От Древнего мира до Возрождения (сборник)

Жизнь продолжается. «Полный вперед». Хотя один из лучших умов нашего времени, писатель, философ, культуролог Умберто Эко свою последнюю книгу назвал «Полный назад».

Не сравнивая себя с Умберто Эко, могу лишь предположить, что думаем мы, вероятно, об одном и том же. Тоскуя о легкой тени «ши» – двойника гениальности и обновления мира.

Глава 5. Чеширский кот, или Вечное возвращение

«Смерти нет – это всем известно».

    А. Ахматова

«Системы мира – слепки древних душ».

    Максимилиан Волошин

Если когда-либо что-либо свершилось в культуре, искусстве, то уже никуда не канет, не исчезнет. Можете не сомневаться: явится и воскреснет ровно в свой день и час. Будь то наскальные росписи, тотемные идолы праматери жены-земли или неожиданно обнаруженное в китайском раскопе царской гробницы эпохи Цин целое терракотовое войско первого императора, а то и завалявшаяся на чердаке картина Рембрандта.

Ставшие от времени бесценными, художественные раритеты не всегда открывают тайну времени, их создавшего, но всегда свидетельствуют о нем. Они требуют от нас усилий по восстановлению историко-генетической памяти и толкают к действию лень-забвение. Наша история, наше прошлое вокруг и внутри нас. И если душа бессмертна, то материализуется в произведениях искусства. Вот почему просвещенные тираны подавали кисти художникам. «Помянут тебя – и меня помянут».

Свидетельства эти меж тем таинственны. Собранные единым пространством нашей памяти, музея, книги, они – лишь цитаты утраченного текста культуры, породившего их. Мы складываем из фрагментов цельную историю, но уверенности в ее точности нет никогда. И что говорить об истории древней, которую, как нам кажется, мы знаем хорошо, если приблизительно наше 80-летнее прошлое. Варианты или комментарий к истории, искусству, культуре творит каждая эпоха, потому что постоянно узнает что-то новое о прошлом или думает, что узнает. И пусть неизменны фундаментальные хронологические понятия («Такой-то царь в такой-то год») – «священный бог детали» меняет картину прошлого неузнаваемо.

Особенно это относится к античной Греции. Она всюду: вне и внутри нас. Мы – ее производное через алфавит, искусство, философию, театр. А вместе с тем – где она? Руины, фрагменты текстов, обрывки сведений. От поэта Архилоха VI века до н. э. осталось лишь несколько строк. Античность, которая «наше все», в то же самое время – «улыбка чеширского кота». Улыбка есть, а кота нет.

«Системы мира – слепки древних душ», – писал поэт Максимилиан Волошин. С античной души кто только не делал слепков в прямом и переносном смысле. От гениев эпохи Возрождения до классицистов VIII–XIX вв. – неоклассицистов фашистской Германии и Италии – до соцампира и гениев начала ХХ века с Пикассо во главе.

I. Олимпийская демократия

Не угасает борьба мнений и понятий: что такое демократия? Мы полагаем так: участие народа в управлении и равенство всех граждан перед законом – это и есть демократия. «Все законы служат одной цели: сделать граждан равными до наиболее возможной степени… Невозможно отыскать лучшего принципа для самой замечательной формы государства», – писал в труде «Государство» философ Платон. Демократия – это равноответственность перед кодексом. Вот и все. Ничего романтического. Но когда одни равнее других – это демократией быть не может. Идеальной демократии не было никогда, но в определенные эпохи было стремление к ней. В современных спорах адепты часто ссылаются на Древнюю Грецию как пример, но имеют в виду только Афинскую демократию V века до н. э. Ну а как же остальная Древняя Греция? Сократа судили за вольнодумство и приговорили к смерти в 399 году до н. э. именно в Афинах, в эпоху яростного расцвета демократии. Тут необходимы уточнения, вернее вопросы. Древняя Греция – это что? Что мы имеем в виду?

1. Государством она не была. Единой территории, государственных границ никогда не имела. (Карта Греции: до походов и после походов) А когда в результате походов Македонского захотела стать империей, то из этого ничего не вышло. Утратив прошлую полисную дробность, она стала неузнаваемой, исчезла навсегда, рассыпалась, размылась.

2. Многополисная условная система, которую мы сегодня называем Древней Грецией, не имела ни мира, ни покоя. Бесконечные междуусобные войны. Амбиции не только малых государств, но и малых этнических групп, населявших полуостров и острова Средиземноморья, а точнее Эгейского бассейна, приводили к постоянным вооруженным выяснениям отношений – торговых, политических, территориальных и прочих.

3. Недружные эти полисы не имели единообразного уклада. Спарта-Лакония была военно-аристократическим союзом, жившим по жестким законам Ликурга (отнюдь не демократическим). Македония – рабовладельческая патрия с царем и царской дружиной во главе. Описывать все варианты политико-социальной жизни полисов и государств не входит в нашу задачу.

4. Единой, общей для всех и вечно спорной была лишь акватория Эгейского моря, а вокруг него лоскутное полисное одеяло. То, что мы именуем Древней Грецией. Плюс колонии. Если пристально посмотреть на карту, то кажется, что взрыв внутри расколол бывший некогда единым полуостров. И разлетелось все в клочья, лишь осколки островов остались, а пространство суши заняло нынешнее Эгейское море.

Но хочется задать вопрос: каким образом вне государства, единой территории, границ, единой армии, единых законов, при постоянных междуусобицах возможно было создание единого искусства и культуры, которые вот уже почти три тысячи лет обслуживают весь мир? Никто не ответил на этот вопрос. И мы не можем, но можем предложить еще одну версию.

Вне античной философии, театра, архитектуры, скульптуры, расписной керамики европейская цивилизация немыслима по сей день. Перефразируя афоризм «Вся европейская философия есть лишь комментарий к Платону», скажем: «Все европейское искусство есть комментарий греческой античности». Вечное возвращение к ней. Мы ныряем на эту глубину в поисках красоты, гармонии, равновесия. Скажем еще более жестко. Мы не знаем почти ничего о том, какой была Древняя Греция. До нас дошли лишь обломки, отрывки, цитаты. Даже античная мифология, складываясь постепенно, не была таким уж единым представлением о мире, подобно тому, как в более поздние времена христианство – при различии культур внутри единой веры. Но вне греческой мифологии нет ни эллинов, ни нас по сей день. Наши отношения с античностью сквозь века – никогда не проходящая погоня за дивным призраком. И знаем мы не греческую античность, но себя через нее, основу основ, фундамент европейского сознания на всех его уровнях. Каждый раз из отдельных кубиков-фрагментов складывая интеллектуально новую Аркадию. Мы даже не знаем, какого цвета было море и небо. История дошла до нас в пересказах поздних историков и в мифах. Греция не Рим, где письменная культура, история была чуть ли не основным занятием государственных деятелей, писателей, ораторов и юристов, профессиональных историков.

Вернемся, однако, к вопросу о том, как же так случилось, что, вопреки всем привычным критериям, именно средиземноморское чудо – Эллада – все-таки состоялось. Вот именно – вопреки всем привычно существующим прагматическим категориям и понятиям.

Греческая античность состоялась благодаря чистой метафизике или той причудливости исторического развития, понять которую мы не можем, но имеем потребность в наглядном постоянном воскрешении юности богов. На самом деле мы не знаем, какой была Древняя Греция, как жила, что там происходило, но хотим думать, что знаем. Знаем, что были Олимпиады. Древняя Греция, или Эллада, славна не гражданскими войнами, но их антитезой – олимпийским миром.

Учреждены Олимпийские игры были примерно в 776 году до н. э. (мы уже писали об этом) и проводились раз в четыре года в местечке Олимпия. Олимпия находится на Пелопоннесе, но по существу была экстерриториальна. Там храмы, стадионы, все службы, необходимые Олимпиадам, и прочее.

Раскопки последних десятилетий в Олимпии дают нам представление об аллее победителей, стадионах, храмах. О размахе строительства, даже роскоши хризоэлифантинной техники скульптуры. Как, например, статуя Зевса. О гармонии неба синевы с бело-сине-терракотовой мраморностью юных, бронзово-блестящих тел, одетых в белые одежды. О запахе шерсти, лавра, пота… О сказке параллельного мира…

Олимпиады и олимпийский мир важнее войны и всех прочих дел. Время в Греции рассчитывалось по Олимпиадам. «Говорят, что он родился в семьдесят первую Олимпиаду, на втором ее году…» – так описывается дата рождения драматурга Софокла, т. е. по-нашему в 488 году до н. э. или в первой половине V века до н. э. Он был на семь лет моложе Эсхила и на 24 года старше Еврипида.

Закон Олимпиады общий для всех. Он выравнивает обязанности и права всех граждан полисов, участников игр. Понятие о времени – всегда основополагающая азбука порядка, хроноса-логоса. Продвигаясь вперед, оно спирально возвращается, оно вечно молодо. Оно «обновляется», омывается вечной юностью своих снов. Греки не любили изображения старости, увядания, но лишь отрочества и зрелого мужества. Только те города, которые участвуют в Олимпиадах, – Эллада. А не участвующие – варвары. И время «раз в четыре года» у эллинов одно, а у остального мира – другое. Хотя, надо сказать, счет времени, как образ космического порядка, был особенно чтим в Месопотамии, у финикийцев и в Древнем Египте. Порядок (время) и хаос – две стороны космического равновесия. Четыре года – часть сотического (солнечного) цикла, а 4 по 365 дней – время возвращения, или рождения, феникса. Олимпийские игры – высший порядок, форма. Культура Древней Греции создала Форму в противовес не-форме, как вечная победа и торжество хроноса-логоса над хаосом и вневременьем. Когда, предчувствием, предвиденьем томим, Пикассо написал «Гернику», то «концом» для него было возвращение мира Хаосу. Мир вновь неопределенно серо-черный; цвет померк; исчез. Повержены и разрознены все символы культуры. Жизнь безвозвратно утрачена. Конец упорядоченной материи, безумный бык хаоса вновь воскрес из небытия. Знаки апокалиптической трагедии отсылают нас вновь к началу – доантичности, когда у берегов Кипра из моря вышла златокудрая Афродита. Конец – это конец той форме, которую, как начало, гениально нашли греки Эллады. Именно Форма, как идея, принцип и образ мира была создана Элладой.

И сегодня среди руин Олимпии мы все равно видим и осязаем этот вечно юный мир гармонии форм. Мы стоим на дорожке, по которой бежали бронзовые, нагие «мы» Эллады.

Атлеты бегали, прыгали, метали диск, копье, участвовали в кулачных боях. Но главное соревнование – гонки на колесницах. Учредители колесничных игр – мифологические герои Пелопс и Эномай – изображены на фронтоне храма Зевса Олимпийского. Победители венчались оливковым венком. Победивший трижды удостаивался статуи.

Доблесть на войне – это выполнение гражданского долга. Победа в Играх – слава родине-полису и путь в бессмертие. Мы говорим о феномене античной Греции, никогда больше не повторившемся, о сознании, вообразить которое современному человеку невозможно – так оно далеко и сказочно.

Условия, родившие античный театр, искусства, так же неповторимы, как неповторима олимпийская демократия. Философ Павел Александрович Флоренский в диссертации «Столп и утверждение истины» дает расшифровку слова «эллада», раскрывая суть понятия. «Лада» – как «течение», а «эл» – приставка, означающая «остановку течения». Течение жизни напряженного и пестрого мира Древней Греции останавливается на время Олимпиады. Греция становится Элладой. Запомним: время Олимпиад – священное, выпадающее из «течения», остановленное время. В этой точке происходит все: единение, равенство и напряжение состязания. Это, видимо, и есть Эллада. Бытовая жизнь, ежедневность наполняются иным смыслом. Общество становится другим, живущим «остановленным мгновением». Олимпиада – точка, шов времени на рубеже прошлого и будущего, как бой часов в 12 ночи 31 декабря по единому для нашего мира летоисчислению.

Олимпиада – центр мира, подобный гелиоцентрической системе, где связь Солнца и планет вне нашей воли и компетенции. Когда Греция истощилась Пелопоннесской войной, ослабилась, многое изменилось. Приход македонских царей смял уникальную модель «государства вне государств», олимпийскую демократию, которая была в сознании и подсознании эллинов. Смял, снес не в одночасье, но создал роковую трещину внутри той уникальной системы. Кроме Олимпийского священного мира (раз в четыре года) не меньшее значение имел Пифийский мир (раз в три года). Пифийские игры проходили в другом священном оазисе – в Дельфах. Олимпийские игры – мужские – под покровительством Зевса. Пифийские – юношеские. Их покровители – светозарный Аполлон и брат его Гермес.

Когда сегодня оказываешься в Греции, понимаешь, как трудно люди жили в своем каменистом, вертикальном, все время с подъемами и спусками, мире. Как отвоевывали землю для винограда и оливковых деревьев, пасли коз и овец, делали сыр, охотились, добывали и плавили металл. И только когда по жесткому и крутому серпантину поднимаешься к храму Посейдона на мысе Сунион, понимаешь, что сознание определяет бытие, а не наоборот. В физическом блаженстве гармонии храм парит на краю обрыва над Эгейским морем.

«В 65 километрах от Афин, в Сунионе, на вершине скалы, падающей отвесно в море, стоит построенный почти одновременно с Парфеноном в Афинах – разница в каких-нибудь 50 лет – храм Посейдона. Стоит уже две с половиной тысячи лет. Он раз в десять меньше Парфенона. Во сколько раз он прекраснее, сказать трудно, ибо непонятно, что следует считать единицей совершенства. Крыши у него нет.

Вокруг – ни души. Там, на вершине темной скалы, в вечерней дымке, издали храм выглядит скорее спущенным с неба, чем воздвигнутым на земле. У мрамора больше сходства с облаками, нежели с почвой.

Восемнадцать белых колонн, соединенных белым же мраморным основанием, стоят на равном друг от друга расстоянии. Между ними и землей, между ними и морем, между ними и небом Эллады – никого и ничего.

Как и почти всюду в Европе, здесь побывал Байрон, вырезавший на основании одной из колонн свое имя. По его стопам автобус привозит туристов, потом он их увозит. Эрозия, от которой поверхность колонн заметно страдает, не имеет никакого отношения к выветриванию. Это – оспа взоров, линз, вспышек». (Иосиф Бродский. Поклониться тени. 2006)

Если бы они считали дни, таких дней было бы шестьдесят миллионов. Издали, впрочем, в вечерней дымке, благодаря равным интервалам, белые их вертикальные тела и сами выглядят как орнамент.

Идея порядка? Принцип симметрии? Чувство ритма? Идолопоклонство? Это и есть то, что оставила нам Древняя Греция. Единственный в цивилизационной истории случай, когда гений нации был вложен в идеи культуры.

Греция оставила нам не столько архитектуру, искусство, но идеи архитектуры и искусства. Идеи театра. Идеи философии. Их хватает на всех вот уже более двух тысяч лет. Бессмертный мир идей-образов, которому дарована долгая жизнь вечного возвращения, где красота живет и в отдельных элементах, и в гармонической их соразмерности. Непрерывный путь сквозь века, культуры, цивилизации.

II. В мире образов-идей

В мае 2006 года в Дюссельдорфе открылся Институт литературы имени Фридриха Шиллера. Классическое назначение этого института находит точное выражение в образе греческого храма – периптера, вытянутого прямоугольника с отношением сторон 1 х 0,65. Иные материалы, строительная техника, внутреннее пространство. Институт в Дюссельдорфе аукается дальним эхом с Парфеноном, возвращая его преображенный образ издалека.

Миф рассказывает, что пчелы принесли Аполлону восковую модель храма, который стал первообразом древнегреческого периптера, или, как принято говорить, ордером. Легенда о происхождении идеи храма – подтверждение того, что мы не знаем, как он возник, сколько бы о том ни писали. Мы не знаем эволюции античного храма, как не знаем о «возникновении» египетских пирамид и многого другого. Появились – и все. Основных образов-идей храма два. Более суровый, лаконичный – дорический. Мужской. И легкий, ионический с декоративными валюгами-завитками капителей, фризом и профилем базы колонны.

Это идеи храмов-модулей с постоянным отношением пропорций. Например, в дорической архитектуре 6 диаметров колонны равны одной высоте. В ионической – 7–8 диаметров к высоте. Витрувий (I век до н. э.) в книге «Об архитектуре» записал: «Стройность храмовых зданий основывается на соразмерности, законы которой самым точным образом должны знать архитекторы. Точное соотношение частей подобно соотношению частей тела у хорошо сложенного человека». Но это сухая поэтика чисел. А кто исчислил? Пифагор?

Пифагор, изучив египетскую мудрость, высказал мысль, что началом всех вещей является число. Числовые соотношения устанавливают порядок. Когда на рубеже VII и VI веков до н. э. древнегреческие философы-досократики, такие как Фалес Милетский и Анансемах, стали обсуждать, в чем начало всех вещей, и видели его кто в воде, кто в изначальной бесконечности, в воздухе, они стремились дать определение и объяснение Мироздания как единого целого, управляемого едиными законами. Демокрит же настаивал на том, что Вселенная состоит из атомов, в чем современные ученые с ним почти полностью согласны.

«Когда в кругу пифагорийцев около 540 г. пришли к пониманию, что сущность всех вещей есть число, то это стало не шагом вперед к развитию математики, но рождением совершенно новой математики из глубин античной душевности», – писал Освальд Шпенглер. Это новое миропонимание, новое «мирочувствование души», ибо в мире числа? царит гармония и совершенство форм.

Мир мыслился как форма, и греки явно отождествляли форму и красоту. Мир как форма и красота были творением культуры Эллады. Здесь кроется тайна вечного возвращения. А то, как они жили-были, ушло вместе с ними, унесено потоками времени. «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…» – написала когда-то Ахматова.

Идеи перехода от арифметики чисел к пространственно-геометрическим формам принадлежат Пифагору. И много веков спустя, в эпоху Возрождения и гуманизма, в эпоху возвращения к идеям Платона и Пифагора, фигуры изучались как идеальные идеи. Леонардо в трудах о перспективе, Пьерро делла Франческо в книге «О божественных пропорциях», Леон Батиста Альберти, Альбрехт Дюрер развивали идеи античной философской формы и красоты. Ученый монах-гуманист Лука Пачоли написал: «Божественные пропорции – это золотое сечение». Впрочем, определение «золотое сечение» приписывается и Леонардо, и немецкому математику и астрологу XVI века Иоганну Кеплеру. В спирали вечного возвращения восковая модель храма была божественным первообразом истинной идеи красоты, в основе которой лежала поэзия гармонии числа и формы. Подумать только, что среди последователей пифагорийцев – философы Гегель и Кант, астрономы Николай Коперник и Джордано Бруно, Альбрехт Дюрер, французский врач Луи Пастер, теологи и схоласты Средневековья, Альберт Эйнштейн. В перечислении, даже неполном, есть наглядность непрерывности и развития античных идей.

Но в другом месте нашей работы мы покажем параллельное развитие идей «числа и формы» в философии Древнего Китая, особенно в универсальной космогонии «ба-гуа» и Даосизме.

Может показаться, что вся гармония проверяется алгеброй. Но нет. Не меньшее значение, чем знание закона соотношений, имеет художественная интуиция или в искусстве «неучтенный элемент». Мы не будем входить в детали излома и кривизны. Леонардо да Винчи, изучая законы золотого сечения, оценил художественную необходимость «неучтенного» или «лишнего» элемента, заметив при том, что и он тоже должен быть учтенным. Философское и архитектурное значение идеи «греческого ордера» исследовал первым римский историк, теоретик, архитектор Витрувий. Витрувий первым комментировал греческое зодчество, а в начале ХХ века создатель новой архитектурной философии большого города и нового урбанизма Ле Корбюзье писал трактаты, исследуя греческий ордер «Модулер 1», «Модулер 2» и т. д.

Гражданское зодчество Древней Греции до нас не дошло, да им тогда и не занимались. Гражданское зодчество – это гений Рима, и о нем речь впереди. Греческая античность сакральна. Во что был вложен гений нации, то пробивает толщу времен. Стоит все-таки сказать, что строителями они были плохими. Решение внутреннего пространства храмов, освещение, перекрытия, расчет нагрузок делали архитектурные сооружения хрупкими. Стоило безумцу Герострату кинуть небольшой факел в перекрытие храма Артемиды в Эфесе, как он рухнул, не дождавшись помощи, а ведь числился в семи чудесах света. Древнегреческая история, вернее мифология, написала об этом храме много. Геростратов комплекс изучается медициной как комплекс неполноценности. Только вот храма никто не видел.