Моцарт и Сальери. Кампания по борьбе с отступлениями от исторической правды и литературные нравы эпохи Андропова

Но тут, пожалуй, пора и внять предостережениям об опасности хулы профессионализму. Потому что есть непрофессионализм такой безнадежный, что, сталкиваясь с ним, возжаждешь честного профессионализма как надежду и спасение словесности[175 - Латынина А. О тамбовской сирени в Калифорнии… С. 3.].

Защита Виктора Петелина

И это было продолжением травли В. Петелина. Безусловно, «Литературная газета», возглавив идеологическую кампанию, продолжила ревизию литературных трудов и методов Виктора Петелина.

Сперва литературовед и критик из Горького Вадим Баранов (1930–2014), докторская диссертация которого была посвящена творчеству А. Н. Толстого, отозвался на призыв и прислал статью, которая была напечатана под заголовком «Фактам вопреки»[176 - Баранов В. И. Фактам вопреки / Критика критики // Литературная газета. 1983. № 52, 28 декабря. С. 5.]. Поддерживая основные положения статьи Т. Толстой «Клеем и ножницами», он указал, что «недостатки книги В. Петелина отнюдь не сводятся только к этому. Здесь допущен целый ряд искажений цитат, фактов, дат. Я бы мог составить обширный перечень подробных примеров…», однако большее внимание он предлагал проявить к хвалебным рецензиям на книгу Петелина, которые появились «задолго до статьи» Т. Толстой[177 - В 1986 году В. Баранов пропесочит Петелина в «Правде», обвинив в «отступлении от принципа исторической достоверности» в биографии А. Н. Толстого (Баранов В. Черный хлеб вымысла: Заметки литературоведа // Правда. 1986. № 354, 20 декабря. С. 3).].

Но наиболее сильный удар по Петелину нанесла именно Алла Латынина. В отличие от аудитории «Вопросов литературы» аудитория «Литгазеты» была многократно шире. И именно здесь творчество Петелина было прославлено. Во второй части своей статьи в качестве примера непрофессионализма она разобрала его сочинение «Восхождение: Документальное повествование о молодом Федоре Шаляпине» (журнал «Москва», 1983, № 9, 10), поскольку, пишет критик, «сравнительно недавно в „Вопросах литературы“ был подвергнут анализу метод, примененный В. Петелиным при работе над монографией об А. Толстом, – метод беспорядочного монтажа самых разных источников». Затем Латынина пишет, что «статья эта поощрила к разыскательской деятельности читателей нового произведения Петелина, на сей раз биографии молодого Шаляпина…». И далее, как ныне это именуется, критик оттаптывается на Петелине, во всей красе выставляя не только его многочисленные заимствования, но и авторские изменения, которые демонстрируют малограмотность писателя[178 - Латынина А. О тамбовской сирени в Калифорнии… С. 3.]. Поскольку метод работы В. Петелина ясен, постараемся изложить положения остроумной статьи Латыниной, которая ссылается преимущественно на письма читателей.

«Вот, к примеру, Михаил Александрович Малеин, живущий в Казани, исписав десяток страниц примерами „неоговоренных заимствований“, как он деликатно выражается, из книги народного артиста РСФСР Н. И. Собольщикова-Самарина, интересуется, разве можно раскавычить чужой текст, включить в свою книгу и ни словом не упомянуть автора?» – и далее приводятся красочные примеры метода Петелина при создании «образа Шаляпина», который назван Латыниной «принципом монтажа», против которого она в статье и выступает: «Но в том-то и дело, что образ Шаляпина не создан. Нельзя его создать беспорядочным нагромождением фактов, унылым пересказом опер, работа над которыми сводится к одной схеме: сначала у Шаляпина ничего не получается, потом Савва Мамонтов, Рахманинов или Коровин открывают ему глаза и приходит озарение…» Особенно смакует Латынина речь Рахманинова в петелинском изложении («в вышеуказанных операх…» – речёт великий композитор), ну и самый язык Петелина, который делает образ Шаляпина казенным и унылым. Яркой точкой статьи является дополнение:

Когда была уже написана эта статья, на мой стол легло письмо преподавателя Р. Эрина из гор. Новошахтинска, в котором отмечено не менее полусотни курьезных фактических ошибок Петелина. (Отнюдь не отступлений от фактов, прошу не путать, ошибка непреднамеренна, никакой художественной задачей не обусловлена и порождается лишь непрофессионализмом.) Не могу отказать себе в удовольствии выписать несколько примеров из этого письма.

«Ему была поручена сложная роль Олоферна, сирийского полководца», – пишет Петелин. «Куда уж сложнее, – комментирует читатель, – на материале-то из ассирийской жизни!»

«Вы читали Гомера?» – спрашивает Шаляпина Врубель. «Нет», – ответствует Шаляпин, который «поинтересовался этой книгой (?), но не было ее перевода на русский». «Что это за таинственная книга Гомера, перевода которой на русский язык не было в конце XIX века?» – спрашивает читатель Р. Эрин. Жаль, что объем не позволяет мне цитировать это умное и остроумное письмо полнее, хотя рождает оно и грустные мысли тоже. Сколь же невысок должен быть профессиональный уровень литературной работы, чтобы читатель, не считающий себя специалистом, казался куда профессиональнее!»

Здесь сделаем небольшое отступление на уже затронутую тему «писем читателей». Некий Эрин из Новошахтинска был опытным зоилом. Это мы можем сказать определенно, потому что он писал не только в «Литгазету». Скажем, в том же году в журнале «Вопросы философии» тоже упоминалось письмо Р. Р. Эрина, но уже по другому поводу: он посвятил его «интересным аспектам ленинского понимания интеллигенции» в связи со статьей Л. Я. Смолякова «Некоторые проблемы ленинского анализа интеллигенции», предлагая «свои трактовки этого сложного вопроса», на что редакция ответила, что «эти дискуссионные проблемы нуждаются в глубокой разработке»[179 - Алтухов В. Л., Блауберг И. И., Зимин А. И., Керимов В. И. Обзор писем читателей // Вопросы философии. 1984. № 12. С. 134–135.]. Поскольку текста письма целиком там не приведено, мы не знаем, предлагал ли Эрин свою трактовку словам Ленина о «мозге нации».

И наконец, еще один скрытый удар по Петелину был нанесен той же «Литгазетой», но уже в рецензии на книгу другого автора: ленинградского критика В. Н. Кречетова (р. 1942) «Это имя твое»[180 - См.: Кречетов В. Это имя твое: Литературно-критические статьи // Библиотека журнала ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», № 29 (80). М.: Молодая гвардия, 1983.], посвященную детской литературе; рецензент – ленинградский же критик Е. П. Щеглова (р. 1951)[181 - Щеглова Е. Добрые зайчики и «злые» писатели // Литературная газета. 1984. № 6, 8 февраля. С. 3.]. Хотя имя В. Петелина не названо в этой статье, однако аннотация на обложке книги Кречетова была написана им и, значит, виновником всего изложенного будут считать и Петелина, рекомендующего сие за «интересные мысли, свежие наблюдения, темперамент публициста» и, конечно, «за утверждение высокой правды советской литературы».

Петелин справедливо надеялся, что книга Кречетова «не оставит равнодушными тех, кому дороги судьбы отечественной словесности», а потому она и критикуется Е. Щегловой за фарисейство и полное непонимание детской литературы и вообще детской психологии. Ведь Кречетов ставит ряду детских писателей (Н. Сладков, Р. Погодин, А. Костинский, Б. Заходер, Н. Романова, В. Тублин) в упрек такие грехи, как подрыв «основ нравственного сознания», камуфлирование «чуждых идей и символов», проповедь «сомнительной в своей нравственности» манеры поведения… Как же такое достигается детскими писателями в эпоху развитого социализма? Оказывается, избранием персонажами не зайчиков и белочек, а гадов ползучих: «Никогда не вызывали у русского человека особых симпатий жабы и всякого рода червяки, тараканы, зеленые навозные мухи-цокотухи…» Тут уж, конечно, мало что можно добавить, тем более что такая эстетическая программа экстраполируется Кречетовым на всю детскую литературу, и он избирает достойных и недостойных существ для воспитания подрастающего поколения…

Когда после кончины Андропова (9 февраля 1984 года) Петелин узнал, что «Вопросы литературы» готовятся напечатать его письмо в редакцию, но хотят сопроводить и параллельным ответом (как это нередко делала «Литгазета», чтобы подтвердить свою правоту и окончательно разделаться с автором письма), то он всерьез задумался, что же ему делать: травля приняла столь угрожающие масштабы, что он опасался остаться и без имени, и без средств к существованию. И 12 марта 1984 года отправил подробное письмо на имя нового главы государства:

Глубокоуважаемый Константин Устинович!

Обратиться лично к Вам меня вынуждают чрезвычайные обстоятельства.

За последние полгода все, что мной опубликовано, подвергается в литературной печати клеветническим нападкам и оскорбительной брани. Отдаю себе отчет, что мои книги небезукоризненны и не застрахованы от критики, как и книги многих литераторов. Но то, что позволяют себе некоторые печатные органы по отношению ко мне, носит все признаки групповой литературной борьбы, направленной на моральное уничтожение меня как литератора, отстаивающего свои позиции в литературе.

Все добрые тридцать лет моей литературной жизни я стремился быть полезным партии и народу. Написал книги о Шолохове, Алексее Толстом, Шаляпине, Закруткине, опубликовал сборники статей «Россия – любовь моя», «Родные судьбы» и др., в которых позитивно изображаю крупные фигуры деятелей русской литературы и искусства, утверждаю любовь к Родине, к ее выдающимся талантам, веду бескомпромиссный спор со всеми, кто допускал и допускает ошибки в толковании тех или иных важных проблем социалистического реализма. И был убежден, что мои книги служат делу коммунистического воспитания народа, как это и отмечала ранее критика.

Но вот сейчас, повинуясь какому-то невидимому дирижеру, стали появляться одна за другой разносные статьи, перечеркивающие всю мою литературную деятельность и мой моральный авторитет. Это странное усердие проявляют журнал «Вопросы литературы» и особенно «Литературная газета», которая подвергла мое творчество разнузданной и бездоказательной критике. Ни одного доброго слова не нашлось у нее о моих книгах, на которые затрачены годы кропотливого труда. Не обращать внимания на эту грязную брань нельзя, ибо не я один избит «Литературной газетой», которая за последние годы присвоила себе право безапелляционного директивного органа в литературе. А это влечет за собой тяжкую беду для литераторов, потому что все вкусовые, а точнее, групповые оценки произведений немедленно сказываются на их судьбе в издательских планах и в общественном мнении об этих произведениях. А в итоге – калечат писательские судьбы, рушат их творческие устремления, наносят ущерб русской литературе[182 - Петелин В. В. Мой XX век… С. 433. Копия в архиве В. Петелина – НИОР РГБ. Ф. 939. К. 55. Ед. хр. 12. Л. 29–33. Оригинал – РГАНИ. Ф. 5. Оп. 90. Д. 208. Л. 25–29.].

Даже в письме главе государства Петелин не устоял от того, чтобы не указать на того, кого видел одним из заправил собственной травли, – А. Б. Чаковского:

Все «критики» главный удар по мне наносят за использование документальных источников как важнейшего средства изобразительности в беллетризованной биографии, обвиняя меня в заимствованиях и словно позабыв, что главный редактор «Литературной газеты» А. Б. Чаковский в своих книгах позволяет себе использовать целые страницы книги В. Бережкова о берлинских переговорах в 1940 году и др. страницы. И это не вызывает ни у кого возражений. Нормальное заимствование в документальной прозе[183 - Петелин В. В. Мой XX век… С. 434.].

Ну и, конечно, играя на том, что с политикой умершего Андропова патриотически настроенная общественность связывала наступление на «русскую партию», Петелин в очередной и далеко не в последний раз обвинял критику по этим мотивам:

Вся эта набравшая ныне силу кампания – очередной тур акций против патриотического, истинно партийного направления в нашей отечественной литературе. Преследовались и преследуются те писатели, в творчестве которых проявляются определенные интересы к проблемам России, русской нации, национальных отношений, русского национального характера. Разумеется, не все писатели успешно справлялись с поставленными перед собой задачами. Но всеми их помыслами двигал и двигает честный, искренний, жизнеутверждающий интерес к родной истории, культуре и искусству, их творчество пронизано светлым и целомудренным советским патриотизмом[184 - Там же. С. 435.].

К своему письму в ЦК Петелин приложил не только ксерокопию статьи «Клеем и ножницами», но и машинопись своей ответной статьи «В защиту жанра»[185 - РГАНИ. Ф. 5. Оп. 90. Д. 208. Л. 30–44.].

Седьмого мая 1984 года зам. зав. отделом культуры ЦК КПСС А. А. Беляев подал информацию по этому письму Петелина, в которой отдельно было сказано про подготовленный автором ответ:

Не соглашаясь с критической оценкой своих произведений, В. Петелин направил в журнал «Вопросы литературы» статью, которую редакция включила в № 11 за 1983 год. Однако автор трижды забирал свой материал для доработки, так и не представив окончательный вариант. В результате неоправданной задержки статья т. Петелина утратила актуальность, и редколлегия сочла публикацию ее нецелесообразной.

В Отделе культуры ЦК КПСС с т. Петелиным состоялась беседа, в которой он признал, что ограничений для издания его книг не существует и что в своем письме в ЦК КПСС он проявил излишнюю запальчивость суждений[186 - Там же. Л. 55.].

То есть послание на имя Черненко сыграло свою роль. Во-первых, отдел культуры ЦК вынужден был пригласить писателя на беседу, в ходе которой, кроме указанного в официальном документе, когда писатель говорил про обвинения в плагиате, он получил такой ответ:

Но ведь никто и не обвиняет вас в плагиате. <…> Есть использование документов, это нормальное явление в исторической, документально-биографической литературе… А если бы обнаружили хоть какие-то признаки плагиата, то мы не разговаривали бы с вами, а немедленно исключили бы из КПСС. В том и дело, что в литературе есть очень сложные вопросы, которые необходимо спокойно обсуждать…[187 - Петелин В. В. Мой XX век… С. 436.]

Во-вторых, этим письмом Петелин отвел от себя очередной удар, о котором он сообщал в ЦК:

Как мне стало известно, редакция «Вопросов литературы» все-таки решилась опубликовать мое письмо, но сопроводить его своими комментариями, в которых поставила задачу – «добить» меня как литератора. «Добить его» – эти слова принадлежат академику М. Б. Храпченко, члену редколлегии «Вопросов литературы», о котором я осмелился в первом издании моей книги «Судьба художника» нелестно отозваться о его статье «Современная советская драматургия», сыгравшей неблаговидную роль в судьбе Алексея Толстого[188 - Там же. С. 434–435.].

По этой причине Петелин и забрал статью из журнала, чем тогда спас себя от более серьезного битья. Но идею напечатать свою отповедь не оставил – в 1987 году выйдет ее усеченный вариант в «Литературной газете».

Также нельзя не отметить, что для Петелина не последовало никаких оргвыводов по партийной линии – ни выговора, ни персонального рассмотрения на партбюро. Как, впрочем, не было речи и о реабилитации: Петелин после такой критики стал надолго «токсичным» автором, что происходило со многими жертвами публичных кампаний. Дело дошло до того, что издательство «Московский рабочий», которое заключило в начале 1982 года с писателем договор на книгу о Шаляпине, настаивало сперва на коренной переработке рукописи, но, не удовлетворившись, расторгло договор. Не стоит думать, что это не так болезненно; более чем, потому что письмо издательства завершалось словами: «Во избежание судебной тяжбы, выданный Вам аванс в размере 1493 рубля 10 коп. вам необходимо вернуть в кассу издательства не позднее 20 октября 1984 г. Рукопись возвращаем»[189 - Петелин В. В. Мой XX век… С. 432.]. (Роман выйдет в свет в том же издательстве, но в 1989 году.)

Петелин, воспринявший произошедшее как личную вендетту, обновил свои чувства в 1986 году, когда уже и никакой организованной кампании не было, переменились и руководство страны, и политические обстоятельства.

Двадцать третьего июля 1986 года все та же «Литгазета» опубликовала беседу корреспондента отдела литературной жизни (и супруги писателя Юрия Давыдова) Славы Тарощиной с Татьяной Толстой[190 - Тень на закате: Беседа за рабочим столом [с писателем Т. Толстой] / Беседу вела С. [Б. Д.] Тарощина // Литературная газета. 1986. № 30, 23 июля. С. 7.], чье имя прозвучало на VIII съезде писателей СССР в выступлении М. А. Ганиной (1927–2005): «Татьяна Толстая. Я прочла три ее рассказа, и помню ее имя, ее особенный мир. Ей тридцать пять…»[191 - Восьмой съезд писателей СССР: Стенографический отчет. М.: Советский писатель, 1988. С. 378.] Интервью это рисует читателю неординарного человека, независимого и по-юношески задорного: речь Толстой лишена опостылевших советских штампов и банальностей. В завершение беседы о литературном творчестве корреспондент задает вопрос о рецензии 1983 года и выводит его на широкую плоскость: «Хотя статья эта написана по конкретному поводу, речь в ней в конечном счете идет об элементарном невежестве, порождающем псевдокультуру. Псевдокультуру, которая грозит уничтожить все то, что сегодня нам так важно сохранить». В своем ответе о Петелине Толстая не упоминает вовсе, переходя в иную область: «Это больная тема. Семена невежества сеют уже в школе, на страницах школьных учебников», и рассуждает о том, как в принципе дозируют детям литературу, сглаживая ее, формуя сокращениями и порой искажениями под детское восприятие.

Этого Петелину было достаточно, и он с новой силой атакует газету: посылает пространное письмо А. Б. Чаковскому, упрекая в том, что газета вспомнила статью:

А между тем статья Т. Толстой – гнуснейший пасквиль, продиктованный самыми низменными целями, суть которых – сведение счетов с автором, который осмелился хорошо сказать о Людмиле Ильиничне Толстой, вдове Алексея Толстого, в 1936 году уведшей его от семьи, от Крандиевской и двух ее и его сыновей. И вот внучка Толстого, дочь одного из них, Никиты, посчитала возможным после смерти Людмилы Ильиничны разгромить мою книгу, в которой есть две странички о том, как счастлив Алексей Толстой с ней, его Людмилой, красивой, говорливой, обаятельной…[192 - Петелин В. В. Мой XX век… С. 437. (Машинопись письма в архиве Петелина – НИОР РГБ. Ф. 939. К. 56. Ед. хр. 33. Л. 1–5.)]

В качестве компенсации за такую обиду Петелин предложил главному редактору три шага: публикацию его статьи – ответа Татьяне Толстой, публикацию его рассказа, рецензирование его книг на страницах газеты. И вот год спустя, после долгой редактуры, под названием «Мозаика фактов и дух истории» была напечатана сильно переработанная версия статьи Петелина 1984 года[193 - Петелин В. Мозаика фактов и дух истории // Литературная газета. 1987. № 24, 10 июня. С. 6.].

Статья эта – полемическая, но требуется глубокое погружение в историю литературных баталий андроповской эпохи, чтобы понять, с кем ведется полемика. В целом же разговор опять о жанрах: «не раз приходилось читать в журналах или слышать с высоких трибун разносные суждения о тех или иных произведениях только потому, что критики смешивают жанры», тогда как задача исторического беллетриста – реставрировать прошедшее, «опираясь на документ, создавая из сплава свидетельств, писем, архивных документов некий многоцветный витраж, звенья которого складываются в цельный портрет». Эта метафоричность подводит Петелина к необходимости рассказать, как многие писатели черпали из Карамзина (даже приводит параллельные места из «Князя Серебряного» и «Истории государства Российского»), говорит о доказанном Н. К. Гудзием «большом количестве совпадений с первоисточниками» при написании «Войны и мира». Особенно останавливается Петелин на Генрике Сенкевиче, который широко использует источники XVII века, в том числе в речах персонажей, а также на Ирвинге Стоуне, писавшем о Микеланджело и штудировавшем источники. «Вся история мировой литературы утверждает подобное „заимствование“, то есть следование первоисточнику при создании исторического художественного произведения». Далее – ряд примеров: Ромен Роллан, Стефан Цвейг, Андре Моруа… Цитирует он А. Фадеева и О. Мандельштама, что довольно удивительно отражает время: первого еще не перестали цитировать, второго – уже разрешили.

В 2001 году труд Петелина о Толстом вышел вновь: в дополненном и переработанном виде – с подзаголовком «Красный граф» – он насчитывал 938 страниц. Прежние принципы автора были отмечены в рецензии на книгу историка литературы В. Купченко[194 - Купченко В. [Рец. на кн.:] Петелин В. Жизнь Алексея Толстого: «Красный граф». М.: Центрполиграф, 2001 // Toronto Slavic Quarterly. Toronto, 2004. № 10. URL: http://sites.utoronto.ca/tsq/10/kupchenko10.shtml.], а Татьяна Толстая о «новом, ухудшенном издании книги В. Петелина» высказалась следующим образом:

Пухлый такой томина, написанный по той же схеме: обворовать своего героя и десятки достойных мемуаристов, которые уже не смогут за себя постоять. Грабители могил – среди нас, а стало быть, и моя рецензия не устарела[195 - Цит. по: Жукова Н. О… [Автобиографические заметки]. М.: Зебра, 2005. С. 205.].

Вторая жертва кампании – Олег Михайлов

Имя писателя Олега Михайлова к 1983 году было хорошо известно читателям. Особенно был популярен его «Суворов», вышедший уже шестью изданиями и получивший в 1980 году премию Министерства обороны. Отдельно скажем, что видный историк-источниковед В. И. Буганов (1928–1996) выделял эту работу в ряду изданий серии ЖЗЛ о русских военачальниках, называя «талантливой книгой»[196 - Буганов В. И. Отечественная история в серии «Жизнь замечательных людей» // Вопросы истории. 1984. № 1. С. 27.].

Положение Михайлова как крупного русского романиста было еще раз подчеркнуто 1 июля 1983 года: в этот день еженедельник «Литературная Россия» (орган Союза писателей РСФСР, проводивший именно «русскую» линию) опубликовал большое интервью с ним по случаю 50-летия со дня его рождения[197 - Грани поиска: [Беседа с О. Н. Михайловым по случаю 50-летия] / Вел беседу В. Черкасов // Литературная Россия. 1983. № 27, 1 июля 1983. С. 11.]. То было интервью подчеркнуто панегирического тона, разговор с большим мастером, истинным патриотом, публикации которого в компании Ю. Трифонова и В. Распутина свидетельствовали «об успехе художественного творчества». В Михайлове отмечалась его «любовь к великим деятелям России, привязанность к крупным характерам», проводились параллели между ним и Алексеем Толстым… Здесь можно сказать, что некоторые черты А. Толстого действительно были в нем заметны, особенно это касалось отдыха в Коктебеле, большого тенниса (в числе его излюбленных спарринг-партнеров, кроме Петелина, была и известная теннисистка Анна Дмитриева) и склонностью к гедонизму вообще.

Михайлов был более чем лоялен руководству Союза писателей СССР, а его надпись на втором издании биографии Суворова (1982) демонстрирует нам его умение ладить с начальством: «Уважаемому Георгию Мокеевичу Маркову – Адмиралу флота литературы советской, творцу эпоса Сибири от впередсмотрящего эскадренного миноносца „Суворов“»[198 - Книги с дарственными надписями в библиотеке Г. М. Маркова: Каталог / Сост. и автор предисл. Н. В. Гончарова. Изд-во Томского гос. университета, 2021. С. 231.], а также и собственные амбиции.

Вероятно, никогда до этого времени исторические сочинения Олега Михайлова не рассматривали историки. Ведь только без знания предмета можно было бы говорить, что Державин, биографии которого он посвятил отдельный том, «и мыслитель, и веселый плут <!>, и литератор, и энергичный офицер»[199 - Грани поиска: [Беседа с О. Н. Михайловым по случаю 50-летия]. С. 11.]. Возможно, это диктовалось писательским кредо, которое сформулировано здесь же: «Настоящий писатель пишет о себе даже тогда, когда сочиняет о других». Словом, никто и не думал входить с критическими замечаниями в его романы, как и во многие другие сочинения биографического жанра, сами рамки которого были порой зыбки настолько, что не поддавались четким определениям. При этом документальными сочинения Михайлова можно назвать с большой натяжкой, что будет показано ниже.

Ранее если и бывали отрицательные отзывы на его биографические сочинения, то лишь в идеологической плоскости; особенно запомнилось упоминание в статье А. Н. Яковлева «Против антиисторизма» в «Литературной газете» десятью годами ранее[200 - Яковлев А. Против антиисторизма // Литературная газета. 1972. № 46, 15 ноября. С. 4–5.], где писателю вменялось представление генерала Скобелева «в явно романтизированном виде», «без учета его реакционных умонастроений». Как известно, тогда статья ударила не по многочисленным критикуемым писателям, а именно по высокопоставленному автору: с поста и. о. зав. отделом пропаганды ЦК КПСС он был отправлен «на дипломатическую работу» послом в Канаду[201 - См. подробности в ст.: Огрызко В. На чем обломилась карьера будущего прораба перестройки Александра Яковлева // Литературная Россия. 2019. № 11, 22 марта. С. 4–5.].

Впрочем, после июньского пленума 1983 года Олег Михайлов по неизвестным, но явно существовавшим причинам перестал быть недосягаемым для критики. Первая ласточка – статья Аллы Латыниной в «Литгазете» 17 августа 1983 года[202 - Латынина А. Псевдо, или Еще раз о литературщине // Литературная газета. 1983. № 33, 17 августа. С. 4.], значительная часть которой была отдана разбору его рассказа «Дочь писателя» («Наш современник», 1983, № 2), посвященного дочери А. И. Куприна (хотя и не названного в рассказе, но легко идентифицируемого). В этом произведении Михайлов опять «писал о себе, даже когда сочинял о других», тем более что действительно лично познакомился с дочерью писателя Ксенией Александровной (1908–1981), когда был занят работой над книгой о Куприне для серии «Жизнь замечательных людей» (1971), а также снабдил послесловием второе издание книги К. А. Куприной «Куприн – мой отец» (1979). И вот когда Ксения Александровна уже не может ничего сказать, Михайлов публикует рассказ «Дочь писателя», содержание которого достаточно точно передает Латынина:

Герой рассказа, прекраснодушный двадцатидвухлетний студент-филолог, целыми днями просиживающий в библиотеке, «благоговейно изучая жизнь» своего любимого писателя, с радостью соглашается взять интервью у его дочери. Маленькая и сморщенная старушка разочаровывает его сначала – внешностью, потом – неисчислимым количеством котов, явной склонностью к спиртному, развязностью, нравственной и эстетической глухотой, полным непониманием того, кем был ее отец, скабрезностью своих рассказов. А под конец – на ночь глядя появляется у нее некий молодой художник, отношения с которым выглядят весьма недвусмысленно…

Но в данном случае критик обращает внимание не на то, что дочь Куприна изображена, как это формулировали современники, «в совершенно стриптизном духе»[203 - Цитата из письма А. В. Ратнера Е. И. Меламеду, 8 октября 1983. См.: Конспект времени: Труды и дни Александра Ратнера / Сост. А. И. Рейтблат и А. П. Шикман. М.: Новое литературное обозрение, 2007. С. 169.], то есть не на этическую сторону, которая взбудоражила читателей, а на сторону эстетическую:

Между тем рассказ интересен и с этой точки зрения, ибо ощущение фальши рождается здесь не только в результате сличения героини с прототипом, но и имманентно присуще рассказу. Впечатление сделанности, а не сотворенности этой вещи возникает при чтении сразу же…