Греческий мудрец Диоген

Филомедон сильно призадумался, когда прослушал слова Диогена, а потом опять заговорил. Когда люди чувствуют, что им говорят правду, и они не знают, что возразить, они часто вместо возражения говорят: а ты сам что? Отчего не делаешь того, что говоришь? Так поступил и Филомедон.

Когда Диоген доказал ему, что водовоз гораздо полезнее его, он спросил Диогена:

– Ну, а сам чем хотел бы ты быть? Водовозом или таким богачом, как я?

Диоген ему ответил:

– Ни тем, ни другим, потому что я доволен своим положением.

– Но ведь и я могу быть доволен своим положением. Зачем же ты указываешь мне на водовоза и советуешь брать с него пример, а сам не подражаешь ему? Ведь и ты не приносишь никакой пользы людям: ты не занимаешься ни художеством, ни ремеслом, ни наукой, ты не пашешь землю, ничего не сеешь, не состоишь ни в какой должности, и детей у тебя нет, значит и в этом ты бесполезен. Чем же ты оправдываешь себя?

– О пользе моей потом поговорим, а пока скажу только, что опять нельзя сравнивать меня и тебя; я прошу от моих сожителей коринфян и других греков и от всех других народов всего мира только одного, чтобы мне позволили жить, как и я не мешаю им жить. А не требую я ничего больше потому, что у меня нет ничего. У меня нет поместьев, нет доходов, и потому я не нуждаюсь в покровительстве сильных.

– Ну, а родине твоей, городу Синопу, неужели ты ничем не обязан?

– Не вижу разницы между Синопом и Коринфом, где я теперь живу, или другим каким местом. Надо же мне было где-нибудь родиться, и то, что я родился в Синопе, а не в Афинах и не в Риме – это простая случайность.

– Но ведь ты воспитывался и учился в Синопе, значит все-таки получил от него кое-какие выгоды.

– Выгодным можно назвать только хорошее воспитание, а я не могу похвастать своим: оно меня едва не погубило. Настоящее воспитание я получил в Афинах от моего учителя Антисфена, но ведь и он жил в Афинах впроголодь, так что и за это нечего расплачиваться, а больше всего я считаю себя обязанным собственному опыту.

– Но ведь твои родители и предки все были синопцами, так что ты весь принадлежишь Синопу, ты член или гражданин этого общества, и потому оно может требовать от тебя исполнения разных обязанностей.

– Нет, это не так; то, что предки мои были гражданами Синопа, не обязывает меня быть тем же. Человек не по рождению делается гражданином или членом какого-нибудь общества. Природа производит детей своих свободными, – независимыми, равными, только с одною обязанностью – сочувствия человека к человеку. Членом или гражданином какого-нибудь особого общества делается человек только тогда, когда он требует от этого общества каких-нибудь выгод себе, когда он становится под его защиту. Я не ищу защиты, не требую ничего ни от какого общества, и потому не называю себя ни гражданином Синопа, ни Афин, ни Спарты, я гражданин всего мира!

– А что значит гражданин всего мира?

– Это значит такой человек, который, как я, не принадлежит ни какому отдельному обществу, а считает всю землю своим отечеством и всех людей своими соотечественниками или, еще лучше, – своими братьями, как бы ни отличался он от них по месту, где они живут, по говору, по пищи и одежде и по другим обычаям жизни. Такой человек считает своею обязанностью помогать всякому, кто нуждается в его помощи, а если он не может помочь ему, то все-таки не перестает сострадать ему. Он старается предостеречь человека от опасности, когда видит его заблуждающегося, и радуется с тем, кто наслаждается жизнью.

Суеверия, пристрастия, корыстные намерения и другие пороки всегда присущи нам, когда мы считаем себя принадлежащими к какому-нибудь особенному обществу, и боимся уронить себя в его мнении, и рабски следуем многим его нелепым обычаям. Что в таких обществах считается за высокую добродетель, то перед судом разума представляется мерзким пороком. А тот, кому одно общество или государство ставит памятник, тот в летописях другого государства предается потомству на поругание, как человек неправедный и злой.

Один только гражданин всего мира может питать ко всем людям склонность чистую и одинаково ко всем справедливую. Горячее сердце его, не ослабевая от пристрастия, тем сильнее бьется при каждом побуждении на всякое благое дело ради человечества. Его благоволение распространяется на всю природу. Он с нежностью смотрит на источник, утоляющий его жажду, на дерево, в тени которого он отдыхает, и первый, кто к нему подсядет, какого бы он ни был племени, будет ему земляком, а если еще при этом сердце сердцу откликнется, то – и друг.

И такое отношение к людям с избытком вознаграждает его за лишение каких бы то ни было общественных прав и наград.

Такой человек привык, кроме самого необходимого, находить ненужным все прочее, что кажется необходимым людям, избалованным покоем и роскошью, и потому такому человеку легко ужиться везде, и он никому не будет в тягость. Вот кого я называю гражданином мира, и стараюсь сам быть таким.

Ты и подобные тебе люди считают меня бесполезным. Но вы сами виноваты в этом, я вам кажусь бесполезным только потому, что не льщу вашему честолюбию, не укрепляю вас в ваших глупостях и не толкаю вас вперед по пути, ведущему вас к погибели. Безумные, слепые люди, подумайте: разве не пользу приношу я вам этим самым обличением.

XIV. Диоген и Александр Македонский

Диоген был уже стар, когда у македонян, соседнего с греками народа, вступил на престол знаменитый царь Александр, сын Филиппа. Молодой царь был очень воинственный и сейчас же отправился воевать. Ему в голову пришла гордая мысль покорить весь мир и одному властвовать над всеми. С этими мыслями он отправился в путь, собрав хорошо вооруженное войско. Ему сильно повезло на войне, он стал покорять города за городами и всюду наводил страх своим пришествием. Одними из первых подчинились ему афинские и коринфские греки.

Когда он подошел к городу Коринфу, в окрестностях которого жил Диоген, многие из коринфских ученых и мудрецов, желая заслужить милость царя Александра, пришли к нему на поклон и восхваляли его всякими льстивыми речами.

Александр уже много слышал про мудреца Диогена и ждал, что и он придет к нему на поклон; но Диоген не нуждался в милостях царских и не пошел к Александру.

Александр пробыл несколько дней в Коринфе и, не дождавшись Диогена, решился сам навестить его.

Диоген лежал в саду под деревом, а солнце грело его старое, но еще крепкое тело; он приятно подремывал – и вдруг почувствовал, что кто-то заслонил от него солнце, и оно перестало его греть. Он открыл глаза и увидел перед собою красивого юношу, окруженного придворного свитою. По пышной одежде, и царским украшениям, Диоген догадался, кто стоит перед ним, но нисколько не смутился. Он продолжал лежать, смотрел на Александра и ждал, что скажет ему этот нежданный гость.

– Ты ли тот Диоген, о котором я слышал по всей Греции так много удивительных рассказов? – спросил, наконец, Александр.

– Да, я тот самый Диоген. А ты, верно, Александр, сын Филиппа Македонского?

– Да, ты угадал.

– Что ж тебе от меня нужно? – спросил еще Диоген.

– Я все ждал, что ты придешь ко мне в гости, и вот, не дождавшись, сам явился к тебе.

Александр думал, что Диоген станет благодарить его за оказанную ему честь, но Диоген ничего не ответил. Тогда Александр сказал:

– Не могу ли я услужить тебе чем-нибудь? Проси у меня, чего хочешь; все, что в моей власти, я исполню по твоей просьбе, – я глубоко почитаю великих мудрецов!

– Если хочешь оказать мне услугу, – отвечал Диоген, – отойди от солнца, не затемняй его свет и теплоту, оно так приятно греет мое старое тело.

Александр отступил в изумлении. Отступили в страхе, и придворные, ожидая царского гнева за дерзкий ответ мудреца. Но Александр не рассердился, на лице его выразилась грусть, и он спросил Диогена:

– Неужели, кроме этого, я ничего не могу для тебя сделать?

– Мне больше ничего не нужно от тебя, – отвечал мудрец.

Александр протянул руку к Диогену и сказал:

– Прощай! Я должен сдержать свое обещание, не буду мешать солнцу согревать тебя.

Потом, обращаясь к своим придворным, царь сказал:

– Пойдемте, нам здесь больше нечего делать.

Он ушел; за ним последовали его приближенные. Дорогой Александр был задумчив и молчал, а придворные громко выражали неодобрение поступку Диогена и возмущались его дерзостью. Вдруг Александр обернулся и сказал:

– Замолчите, и знайте, что если б я не был царем Александром, я желал бы быть Диогеном.

Александр был очень умен и хорошо понял слова Диогена. Он понял, что его богатство и власть ничего не могут дать Диогену, – что Диоген не только не завидует ему, но считает себя сильнее и богаче его, царя, потому что ему ничего не нужно, – что Диоген, прося его отойти, не загораживать солнца, не только это просил, но он хотел сказать этим, что царская слава и все так называемые великие торжественные дела его, совершаемые в пышности и блеске, затемняют свет простого, истинного солнца правды.

Понял все это Александр и задумался; но честолюбие и стремление к человеческой славе были так сильны в нем, что слова Диогена не принесли плода.

Однако, Александру еще раз захотелось увидеть Диогена, и он пришел к нему ночью один, стыдясь своих приближенных. Ему хотелось уговорить Диогена следовать за ним в его военных походах. «Такой замечательный мудрец был бы хорошим украшением моей свиты, – думал Александр, да кроме того, он был бы полезен мне тем, что не стал бы кривить душой и говорил бы мне правду».

И вот однажды он опять пришел к Диогену, один, без свиты, и стал его просить об этом. Но Диоген знал, что, находясь при дворе, среди роскоши и великолепия, он лишится самого дорогого ему, – свободы, и наотрез отказал царю в его просьбе.

– Жаль, – отвечал Александр, – а ты бы мне помог в исполнении моего намерения.

– А какое твое намерение?

– Да мне тесно показалось в моем царстве Македонии. Я иду воевать и хочу покорить себе всю Грецию, Малую Азию, Армению, Мидию, Индию, – одним словом, всю землю. Ведь вся земля состоит из одного куска, так и нужно, чтобы над нею был один правитель.