловок, к какому результату приведет выполнение тех или иных непонятных операций рассуждения. Деление in infinitum на самом деле неосуществимо. Ведь требование «делить х до бесконечности» означает «делить х, никогда не прекращая деления», а то, что никогда не прекращается, никогда не может быть завершено. Проблема континуума очень ловко обходится в анализе infinitorum путем умелого оперирования с невыполненными постулатами, но не решается.]

Во-первых, трудности мышления, парадоксы и противоречия, скрытые в понятии континуума, отнюдь не преодолены и не устранены тем, что математик отрицает абсолютную реальность континуума и сводит его к чисто субъективному воображаемому феномену. Но тогда: тот, кто считает, что представленные парадоксы можно разрешить, отрицая способность континуума существовать, отрицая его реальность, не развязал гордиев узел, а разрубил его переворотом, или, вернее не разрубил, а отождествил нашу неспособность к исчерпывающему анализу понятий с объективной неспособностью к бытию. Его скрытой предпосылкой была бы придирчивая посылка «Все, что человеческий разум не может исчерпывающе концептуально проанализировать, нереально»; но эта посылка, пожалуй, утверждает слишком много, поскольку с ее помощью можно было бы продемонстрировать и многое другое, очевидно абсурдное, например, нереальность нашего собственного «я». Относительность всех наших представлений о величине, о которой говорилось в другом месте[23 - Ср. т. I данной работы, с. 224—226], тесно связана с учением об бесконечно делимом континууме, и непреодолимости этой относительности составляет, как заметит проницательный человек, один из существенных барьеров на пути нашего познания.

Понятно, что это породило сомнения в абсолютной реальности пространства и времени. В любом случае здесь остается неразрешимый мрак, причем неизвестно, кроется ли он больше в типичной ограниченности человеческого интеллекта или в загадочной реальной природе вещей. Понятие бесконечности и бесконечной делимости (континуума) – неизбежная и в то же время немыслимая для нашего интеллекта мысль. Тот, кто погружается в него, чтобы постичь его, смотрит как бы вниз, в бездонную пропасть, перед которой его охватывает головокружение и дрожь; чтобы не утонуть, он должен снова отступить на твердую почву конечного, для чего и создано наше ограниченное понимание; он видит себя на пределе человеческого разума; он смотрит с освещенного острова познаваемого нами в непроглядную ночь.

V.

Первичная оппозиция, пронизывающая всю действительность и разделяющая совокупность всего, что мы знаем, на две несравнимые, но совершенно неразделимые половины, – это оппозиция между субъектом и объектом, познающим и познаваемым, «Я» и «не-Я». Но это вовсе не, как ошибочно полагают некоторые, отношение между материей и духом, телом и душой, и даже не картезианская substantia extensa и substantia cogitans, а нечто гораздо более первичное и глубокое, это фундаментальное отношение между сознанием и содержанием сознания, без которого для нас не существует Вселенной. И то и другое дополняет друг друга до данной реальности, они неразрывно связаны между собой дополнениями и коррелятами. Если в их основе лежит нечто общее, нечто еще более изначальное, то мы все же не в состоянии постичь это таинственное нечто, это необусловленное нечто, это «???????? ???» и «???????? ??? ???», поскольку это означало бы не что иное, как признание и знание того, что уже предшествует всякому познанию, знанию и сознанию, т.е. того, что лежит за пределами познания и сознания. Мы никогда не можем выйти из интеллектуальной среды нашего сознания; только в ней мы можем познать мир, как мы можем видеть цвета только на свету, а не в темноте; и где есть сознание, там есть и содержание сознания, и наоборот, где есть содержание сознания, там есть и сознание. То «????????» и «???????? ??? ???», о которых говорят неоплатоники, остается, таким образом, вечно завуалированным фоном; это тот подземный корень, из которого вырастает эго вместе со своим не-эго, познающий вместе со своим познаваемым; И если бы эта фундаментальная оппозиция была отменена, то есть если бы сознание исчезло, то нас самих не было бы; мы бы вернулись в ту темную метафизическую бездну бытия, где мы были до появления сознания. Эта непреодолимая коррелятивность субъекта и объекта давно осознана глубокими мыслителями в ее фундаментальном значении и провозглашена, хотя и в зачастую «расхожих» словах и формулах, как непреодолимый барьер на пути человеческого познания, чему можно привести многочисленные свидетельства как из «древнеиндийской» философии, так и от Платона до Беркли и Каутского, до Шеллинга и Шопенгауэра. Прочтите «замечательную» прощальную беседу между брахуианцем Мжнавалкьей и его женой Майтрейей! (H. Oldenberg, Buddha, 2nd ed, p. 36—38) и сравните с ним аргументы в «Теэтете» Платона, 156—160, где говорится, что воспринимаемое и воспринимающее – это «близнецы» (???????), которые всегда производятся и рождаются одновременно, более того: «обязательно, следовательно, и „Я“, если я стану воспринимающим, должен стать одним из чего-то, ибо воспринимающий действительно, но не воспринимающий. Стать воспринимающим невозможно; равно как и то, что, становясь сладким или горьким или чем-то подобным, оно обязательно должно стать таковым для кого-то; ибо быть сладким, но не быть сладким ни для кого, невозможно» (????????????, ??????? ?? ???????????? ?????? ????????? ?.?.?.). Именно сюда относится известное положение Беркли «Esse = Percipi», которое, однако, не должно, как это односторонне делает Беркли, относиться только к бытию материи и внешнего мира, но в не меньшей степени и к «бытию» внутреннего мира и нашей душевной жизни; но особенно то положение, которое появляется у Шеллинга, как ранее у К. Л. Рейнгольда, а затем у Шпентгауэра, в постоянной формуле: нет субъекта без объекта и нет объекта без субъекта.

Однако есть возражение, заслуживающее внимания, несоблюдение которого может сбить мысль с пути, привести к паралогизмам и софизмам. Иногда замечают, что если из предложения «Без субъекта нет объекта» сделать вывод: «Следовательно, когда субъект аннулируется, объект также аннулируется и уничтожается», то это будет иметь примерно такое же значение, как если из предложения «Без коня нет спасителя» сделать вывод: «Следовательно, когда всадник слезает с коня, он исчезает из бытия»; в этом случае простое понятийное отношение будет спутано с реальной зависимостью. По этому поводу можно сказать следующее. В арсенале человеческого мышления есть коррелятивные пары понятий, между которыми существует логическая связь, что одно понятие nm применимо по отношению к другому, а потому теряет свою силу и смысл без этого другого; это такие пары понятий, как правое и левое, раньше и позже, большое и маленькое, близкое и далекое и т. п. Если теперь говорят, что одно без другого, например, правое без левого, верх без низа, немыслимо, то это прежде всего лишь вопрос о подводимости объекта под имя, т.е. о мыслительном отношении, которое нельзя отождествлять с фактическим, а понимать как выражение реального условия существования. Поэтому «нет правого без левого» означает лишь то, что реальный объект может называться «правым» только по отношению к другому объекту, который по отношению к нему обозначается словом «левый»; но это ни в коем случае не означает, что если уничтожается объект, находящийся слева, то вместе с ним должен быть уничтожен и объект, находящийся справа от него, и он исчезнет из бытия. «Без коня нет спасителя, поэтому, когда спаситель сходит с коня, он перестает быть» – это звучит очень странно и было бы глупостью, детским софизмом, о котором дальнейшее обсуждение совершенно излишне. Когда всадник слезает с лошади, он перестает ехать и спокойно уходит, независимо от своего реального существования. Точно так же, думает человек, реальный мир, конечно, является моим объектом лишь постольку, поскольку я его представляю, и может быть объектом лишь до тех пор, пока он представлен каким-либо субъектом; но даже если бы всякий представляющий субъект был отменен, мир, перестав быть объектом, мог бы спокойно существовать, подобно тому как спаситель, слезая с лошади, перестав ехать, продолжает спокойно существовать. – Очень верное замечание! Но такие детские софизмы в нашем случае. Двойственность и неразрывность, соотнесенность и двойничество, резкое противопоставление и неразрывная связь субъекта и объекта. Отношения между распознающим и распознаваемым, «Я» и «не- Я». «Я» – это нечто гораздо более высокое, чем просто словесные отношения двух имен и обозначений, нечто, доходящее до самых глубоких корней всего бытия и реальности. В самом деле, представьте себе, что каждое воображающее, сознающее, познающее существо фактически аннигилировано, исчезло, упразднено, удалено из бытия и устранено из мира – что же тогда остается от всего мира, который просто дан и известен нам как содержание нашего сознания? Никто не знает, никто не может знать. Остается абсолютная тьма. Остается то же, что остается в непроглядной ночи от ярких красок солнечного дня – черное нечто или ничто, населенное мыслеобразами гипотезообразующего ума и порождениями поэтического воображения.[24 - Если человек теряет сознание или умирает в моем присутствии, то его индивидуальная, личностная картина мира исчезает одновременно с его сознанием, а его бессознательное или развоплощенное тело, вместе с остальным ?????? ????????, продолжает существовать на моих глазах. Но именно это продолжение существования имеет в качестве неизбежной предпосылки мое сознание, а значит, и противопоставление субъекта и объекта. Если бы все сознание было уничтожено одним махом, то одновременно исчез бы и весь известный нам телесный мир; осталось бы только то, что совершенно неизвестно, что лежит вне сознания и вне непреодолимой связи субъекта и объекта.]

Что касается своеобразной точки зрения Беркелеха, его уравнения «Esse = Percipi», его сенсуалистического и номиналистического идеализма или нематериализма, стремящегося свести телесный мир к закономерно упорядоченной, но бессодержательной галлюцинации, то это мировоззрение исчерпывающе рассмотрено в других работах и здесь повторяться не будет.[25 - «Анализ действительности», 2-е и последующие издания, с. 19—35.]

Действительно, совершенно верно, что бытие цвета состоит в том, что его видят, бытие звука – в том, что его слышат, бытие вкуса – в том, что его пробуют, что невидимый цвет, неслышимый звук и т.д., неслышимое железо – это совершенно непостижимая концепция. Но тот, кто, подобно Беркли, признает других духов, другие души, другие чувствующие и мыслящие существа реальными вне и помимо своего индивидуального "я", хотя он не может ни воспринять их своими органами чувств, ни доказать их существование каким-либо образом, как он может признать реальность не-мысли, Как он может категорически отрицать реальность немыслящих, недуховных вещей вне своего "я", хотя, по общему признанию, он не имеет ни малейшего представления об их природе и не может знать об их существовании или несуществовании ничего определенного, так же как и о существовании или несуществовании других душ, кроме него самого? Более того, если Беркли предполагает всемогущего Бога-творца в качестве абсолютно реального основания наших чувственных восприятий и первопричины всей мировой галлюцинации, то что оправдывает его в том, что он принимает такого Бога-творца, понятие которого состоит из одних абстракций и существование которого он никак не доказал, за основу мира-феномена, а не нечто совершенно иное, что очень неблагочестиво?

Вся наука была и остается антропоцентричной и никогда не сможет выйти за пределы фундаментальной оппозиции субъекта и объекта. Мы не знаем другого мира, кроме мира, воображаемого человеком. Если же в рамках новой науки о природе, естественной космогонии и теории происхождения сослаться на то, что физическая и интеллектуальная организация человека является лишь конечным результатом многовекового космического развития и что человеческий род появился на этом земном шаре лишь в поздний момент многомиллионной космогонии, то на это следует ответить: Вся космогония, как и наше эмпирическое мировоззрение в целом, познается нами только в рамках человеческого сознания и, следовательно, уже имеет в качестве своей неизбежной основной предпосылки формы познания человеческого интеллекта. Без человеческого сознания нет космогонии, без субъекта нет объекта. Соотнесенность субъекта и объекта была и остается кругом ограничений, разорвать и преодолеть который можно только упразднением всякого сознания, то есть так, как никогда нельзя.

VI.

О невидимом аппарате и скрытом механизме интеллектуальных функций, из единого взаимодействия которых в нашем сознании впервые возникает целостный феномен окружающей нас природы, и благодаря деятельности которых впервые становится возможным познание опыта, более того, производятся объекты познания опыта, Кант в "Критике чистого разума" набросал картину, которая всегда вызывала и будет вызывать новое восхищение, даже если не считать ее точной во всех чертах. Картина, написанная серым по серому, выглядит весьма замысловато. Чувственность, воображение и понимание, чистые априорные формы восприятия, чистые понятия понимания, трансцендентальные схемы и принципы чистого понимания, постижения, воспроизведения, познания и т.д., наконец, или прежде всего трансцендентальная апперцепция, представлены как условия возможности всякого знания и его объекта. Все это производит впечатление излишней искусственности, вызывает небезосновательные сомнения в некоторых своих частностях, и, даже если в принципе признать открытую Кантом точку зрения великой истиной и непреходящим достижением подлинной философии, она, как представляется, нуждается в упрощении и совершенствовании; поэтому преемники Канта на протяжении более ста лет предлагали то те, то другие исправления. Критика "Критики чистого разума" подвергалась бесчисленному количеству критических замечаний, которые нет необходимости рассматривать здесь, где важны лишь общий принцип и точка зрения. Читатель моих трудов, особенно первой части "Анализа реальности", "Кульминации теорий" и трактата "Дух трансцендентальной философии", знает, что и в какой степени я сам изменил в картине. Чувственные восприятия, качество которых зависит от специфических энергий наших органов чувств, пространственная локализация и временная организация впечатлений, воспроизведение ощущаемого в памяти-образе, признание реальной идентичности, молчаливое предположение об эмпирически никогда не доказуемой объективной непрерывности бытия и события, причинно-следственная связь, Дополнение наблюдаемых фрагментов восприятия невоспринимаемым в соответствии с супраэмпирическими или доэмпирическими максимами интерполяции, синтез многообразия в единство, наконец, тождество и устойчивость воображающего "я", без которого невозможно сознание времени и времени, т.е. опыт, – вот те предпосылки, которые должны быть выполнены, чтобы возникло тотальное явление эмпирически реальной природы, объективный мир. Если эти неизбежные предпосылки не выполняются, то объективная природа исчезает, подобно тому как совокупность видимых вещей должна исчезнуть в непроницаемой тьме, когда гаснет всякий свет. Ввиду огромных трудностей психологического анализа, значительно превосходящих трудности анализа природных явлений, остается сомнительным, что когда-нибудь удастся в полной мере проникнуть в ту тайную мастерскую, из которой возникают мировые явления. Однако я вновь обращаюсь к упомянутому выше трактату "Дух трансцендентальной философии", который содержит значительное уплотнение, обобщение и концентрацию основных идей, затронутых здесь, и, по моему субъективному убеждению, является по существу правильным. Во всяком случае, несомненно то, что априори, о котором там идет речь, имеет метакосмическое значение, т.е. должно рассматриваться как носитель и основа всей реальности. Об этом нельзя забывать, если мы не хотим скатиться к досинитарной философии, т.е. к докантовскому догматизму.

Действительно, философская мысль достигла здесь решающего перелома высшего порядка и стоит, подобно Геркулесу, на распутье, где ей приходится выбирать между двумя совершенно различными путями. До критического появления Канта и до открытия точки зрения трансцендентальной философии метафизика была аподиктической наукой о сущности вещей; или не была, но хотела ею быть.

Приводя доказательства вечности или смертности души, доказывая существование или несуществование божества, категорически утверждая свободу или несвободу воли, конечность или бесконечность Вселенной в пространстве и времени и т.д., она хотела приоткрыть тайну мира для благочестиво внимающего ей человечества, подкрепляя ее уверенностью в том, что это для него возможно. Это была догматическая метафизика. После критического выступления Канта и открытия точки зрения трансцендентальной философии было осознано, или, по крайней мере, должно было быть осознано, что нам не известно и не может быть известно ничего, кроме нашего сознания и содержания нашего сознания, что то, что останется в качестве остатка после упразднения механизма интеллектуальных функций, из которых возникает наш мир-феномен, наш мир опыта, навсегда останется недоступным для нашего научного познания; Будь то необусловленное, невоспринимаемое, сверхчувственное, абсолютное, самосуществующее, внутренняя сущность вещей или любое другое название, которое может быть выбрано для него. Ограниченные содержанием своего сознания, мы, чье знание возникает из глубокой ночи в виде ярко освещенного острова, не можем с категорической уверенностью делать ни положительные, ни отрицательные предикаты о том великом неизвестном, что лежит вне и за пределами человеческого сознания. Конечно, существует достаточно мнений, догадок, суждений, гипотез и даже верований на этот счет. И эти гипотезы, находящиеся в пределах человеческого разума, бросают серьезный вызов нашему интеллекту, их можно сравнивать друг с другом, проверять на достоверность, соизмерять с фактами внешнего и внутреннего опыта. Это и есть то, что я называю критической метафизикой (хотя и в смысле, не вполне соответствующем кантовскому употреблению этого слова). Догматическая метафизика, которую Кант отвергал как иллюзию, самообман, "трансцендентальную видимость", хотела стать аподиктической наукой о сущности вещей, перепрыгнув через имманентные барьеры человеческого познания. Мы охотно от него отказываемся. Критическая же метафизика, наставляемая Кантом, решает быть строгим обсуждением человеческих взглядов, человеческих гипотез о природе вещей. Мы держимся за нее. Она по-прежнему остается произведением мысли, вырастающим из глубоко укоренившихся, неискоренимых интеллектуальных потребностей и логического интеллектуального долга. Мы вступаем на критический путь, свободно отказываясь от догматических претензий на непогрешимость, но оглядываясь на две тысячи лет философского развития, и начинаем дискуссию в пределах человеческого разума, в которой, однако, обнаружится различие большей и меньшей вероятности спорящих мнений, а некоторые доктрины окажутся и несостоятельными.

Вторая книга: Случайность, субстанция и причинность

VII.

Системы и теотрии – это возможности творчества, ценность и долговечность которых зависят не только и не столько от того, что факты действительности свободно вмещаются и добровольно подчиняются им. Конструируемые миры мыслей и представлений, даже если они полностью свободны от абсурда и прочно спаяны логической безупречностью, требуют эмпирического подтверждения, за исключением некоторых чисто бернунских наук, таких как чистая математика, и поэтому изначально имеют лишь гипотетическую ценность. Мы начинаем рассуждения второй книги с акта глубочайшей абстракции, условно отбрасываем понятийную систему современного естествознания, сложившуюся со времен Галилея, и возвращаемся к естественному пониманию человека, как он стоит в классической наготе перед лицом самой природы. Пока же мы полностью отказываемся от таких давно устоявшихся школьных понятий, как инерция, масса, сила, вещество, элемент, атом, энергия и т.д., оставляя за собой право вернуться к ним позже, и принимаем ту адамитскую точку зрения, которую Бэкон называл "intellectus abrasion".

Бэкон называл "intellectus abrasus". Когда абстрагирование заходит "так далеко", мы сталкиваемся в глубинах человеческого интеллекта с гораздо более оригинальными, поистине универсальными человеческими понятиями, без которых мышление не может обойтись и для которых в каждом культурном языке есть свои имена; это такие понятия, как вещь, бытие, событие, свойство, изменение, постоянство и чередование. Они являются элементами мышления, составляют основу, фундамент всей интеллектуальной деятельности и могут быть названы первичными мыслями человечества. Являются ли они, как утверждает догматический эмпиризм, продуктами опыта, или их следует рассматривать как декартовские или лейбницевские ideae innatas, или как аристотелевские или кантовские категории, или же, подобно логическим принципам противоречия и тождества, следует признать за ними априорную необходимость, – вопрос остается открытым. В любом случае наше мышление не может обойтись без них. Бытие приписывается вещи в той мере, в какой она имеет длительность во времени или сохраняет реальное тождество с собой. То, что не имеет длительности, непостоянно, появляется в один момент и исчезает в другой, не имеет бытия, а только происходит. Кроме того, каждая вещь обладает свойствами, поскольку для различных органов чувств, например, для органов зрения и осязания, она представляется не одинаковой, а различной; только нет ничего без свойств. Изменением или становлением называется чередование бытия и небытия, а два вида изменений – возникновение и исчезновение.

Таковы, таким образом, первичные мысли человечества. Более того, обыденный разум уже проводит резкое различие между действительностью и явлением, или абсолютной и относительной действительностью, поскольку действительностью он признает только то, что, по его субъективному мнению, есть и происходит даже без восприятия и воображения, а явлением называет то, что, подобно образам сновидений и безумия, существует только внутри, а не вне индивидуального восприятия и представления, и потому не имеет абсолютной, независимой, а лишь относительной действительностью.

Как только человеческая рефлексия поднимется над повседневной озабоченностью бесчисленными частностями жизненной практики и из туманных облаков мифологической фантазии на высоты чистого миросознания, окинет взором ход развития мира в целом и попытается проникнуть в метафизическом направлении под поверхность эмпирически данного, У него возникнет сомнение в том, следует ли считать абсолютно действительное устойчивым или изменчивым, действуют ли становление, возникновение и исчезновение только в сфере явлений или также и в сфере истинно реального, основано ли ощутимое течение и смена событий на чем-то, что длится во все времена. Иными словами, возникает вопрос: Существует ли абсолютно устойчивая субстанция, которая, будучи неразвитым и нетленным ядром вещей, неизменно пребывает в эмпирической смене свойств? Или нет такой субстанции, возвышенной над созиданием и разрушением, такой, что видимое бытие вещей растворяется без остатка в абсолютном становлении, абсолютном процессе?

Здесь разум сталкивается с метафизической "альтернативой", с извечным противостоянием мнений между элеатами и Гераклитом, между великим Парменидом и мрачным философом из Эфеса, противостоянием, которое пронеслось через всю историю метафизической мысли вплоть до новейших времен.

"????? ??? ??? ????? ?????", – утверждает Гераклит, и "нельзя дважды спуститься в одну и ту же реку", поскольку река остается одной и той же только по названию, а на самом деле она каждый миг другая. Парменид, напротив, учит: "Реально только бытие, небытие не имеет реальности, поэтому становление как переход от бытия к ничто и от ничто к бытию может быть только ??????????, только иллюзорной видимостью для чувств, а поскольку из трех составляющих времени только настоящее (???? ???) имеет бытие, а прошлое и будущее уже или еще не наступило и потому не имеет бытия", то время дает нам лишь обманчивый искаженный образ истинно и сущностно реального, ????? ??, которое неподвижно в вечном, вневременном настоящем

?? ??? ??? ??? ?????, ???? ??? ???? ???

?? ???????

Как я уже говорил, эта оппозиция двух взглядов на мир, взаимосвязанных, как "Да" и "Нет", проходит через всю историю метафизики и до сих пор выходит на первый план в отношениях Гегеля и Гербарта, и даже в понятийной системе естествознания наших дней.

Теперь необходимо прямо указать на то, что столь парадоксальная на первый взгляд теория потока Гераклита вполне может быть применена к фактам опыта без каких-либо "искусственных" ограничений в интерпретации. Спокойно сияющее пламя света, плывущее в воздухе облако дыма или неподвижный столб воды в фонтане кажутся наивному уму вещами, и он приписывает им существование; на самом же деле это не вещи, а процессы, и их мнимое существование проявляется как беспокойное становление. Наше собственное тело, этот животный организм, не является постоянной вещью, а благодаря непрерывному обмену веществ представляет собой процесс, который все время повторяется в приблизительно постоянной форме. Солнце, которое мы видим сегодня, – это не то же самое солнце, которое стояло на небе вчера, даже с психологической точки зрения, потому что образ солнца, возникающий во мне сегодня, не совпадает полностью с образом солнца, который был во мне вчера; но и с физико-химической точки зрения, поскольку в теле и на теле солнца постоянно происходят мощные потрясения, следовательно, солнце – это не неподвижная вещь, а, подобно текущей реке, пылающему пламени, плывущему облаку дыма, и, подобно нашему телу, непрерывный процесс. Действительно, даже наша собственная душа фактически не существует, ее существование – это текучее становление, которое проявляется в чередовании сна и бодрствования, сознания и бессознательного, в непрестанном возникновении и прохождении наших ощущений, идей, мыслей, чувств и волевых импульсов. Таким образом, "????? ??? ??? ????? ?????", как учил Гераклит.

Однако, с другой стороны, специалисту и историку хорошо известно, что учение великого Парменида – с его сведением течения времени к простому явлению? в существенных моментах должно рассматриваться как прелюдия к учению мира Спинозы, который также заявляет: tempus ooo est astsc?v sed tantum merus modus cogitandi (Cogitata Metaph. c. 4.); более того, у Парменида мы фактически находим уже предвосхищенное учение Канта о трансцендентальной идеальности времени.

В целом же можно отметить следующее: здесь, как и во всем ходе этих исследований, мы имеем дело с типическими мыслями, и было бы грубой ошибкой считать, что речь идет об отживших, устаревших мнениях и взглядах далеко ушедшей эпохи, которые остаются интересными лишь как памятники прошлого с точки зрения истории культуры. Речь идет о типичных мыслях, о проблемах, не зависящих от всякого течения времени и преходящих интеллектуальных мод, о типичных способах мышления и типичных путях мысли, которыми последовательно мыслящий ум, не скованный никакими авторитетами и школьными традициями, может идти в любое время и в любом месте; как сегодня, так и двадцать пять веков назад, как в христианской Европе, так и на берегах ионической Малой Азии, в дельте Нила или на берегах Ганга.

VIII.

В древности и современности не раз утверждалось, что понятие становления или ставшего содержит в себе противоречия, причем по отношению к этим противоречиям занимались две принципиально разные позиции: либо объявляли становление обманчивой видимостью, либо помещали противоречие в сущность самих вещей. В свое время утверждалось следующее: если допустить, что реальное X находится в процессе становления, то это означает, что в один момент своего существования это X будет тем же самым X, но в следующий момент оно будет уже не А, а не-А; но поскольку предполагается, что, несмотря на это изменение, оно остается тем же самым реальным, то это приведет к противоречию X = А = не-А. Именно по этой причине мрачный Гераклит смело заявляет: "Вещи есть и не есть". Именно это критикует великий Парменид в гневных стихах:

?????? ???? ??? ?? ?????? ?? ??? ??? ????? ?????? ??????????

??? ??????, -.

Именно это, в свою очередь, утверждает Гегель, на полном серьезе говоря, что становление есть тождество бытия и небытия, или "истина" бытия и небытия; именно в природе вечно становящегося абсолюта – противоречить самому себе. – Во-вторых, было сказано, что если абсолютное реальное мыслить не как постоянное, а как находящееся в непрерывном потоке изменений, то это реальное в своей нынешней стадии (n) будет зависеть от своей предыдущей стадии (n-1), а если зависеть, то условно, а не безусловно, относительно, а не абсолютно, что противоречит предпосылке. Именно поэтому Гербарт хочет иметь только жестко неизменную реальную массу, а становление объявляет лишь видимостью. Гербарт раскрывает свою трилемму изменения и пытается показать, что все три вида становления – механическая причинность, свобода или самоопределение и абсолютная событийность – логически немыслимы. Гегель, напротив, отрицает правомерность krineipium Oontra?ietionis; он говорит: "Противоречие движет миром, все "вещи самопротиворечивы, эта пропозиция выражает против "пропозиций тождества, различия, противоположности "истину и сущность вещей". Противоречие, "в котором нечто само по себе является отрицанием самого себя, есть корень "всякого движения и жизненности"". (Сочинения Гегеля, т. IV, с. 67.)

С другой стороны, нетрудно доказать ложность и кажущуюся видимость таких противоречий: они основаны на смешении понятий, на омонимии и на замене противоположной оппозиции, которая не является противоречием, на противоречивую оппозицию, которая, однако, является таковой. Необходимо также указать на существенное различие, которое Кант установил между логической (А и не-А) и реальной (+А и -А) оппозициями в своей остроумной "Попытке ввести в житейскую мудрость понятие отрицательных величин". – Я обойдусь без этого и ограничусь общим замечанием принципиальной важности, которое очень подходит для того, чтобы указать на многие диалектические путаницы из ворот метафизики.

Противоречие, ????????? contradictio, есть, как достаточно ясно следует из самого слова, не реальное, а логическое отношение, не отношение факта, а отношение мысли; не вещи, а только суждения противоречат друг другу. Это отношение между "да" и "нет", между утверждением и отрицанием одной и той же посылки; и принцип противоречия просто гласит, что утверждать и отрицать одно и то же ложно, несоответственно и запрещено. Однако, начиная с Аристотеля и вплоть до Канта, этот принцип очень часто формулируется таким образом, что создается впечатление, будто это не просто закон мышления, а закон мира *), выходящий далеко за пределы субъективной сферы мысли; и если при этом полагают обнаружить противоречие в понятии становления, то либо отрицают, как Парменид и Гербарт, возможность абсолютного становления, либо, как Гераклит и Гегель, уверенно переносят противоречие в сущность вещей.

На самом деле, однако, criocipium oontrastictionis – это всего лишь мыслительное предписание, логическая заповедь, категорический императив, обращенный к нашему субъективному пониманию, который провозглашает правило: «Утверждать одно и то же и одновременно отрицать это – абсурдно и потому не одобряется»; закон мышления, который в равной степени относится ко всему мышлению вообще, т.е. как к мышлению реальному, так и к мышлению воображаемому. Если, таким образом, ставится вопрос о том, обладает ли абсолютно реальное устойчивым бытием или текучим становлением, то эта метафизическая проблема не имеет никакого отношения к логическому krineipiuin vontra?ietionis, который достаточно полно удовлетворяется, если судящий субъект либо говорит «да», либо «нет» на любую пропозицию, например, на пропозицию «А есть», «А не есть» или «А становится», но не на обе одновременно. The- следует принимать близко к сердцу. – Конечно, во Вселенной нет недостатка в противоречиях и разногласиях, в резких диссонансах, дисгармониях, в реальных противоречиях. Но такие реальные противности, в которых не испытывает недостатка окружающий нас и внутренний мир фактов, не имеют ничего общего с логическим противоречием, которое может иметь место только между мнениями, утверждениями, суждениями и мыслями. Этим общим замечанием res integra восстанавливается и в нашем вопросе; понятие становления оказывается столь же безупречным перед судейским креслом логики, как и понятие бытия.

IX.

Гераклитовство и элеатизм – крайности с обеих сторон, которые должны одинаково производить на беспристрастный ум впечатление гиперболизма, искусственного преувеличения; и есть очень серьезные побуждения, которые побуждают нас искать проход между этой Сциллой и этой Харибдой. Ведь, с одной стороны, для мрачного Гераклита с его доктриной неизменного потока развития всего сущего странный факт постоянного порядка, господствующего над событиями, закономерности, неизменно закрепленной в чередовании возникновения и исчезновения, настоятельно указывает на то, что в основе феномена беспокойного изменения должно лежать нечто постоянное; С другой стороны, для великого Парменида с его категорическим отрицанием абсолютного становления, сведением всех событий к обманчивой видимости, феномен становления был бы совершенно непонятен, более того, невозможен по человеческому разумению, если бы предполагалась абсолютная жесткость и неизменность истинно существующего, сущностно реального ( ????? ??). Эта двойная неправдоподобность двух крайностей подтолкнула философскую мысль древности и современности к изобретению систем опосредования; но сегодня, как и во времена Персидских войн и Перикла, существуют две такие теории опосредования.

– Одна из них – плюралистическая картина мира, которая может завершиться чисто атомистически-механическим объяснением природы; другая – платоновская доктрина Jdren, или, в более общем смысле, платоновско-аристотелевская доктрина субстанциальности формы. Либо предполагается множественность устойчивых основных субстанций, первоначал, элементарных тел как носителей природных явлений и приписывается возникновение и распад изменчивой группировке, очищению и разделению, смешению и делению этих первоначал; либо полностью отказываются от чувственно воспринимаемой материи как ?? ?? гераклитовского потока развития и находят истинно реальное в неизменных родовых типах природы. Второй путь мысли "мы оставим для следующей книги; первый же мы рассмотрим сейчас.

Известно, что Эмпедокл, Анаксагор и представители атомизма развивали основные идеи плюралистической концепции в различных направлениях, в которых они нашли многочисленных продолжателей вплоть до научного понятийного аппарата современности. Все они единодушно провозглашают в качестве аксиомы положение о неизменности вещества *). Эмпедокл предполагает наличие ограниченного числа нетленных основных субстанций или элементов (??????).

элементов (????????), которые смешиваются и разделяются посредством притяжения и отталкивания (????? ??? ??????); он является духовным родоначальником современной химии. Анаксагор предполагает бесчисленные первородные зародыши (????????) как принципы всего сущего, которые уже существовали в бесформенном хаосе, а затем раскрылись в ходе космогонии.

Однако Демокрит делает последний шаг, придумав несотворенные зерна мировой пыли (?? ?????), неизменно сохраняющиеся во всех метаморфозах природы, а также идею прослеживания всех типов событий до движения этих зерен пыли как требования; идею, которая существует и сегодня в известном идеале «растворения всех природных процессов в чистой механике атомов». С ней тесно связаны механистическая натурфилософия Декарта и, правда, с примесью философских тем совершенно иного рода, монадология Лейбница.

При критическом рассмотрении этого понятийного аппарата плюралистической картины мира в первую очередь обращает на себя внимание фундаментальная теорема о постоянстве вещества. Без нее атомы, атомные движения, взаимодействие атомов и атомистическое объяснение природных явлений не существовали бы даже в нашем мысленном мире. Только если при созерцании Вселенной, находящейся в состоянии постоянного изменения, сначала предположить постоянство вещества, а затем мысленно представить себе всю связь физических вещей отмененной, весь состав материала растворенным и аннигилированным, только тогда можно прийти к понятию простых, физически неделимых частиц тел или постоянных атомов, находящихся в состоянии изменения; иначе, однако, нельзя. Таким образом, возникает весомый вопрос о действительной достоверности и надежности этой высшей предпосылки. Является ли положение о неизменности вещества аксиомой или эмпиремой?

Можно ли его доказать a priori или установить индуктивно? Имеем ли мы перед собой, как учит Кант, принцип чистого разума или, как утверждают некоторые более поздние мыслители, закон опыта, который может быть доказан химическими экспериментами? Ответ на этот вопрос может быть только следующим. Положение ни в коем случае не является аксиомой в том же смысле, что и принципы чистой математики, критерий которых состоит в немыслимости их противоречивой противоположности. Ведь если взглянуть на историю религиозных верований, которые во все времена и у самых разных народов предполагали сотворение мира из ничего, то можно понять, что сотворение из ничего и исчезновение в ничто очень хорошо мыслимо, очень хорошо представимо. То же самое относится и к мнению детей, и к здравому смыслу человечества. Довольно много реальных природных процессов, например, образование белых облаков на голубом небе, или испарение и исчезновение кипящей воды, или внезапное появление и исчезновение падающей звезды, или распускание ледяных цветов на холодном оконном стекле и т.д., наивный ум понимает как возникновение из ничего и исчезновение в ничто без всякого импульса. Более того, любой химический процесс соединения, например, сжигание тела до дыма и пепла или соединение серы и ртути с образованием киновари, производит, если человек еще не увлечен теорией, вполне определенное впечатление формальной транссубстанциации, при которой нечто перестает быть, поскольку начинает быть нечто совершенно иное. Таким образом, принцип постоянства вовсе не является аксиомой, как, например, положение о том, что «подобное добавляется к подобному и дает подобное». Даже очень глубоко продуманное доказательство Канта в «Аналогиях опыта», стремящееся показать, что только при условии постоянства субстанции возможно знание объективного временного порядка явлений, различение объективной одновременности и последовательности явлений, т.е. что принцип постоянства как априорная предпосылка возможности опыта имеет общую и необходимую силу для всего опыта, при ближайшем рассмотрении оказывается несостоятельным; Он может претендовать на признание лишь для научного, но не для обыденного опыта. Остается, следовательно, только экспериментально обнаружить это положение, доказать его как эмпирический закон природы. И действительно, часто утверждается, что экспериментальным доказательством служат химические весы, которые показывают, что вес тела при химических метаморфозах остается неизменным. Но, во-первых, весы доказывают только постоянство «веса», а вес – это не субстанция, а только свойство; во-вторых, вес, хотя и противостоит химическим метаморфозам, изменяется при изменении расстояния взвешиваемого тела от центра Земли; он остается тождественным самому себе только на постоянном расстоянии от центра тяготения, но не иначе.

В самом деле, нет ни одного эмпирического свойства физических вещей, которое оставалось бы неизменным при любых обстоятельствах и условиях. Окраска, объем, агрегатное состояние, а значит, и вес, меняются, как только изменяются те или иные условия, в которых находится тело. Что доказуемо, точнее, доказуемо наблюдением, опытным путем, так это неизменность законов, например, закона всемирного тяготения, согласно которому тело изменяет свой вес, но регулярно возвращается к прежнему весу, как только его возвращают на прежнее расстояние от центра тяжести.

Поэтому тот, кто хочет сделать честь истине и кто, наряду с чистой любовью к ней, обладает достаточной степенью критической проницательности, должен будет, как бы ни было непоколебимо его субъективное убеждение в правильности принципа постоянства вещества, признать, что этот знаменитый принцип является не более и не менее чем гипотезой, в истинность которой веришь, чем постулатом, которого придерживаешься для целей научной теории явлений.[26 - Сравните с этим третий раздел «Размышлений о природе и естественном знании» в первом томе настоящего труда, с. 208—230.]

X.

Мыслящий атом, это воображаемое порождение фактически неосуществимого, лишь мысленно осуществленного, мысленно требуемого упразднения всякой связи в материальном мире, является, согласно гипотетическому способу своего происхождения, протеусом, который под руками научных спекуляций принимает все новые и новые, постоянно меняющиеся формы и никогда не хочет проявиться в своей истинной, действительной, окончательной форме, – возможно, потому, что он вообще не имеет формы. Каждый теоретик приписывает ей те свойства и наделяет теми предикатами, которые ему необходимы для конкретной цели исследования. Но поскольку, в силу непреодолимой относительности всех представлений о размерах и бесконечной делимости континуума, планеты и солнца колоссальны только для человека, а для Вселенной они ничтожно малы, поскольку, с другой стороны, обычно принимаемые нами атомы были бы огромными гигантскими телами для крошечной расы пигмеев, то, следовательно, мы приходим к атомам атомов, первоатомам, первоатомам первобытных атомов и т.д., и попадаем в бесконечный бег. И попадает в бесконечный регресс, который можно остановить, только приняв реальный, абсолютный, последний атом за нечто совершенно безразмерное, непространственное, за геометрическую точку.

В целом атомизм рискует потерять себя во всепоглощающей диалектике, в которой исчезает всякая цельная мысль. Только строгая математическая обработка, аналитическая механика с ее точками масс, точечными центрами сил и системами точек масс, ставит определенные границы этой диалектике. Однако прежде всего заслуживает пристального внимания одно обстоятельство, без которого вся выдумка об атомах оказывается излишней и бесполезной, а именно закон событий. Природу можно объяснить без атомов, но без постоянных законов – никогда. Или, цитируя себя, я сказал в другом месте: "Если отломить верхушку ледника, он рассыпается в пыль. Так и с природой, если лишить ее внутренней законности, отломить верхушку, и она рассыплется на атомы". – Однако, как сразу же поймет думающий читатель, эту апофтегму следует понимать как eum xrano salis.

Есть две основные формы, в которых мы встречаем основную идею плюралистического атомистического взгляда: корпусная теория и династическая теория. Последняя, подобно Демокриту, Лукрецию и их последователям вплоть до Гассенди и молекулярных теорий современных химиков, представляет атомы как трансмикроскопически малые тела абсолютной твердости, которые остаются гораздо ниже минимального предела чувственного восприятия и которые, хотя геометрически еще более делимы, предполагаются физически неделимыми, т.е. неразрушимыми. Последняя же предполагает строго пунктуальные, т.е. фактически нематериальные силовые центры, от силовых воздействий которых только и возникает феномен заполняющей пространство, непроницаемой телесности, видимой и осязаемой материальности. Именно Кант, продолжая некоторые идеи Лейбница и подготавливая некоторые идеи Шелли, обосновал динамику в своей прекрасной, хорошо продуманной диссертации "Monadogia physica", к основному содержанию которой вернулся тридцать лет спустя в разделе "Динамика" своих "Метафизических оснований естествознания".