Встречи на московских улицах

Не стоят сладостных лучей
Её полуденного ока.

Зубков представил Александра Сергеевича Софье, и поэт не замедлил объясниться с ней. Это признание было встречено кокетливым приглашением явиться в начале зимы.

Пушкин уехал в Михайловское, где было время подумать о возможной женитьбе и связанных с этим материальных докуках. 1 декабря он писал своему невольному свату: «Мне 27 лет, дорогой друг. Пора жить, т. е. познать счастье. Ты говоришь мне, что оно не может быть вечным: хороша новость!

Не моё личное счастье заботит меня, могу ли я возле неё не быть счастливейшим из людей, – но я содрогаюсь при мысли о судьбе, которая, быть может, её ожидает – содрогаюсь при мысли, что не смогу сделать её столь счастливой, как мне хотелось бы. Жизнь моя, доселе такая кочующая, такая бурная, характер мой – неровный, ревнивый, подозрительный, резкий и слабый одновременно – вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья. – Следует ли мне связать с судьбой столь печальной, с таким несчастным характером – судьбу существа, такого нежного, такого прекрасного?

Бог мой, как она хороша! и как смешно было моё поведение с ней! Дорогой друг, постарайся изгладить дурное впечатление, которое оно могло на неё произвести, – скажи ей, что я благоразумнее, чем выгляжу… Объясни ей, что, увидав её хоть раз, уже нельзя колебаться, что у меня не может быть притязаний увлечь её, что я, следовательно, прекрасно сделал, пойдя прямо к развязке, что, раз полюбив её, невозможно любить её ещё больше, как невозможно с течением времени найти её ещё более прекрасной, потому что прекраснее быть невозможно».

Увы, коварная красавица не случайно уклонилась от ответа поэту до начала зимы – ждала чего-то другого. Это следует из сообщения H. A. Мухановой сыну от 8 декабря: «Новости здешние – интересные свадьбы Офросимова Андрея на Катерине Корсаковой и малютке Панина на крошке Пушкиной».

Словом, матримониальные намерения поэта не осуществились осенью 1826 года, но это не разрушило зародившейся дружбы с В. П. Зубковым, ибо она основывалась на духовных началах – Василий Петрович был членом «Общества Семисторонней, или Семиугольной, звезды» и привлекался к следствию по делу декабристов. И неслучайно именно в его доме (Малая Никитская, 12, правый флигель) Пушкин написал свои знаменитые «Стансы», в которых призывал царя к милосердию и облегчению участи декабристов, упрятанных Николаем I «во глубине сибирских руд»:

В надежде славы и добра
Гляжу вперёд я без боязни…

…С Тверским бульваром связана первая встреча Пушкина с будущей супругой. Случилось это зимой 1828/29 годов в особняке Кологривовых (сейчас на его месте находится новое здание МХАТа). В нём известный танцмейстер П. А. Иогель устраивал платные балы и обучал танцам детей. Сюда ездила лучшая московская публика, на балах было весело, на них царила чистая и целомудренная атмосфера.

– Всё было чинно и благопристойно, да никто не решился бы на грязный поступок, чтобы не оскорбить хозяина и всё общество и не потерять доброго мнения, – свидетельствует современник.

О встрече Натальи Николаевны с поэтом мы узнаём из рассказа А. П. Араповой, дочери Гончаровой от её второго брака:

– Наталье Николаевне только минуло шестнадцать лет, когда они впервые встретились с Пушкиным на балу в Москве. В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поразила всех своей классической, царственной красотой. Александр Сергеевич не мог оторвать от неё глаз. Слава его уже тогда прогремела на всю Россию. Он всюду являлся желанным гостем; толпы ценителей и восторженных поклонниц окружали его, ловя всякое слово, драгоценно сохраняя его в памяти. Наталья Николаевна была скромна до болезненности. При первом знакомстве их его знаменитость, властность, присущие гению, не то что сконфузили, а как-то придавили её. Она стыдливо отвечала на восторженные фразы, но эта врождённая скромность только возвысила её в глазах поэта.

С именем Пушкина связаны и два соседних дома (№№ 24 и 26). Эти изящные ампирные здания были в 1820-х годах одним владением. В путеводителе «По Москве» (1917) о них говорилось: «По левой стороне бульвара, до самого дома градоначальства, тянутся невысокие строения, по большей части уцелевшие от пожара 1812 года и дающие представление о небольших дворянских домах этой эпохи. С архитектурной точки зрения некоторые из них недурны».

В пушкинское время эти дома принадлежали И. Н. Римскому-Корсакову, ответственному вельможе и богачу. Современник, князь И. М. Долгоруков, говорил о нём:

«– Тщеславный богач, не одарённый ничем от природы и обязанный одной слепой фортуне, пригожему лицу и юности – минутным блеском своим у трона».

Будучи фаворитом Екатерины II, Римский-Корсаков позволял себе романы на стороне, за что и был изгнан из Петербурга. Пушкин неоднократно посещал опального вельможу, допытываясь от него о времени Екатерины, которое очень интересовало его. В заметках об истории России XVIII века он писал:

«Со временем история оценит влияние её (Екатерины II) царствования на нравы, откроет жестокую деятельность её деспотизма под личиной кротости и терпимости, покажет важные ошибки её в политической экономии, ничтожество в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами её столетия – и тогда голос обольщённого Вольтера не избавит её славной памяти от проклятия России.

Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, но молчала. От канцлера до последнего протоколиста всё крало и всё было продажно. Таким образом развратная государыня развратила и своё государство.

Екатерина уничтожила звание (справедливое, название) рабства, а раздарила около миллиона государственных крестьян (свободных хлебопашцев) и закрепостила вольную Малороссию и польские провинции. Екатерина уничтожила пытку, а Тайная канцелярия процветала под её патриархальным правлением. Екатерина любила просвещение, а Новиков, распространивший первые лучи его, перешёл из рук Шешковского в темницу. Радищев был сослан в Сибирь; Княжнин умер под розгами, и Фонвизин, которого она боялась, не избегнул бы той же участи, если бы не чрезвычайная его известность».

Конечно, Пушкин хорошо знал историю XVIII века, Римский-Корсаков интересовал его как живой свидетель этого времени, сохранивший в памяти многие бытовые подробности его, некоторые из которых Александр Сергеевич использовал в последней главе «Капитанской дочки».

Словом, Тверской бульвар был для Пушкина не столько местом отдохновения, сколько своеобразным клубом, источником дополнительной информации и нетривиальных впечатлений. Здесь он был своим. В этом плане характерен следующий случай. Как-то Александр Сергеевич повстречался на бульваре с одним из многочисленных знакомых. Тот предупредительно уступил ему дорогу, громко воскликнув:

– Прочь, шестёрка! Туз идёт!

– Козырная шестёрка и туза бьёт, – скромно заметил поэт.

Выбор. Поэта Марину Цветаеву создавала русская литература. С младенческих лет в её сознание вошёл A. C. Пушкин и на первых порах – не столько творчеством, сколько своей персонификацией в виде памятника Опекушина. В очерке, посвящённом великому поэту, Марина Ивановна писала:

«Памятник Пушкина был цель и предел прогулки: от памятника Пушкина – до памятника Пушкина. Памятник Пушкина был и цель бега: кто скорее добежит до Памятник-Пушкина. Только Асина нянька иногда, по простоте, сокращала: „А у Пушкина – посидим“ – чем неизменно вызывала мою педантическую поправку: „Не у Пушкина, а у Памятник-Пушкина“.

Памятник Пушкина был моя первая пространственная мера: от Никитских ворот до памятника Пушкина – верста, та самая вечная пушкинская верста, верста „Бесов“, верста „Зимней дороги“, верста всей пушкинской жизни наших детских хрестоматий, полосатая и торчащая, непонятная и принятая.

Памятник Пушкина был – обиход, такое же действующее лицо детской жизни, как рояль или за окном городовой Игнатьев, – кстати, стоявший так же непреложно, только не так высоко, – памятник Пушкина был один из двух ежедневных прогулок – на Патриаршие пруды – или к Памятник-Пушкину, потому что мне нравилось, раскрывая и даже разрывая на бегу мою белую дедушкину удавочную „кофточку“, к нему бежать и, добежав, обходить, а потом, подняв голову, смотреть на чернолицего и чернорукого великана, на меня не глядящего, ни на кого и ни на что в моей жизни не похожего. А иногда просто на одной ноге обскакивать. А бегала я, несмотря на Андрюшину долговязость, Асину[18 - Андрей, Ася – брат и сестра М. Цветаевой.] невесомость и собственную толстоватость – лучше их, лучше всех: от чистого чувства чести: добежать, а потом уже лопнуть. Мне приятно, что именно памятник Пушкина был первой победой моего бега.

Памятник Пушкина был и моей первой встречей с чёрным и белым: такой чёрный! такая белая! – и так как чёрный был явлен гигантом, а белый комической фигурой, и так как непременно нужно выбрать, я тогда же и навсегда выбрала чёрного, а не белого, чёрное, а не белое: чёрную думу, чёрную долю, чёрную жизнь».

М. И. Цветаева

Как известно, из этой «выбранной» жизни Цветаева ушла через самоубийство, оставив записку с признанием: «простите – не вынесла».

…Это был конец жизни замечательной поэтессы, в которой она была самостоятельна и самоуверенна.

Но пока она находилась под защитой любящих родителей, всё благоприятствовало её развитию: сказки и рассказы матери, чтение детской литературы, обучение музыке, наблюдения за кругом общения отца, профессора и основателя Музея изящных искусств. Была даже встреча со старшим сыном Александра Сергеевича. Мимолётная, неосознанная, но тем не менее запомнившаяся:

«Позвонили, и залой прошёл господин. Из гостиной, куда он прошёл, сразу вышла мать, и мне, тихо:

– Муся! Ты видела этого господина?

– Да.

– Так это – сын Пушкина. Ты ведь знаешь памятник Пушкина? Так это его сын. Почётный опекун. Не уходи и не шуми, а когда пройдёт обратно – гляди. Он очень похож на отца. Ты ведь знаешь его отца?

Конечно, знала, а потому сидела тихо и терпеливо ждала выхода гостя. Но он появился не один, а в сопровождении родителей, и Марина растерялась: на кого же смотреть? Но уловив гневный взгляд матери, вспомнила – на Пушкина! Вернувшаяся мать спросила:

– Ну, Муся, видела сына Пушкина?

– Видела.

– Ну, какой же он?

– У него на груди звезда.

– Звезда! Мало ли у кого на груди звезда! У тебя какой-то особенный дар смотреть не туда и не на то…»

– Так смотри, Муся, запомни, – продолжал уже отец, – что ты нынче, четырёх лет от роду, видела сына Пушкина. Потом внукам своим будешь рассказывать.

Исполнение совета отца Марина не стала откладывать в долгий ящик:

«Внукам я рассказала сразу. Не своим, а единственному внуку, которого я знала – няниному: рабочему оловянного завода:

– Ваня, а у нас был сын Памятник-Пушкина.

– Что, барышня?

– У нас был сын Памятник-Пушкина, и папа сказал, чтобы я это тебе сказала.

– Ну, значит, что-нибудь от папаши нужно было, раз пришли, – неопределённо отозвался Ваня».