Третья корона императора. Наполеон на острове Святой Елены

…К острову Святой Елены «Нортумберленд» подошёл 14 октября, на якорь встал 15-го. Наполеон вышел на палубу. Перед ним вздымалась из моря косматая стена воздвигнутых вулканом скал – остров Святой Елены. Стена поднималась почти вертикально – восемнадцать сотен футов. И нигде не было ни дерева, ни признака какого-либо другого растения. Коричневые и красные цвета вулкана казались единственными красками этого острова. Наполеон, быстро схвативший топографию местности, опустил подзорную трубу и пробормотал:

– Это ужасное место. Мне лучше было остаться в Египте; в этом случае я был бы сейчас императором всего Востока.

Адмирал Джордж Кокберн

С прибытием на Святую Елену «Нортумберленда» и двух кораблей из его сопровождения на острове была получена пресса двухмесячной давности. Из неё обитатели Святой Елены узнали о поражении Наполеона при Ватерлоо, его отречении от престола и ссылке. Это крайне обострило интерес к поверженному императору. Три дня на набережной Джеймстауна, единственного городка на острове, собиралось почти всё его население, жаждавшее лицезреть Бони.

Высадка Наполеона на берег состоялась 17 октября в семь часов вечера. Император и его тюремщики специально выбрали это время: на острове была уже почти ночь. Тем не менее его обитатели были на месте своего дежурства. Наполеон шёл к отведённому ему жилищу между двумя лентами людей, теснившихся на дороге. Бетси Балькомб вспоминала об этом эпизоде в её тринадцать лет:

– Сгорая от нетерпеливого желания увидеть знаменитого пленника, мы[2 - Бетси была со старшей сестрой Элизабет.] решили спуститься в долину, чтобы присутствовать при высадке. Уже почти совсем стемнело, когда мы добрались до порта: и почти в тот же момент от «Нортумберленда» отчалила шлюпка, и когда она подошла к причалу, мы увидели, как из неё вышел человек, который, как нам сказали, и был императором, но темнота не позволила нам рассмотреть его черты. Вместе с адмиралом и генералом Бертраном он прошёл между выстроенных в два ряда солдат, но так как он был закутан в плащ, я сумела разглядеть лишь блеснувшую на его груди бриллиантовую звезду.

Толпа собралась столь многочисленная, что сквозь неё едва можно было пройти, и, чтобы сдерживать её напор, пришлось вдоль всего пути следования кортежа, вплоть до города, расставить часовых с примкнутыми к ружьям штыками…

Наполеона и его свиту разместили в невзрачной таверне, именовавшейся «Портес-Хаус». Довольный концом корабельных мучений, император бросился на постель. И тут земные терзания: помещение кишело клопами, с улицы доносились крики и ругань пьяных матросов и мяуканье диких котов, спустившихся с гор. Сон пришёл уже на рассвете, и тут явился генерал Джордж Кокберн, назначенный лондонскими властителями губернатором острова.

Император начал одеваться. Эта задержка вывела Кокберна из равновесия, и он произнёс несколько грубых слов.

– Господин адмирал не слишком-то учтив, – заметил его «подопечный».

Этот блестящий офицер служил под началом Нельсона и стяжал известность, спалив в 1813 году Вашингтон (после чего и стал адмиралом). Суровый и высокомерный, он не питал ни малейшей симпатии к Бонапарту и его свите. Однако за время плавания от Плимута до Святой Елены изменил своё отношение к пленным, поддавшись влиянию Наполеона. Чтобы доставить ему удовольствие, он стал говорить сам и потребовал, чтобы прочие также говорили за столом по-французски. Он позволял императору сидеть во главе стола, вставал, когда тот выходил из-за стола, прогуливался вместе с ним по палубе. Но если долг не возбранял этих уступок, то он не допускал никаких послаблений, особенно после того, как 15 октября познакомился с инструкцией индийской компании:

«Так как Наполеон Буонапарте сдался правительству этой страны[3 - Великобритании.], министры его величества, сознающие важность должного содержания в заключении человека, чьи действия оказались гибельными для мира, сочли остров Святой Елены в высшей степени подходящим для организации его заточения и предложили поселить его там, создав соответствующую обстоятельствам систему управления и надзора.

Министры короля сочли необходимым поручить сию миссию генералу на службе Его Величества, им известному и ими выбранному, предоставлять в его распоряжение военные части, дабы он мог исполнять возложенные на него обязанности, и предлагать ему управление островом на время исполнения им этой миссии».

Исполнение тюремных обязанностей Кокберн начал с поиска «хорошего» местечка для размещения императора и сопровождавших его лиц.

На острове императору была отведена резиденция в Лонгвуде, на плато, возвышавшемся на 1750 футов над уровнем моря и расположенном в пяти милях от побережья. Но пока там шли ремонтные работы, Наполеон более полутора месяцев (с 17 октября по 9 декабря) прожил в доме семьи торговца, представителя Ост-Индской компании В. Балькомба. Вильям был женат. Имел двух дочерей – Джейн и Бетси, семнадцати и четырнадцати лет, а также двух сыновей, пяти и девяти лет. Младшая дочь единственная из семьи немного говорила по-французски. С ней больше всего и общался скучавший император.

Интересен разговор, который произошёл между Наполеоном и Бетси в день знакомства императора с семьёй В. Балькомба.

– Ну, мисс Бетси, какой город является столицей Франции? Италии? России? – начал император экзаменовать подростка.

Конечно, зная французский, Бетси знала и столицу народа, говорящего на этом языке. Оторванная чуть ли не на десять тысяч километров от столицы своей страны, она тем не менее знала и о столице Италии, и о столице России.

– Санкт-Петербург, но была Москва, – ответила девочка на последнюю часть вопроса.

Это удивило Наполеона. Услышав ответ, он с напором спросил:

– Кто сжёг Москву?

От неожиданности Бетси вздрогнула и ничего не сказала. Император повторил вопрос в более мягкой форме.

– Не знаю, – вымолвила бедняжка.

Наполеон рассмеялся и пошутил:

– Ну ты же прекрасно знаешь, что это я поджёг Москву

Смех императора ободрил девочку, и ей захотелось польстить знаменитому гостю:

– Я думаю, что русские сами подожгли город, чтобы избавиться от вашего величества.

Довольный император в знак поощрения за находчивый ответ похлопал Бетси по щеке и потянул за ухо.

…В этой короткой беседе знаменательны два момента. Первый. Как говорится, устами младенца глаголет истина. То, что совсем недавно признали наши отечественные историки, всегда было ясно любому здравомыслящему человеку – Наполеону не было никакого резона сжигать Москву. И это понимал даже четырнадцатилетний ребёнок, живший за многие тысячи километров от центров цивилизации.

Второй. Своей детской непосредственностью Бетси невольно затронула больную струну в душе поверженного титана. Наполеон не случайно так болезненно отреагировал на слово «Москва» – разговор на зелёной поляне дома Балькомба происходил буквально накануне (18 октября) третьей годовщины оставления французской армией старой столицы Российской империи. Это слово напомнило надменному завоевателю, где и когда начался тот тернистый путь, который привёл его на скалы одинокого острова в Атлантическом океане. Не случайно наш великий поэт рассматривал этот остров как памятник русскому оружию, русской славе.

Бетси была очень подвижной и энергичной девочкой; её шалости не знали границ. То она сунет под нос Наполеона английскую карикатуру, изображающую тощего француза, глотающего лягушку, то игрушку, представляющую собой человека, который карабкается по лестнице, на ступеньках которой написаны названия завоёванных стран. С последней ступени человек падает головой вниз на скалы Святой Елены. А когда Наполеон работал с горячим воском, Бетси старалась толкнуть его под руку, и он обжигался, но не пресекал озорство девочки, став для неё как бы старым добрым дядюшкой.

Вилла Балькомбов

При всей лёгкости характера Бетси оказалась наблюдательной девочкой и оставила нам словесный портрет императора конца 1815 года:

«Вблизи Наполеон казался ниже ростом. Он утратил тот величественный вид, что так поразил меня в первый раз. Он был смертельно бледен, однако черты его, несмотря на их холодность, бесстрастность и суровость, показались мне удивительно красивыми. Едва он заговорил, его чарующая улыбка и мягкость манер тотчас рассеяли наполнявший меня до того страх».

«Бриары». Дом Балькомба был окружён парком, в стороне от него находилось лёгкое строение, которое использовалось для танцев и детских игр. Тень от деревьев, бассейн и щебетанье птиц создавали уют и покой. Наполеон с удовольствием поселился в неказистом строении, давшем ему душевное равновесие, хотя первые дни его жизни в «Бриарах» были весьма сомнительными в бытовом плане. Граф Лас-Каз, секретарь императора и его постоянный собеседник, писал о них в своём знаменитом «Мемориале Святой Елены» (1823):

«Наполеон живёт в жалкой лачуге размером в несколько квадратных метров, расположенной на скале, без мебели, без занавесок и ставней на окнах. Эта лачуга должна служить ему спальней, гардеробной, столовой, кабинетом и гостиной. Он вынужден выходить из неё, когда возникает необходимость её убрать. Его еда, состоящая из нескольких скудных блюд, доставляется ему из дальнего места, словно он преступник, заключённый в тюрьму.

Император полностью лишён предметов первой необходимости; хлеб и вино такого качества, к которому мы не привыкли, и они настолько плохи, что противно дотрагиваться до них; кофе, сливочное масло, растительное масло и другие продукты питания или не доставляются вообще, или почти негодны к употреблению. Невозможно добиться, чтобы императору доставляли ванну, которая так необходима для его здоровья, к тому же он лишён возможности ездить верхом, что крайне важно для поддержания его физического состояния».

Наполеон вставал очень рано. День начинался у него с продолжительной прогулки. Около десяти утра он завтракал и опять прогуливался. После утренних прогулок начиналась работа: Лас-Каз читал императору надиктованное им накануне и вносил в рукопись поправки, которые делал Наполеон. Затем начиналось главное: продолжение записи воспоминаний императора об Итальянской кампании 1796–1797 годов (к работе над воспоминаниями о военных успехах императора были привлечены и другие лица из его окружения, так как его диктовки было невозможно долго выдержать).

Поработав с Лас-Казом, Наполеон вновь уходил на прогулку, прихватывая его с собой. Лас-Каз это ценил и гордился расположением великого человека. В шесть часов обедали и шли уже на ночную прогулку (ночь в тропиках начиналась, по европейским меркам, вечером).

– Под покровом погожей и безмятежной ночи, – рассказывает Лас-Каз, – мы забываем о дневной жаре. Император никогда не был столь разговорчив и, казалось, никогда до такой степени не забывал о своих невзгодах, как во время этих прогулок при лунном свете. Поэтому я имею возможность беседовать с ним в очень доверительном ключе, и император с удовольствием рассказывает о своём детстве, описывает те чувства и несбыточные мечты, которые придают такое очарование ранним годам его юности, и приводит разные подробности своей личной жизни. Во время наших бесед я стараюсь больше молчать: слишком боюсь потерять то из услышанного, что так сильно интересует меня.

Сближение императора с Лас-Казом породило нехорошие чувства в его окружении. «Те, чья преданность императору была доказана на полях сражений и чья любовь к нему была не меньшей, чем у графа, опасались, что могут лишиться части его привязанности к ним, которая стала единственным утешением на этой жалкой скале. Здесь они не стремились ни к получению титулов, ни к достижению собственного величия, но к укреплению дружбы с императором, чью ценность они ощущали на этой земле, предназначенной им для изгнания» (Маршан).

Близость к великому изгнаннику позволила Лас-Казу выявить слабые стороны его натуры. Вопреки общему мнению, Наполеон по своему телосложению оказался отнюдь не крепким человеком. «С его расширенной грудной клеткой он постоянно страдал от воздействия холода. Его тело было подвержено влиянию самых незначительных раздражителей. Запах краски достаточен для того, чтобы он чувствовал себя нездоровым. Некоторые блюда и даже еле уловимые признаки нечистой тарелки сразу же оказывают на него резко отрицательное воздействие.

Император обладает далеко не железным здоровьем, как повсеместно считают; вся его сила заключается в мощи интеллекта. Его удивительная выносливость за границей и беспрестанный труд дома известны каждому. Ни один монарх никогда не выдерживал столь огромных физических нагрузок».

Супруги Балькомбы (Балькумы)

На Святой Елене впервые были отмечены разные колебания в самочувствии и поведении Наполеона. 23 ноября вся его свита, жившая в Джеймстауне, была приглашена на обед в дом Балькомбов. Бертран отправился туда первым, но вскоре вернулся с вестью об отмене обеда. На следующий день Гурго пришёл к императору для записи его диктовок. Он нашёл его не таким, как обычно, – очень усталым, не способным пройтись по двору Императора мучил кашель, ему был неприятен дневной свет. Бен Вейдер писал по поводу этого случая: «Нестабильность поведения Наполеона является одним из указаний на регулярное поступление в его организм мышьяка». То есть кто-то из окружения императора начал травить его.

Наполеон любил бывать у Балькомбов. Приходил с наступлением темноты. Хозяин дома обычно лежал на кушетке, положив больную ногу на табурет, жена и дети сидели вокруг него. Говорили обычно о прочитанных романах, девочки задавали наивные вопросы и заливались смехом, когда их гость отпускал острое словечко. Иногда играли в вист или пели знаменитую шотландскую Ye Banks And Braes, а развеселившийся император напевал «Да здравствует Генрих IV».

А снаружи – неподвижный жар тропической ночи; рабы ходят взад и вперёд по веранде, разнося угощения и напитки; лишь звон цикад нарушает тишину ночи да небольшие ночные бабочки вьются вокруг факелов, освещающих подход к дому.

Сорок один день с высадки на остров Наполеон ходил в форме конных стрелков императорской гвардии: белая рубашка, белый муслиновый галстук с чёрным шёлковым воротником поверх него, скреплённый сзади пряжкой, белые шёлковые чулки, белые брюки, жилетка того же материала, зелёный мундир с красной отделкой.

28 ноября император стал ходить в зелёном фраке, его единственным украшением была эмблема (лента) Почётного легиона, да и ту он скрывал между жилетом и костюмом. Пара форменных брюк из белой материи, шёлковые чулки, туфли, скреплённые пряжкой, и небольшая шляпа, ставшая знаменитой, – одежда, которой Наполеон пользовался на Святой Елене.

Император по-прежнему много работал – диктовал свои воспоминания: Лас-Казу об итальянских кампаниях, гофмаршалу Бертрану – о египетском походе, мемуары о днях Консулата, острове Эльба и периоде «Ста дней» – генералу Гурго. Графу Монтолону – о днях Империи. И ещё оставалось время на чтение и беседы. Тогда Наполеон принялся за изучение английского языка. До нас дошла одна запись, сделанная его рукой: