Шаг на пути к небу. Роман

– А щё енто колоколенки нашей не видно? – всматриваясь в появляющиеся на горизонте контуры станицы, поинтересовался Бандурин. – Навроде с ентого места её должно быть видно.

– Да, должно быть, да токмо не увидишь ты яё боле, не гляди, – Петро вздохнул. – Порушили яё. Так сказать не вписалась в концепцию новой, светлой жизни. А из церквы нашей сделали овощной склад. Так, мол, от её боле пользы казакам будя. Башкин плюнул. – Тьфу, бисово отродие.

Бандурин ехал молча, слушая исповедь товарища.

– Ой накипело, Матвей Семёныч, ой накипело. В нонешний год, у нас всё зерно, до последней капли, выгребли. Нам по весне сеять нечем було. Казаки по всем сусекам пособирали остатки картохи, кою на еду оставляли, да репу посеяли, что бы зимой вообще зубы на полку не положить. Петро выругался.

– Глазки картофельные садили не знаю, уродится чи ни. По всему видно будет, зима голодной будет.

– Ну как-нибудь сдюжим, с Божьей помощью, – натянув улыбку выдавил Бандурин.

– Сдюжим, – согласился Петро, – кудой ж деватьси, не в петлю ж лезть. Немного помолчав, он продолжил.

– Постреляли нашего брата казака, да повешали добро. А кого не постреляли да не повешали, того по лагерям распихали. А зараз ещё и работать не дають, на прокорм себе. Башкин притянул вожжи и замедлил ход.

– В тридцатом годе Кондратий с лагерей воротилси, до него Афоня с Поликашкой Черняевы, да ещё с десяток казаков, кои в офицерьях ходили. Настоятель наш, отец Вячеслав, тожа пять лет отсидел. Зараз в кузнецах ходить.

Бандурин знал всех, о ком говорил Петро. В памяти всплывали их лица, какие-то эпизоды из жизни и совместной службы.

– Меня вот Бог миловал, – продолжал Башкин. – Поранили меня шибко под Тюменью. Руку так в госпитале и оттяпали. Это и спасло меня. Я им такой убогий нестрашон показалси. А так, почитай, всех, хто в офицерьях ходил, во враги народа записали. Казачков простых помиловали, да и то выборочно. Да стариков оставили в покое. Ну и вот таких вот как я, поранетых.

Было видно, что всё это, до сих пор кровоточило в сердце у Петра, и приносило ему неимоверную боль.

Бандурин слушал его молча, понимая, что гражданская война до сих пор продолжает разрушать человеческие жизни, и когда это всё закончится, одному Богу известно.

– У нас почитай пол станицы мужиками заселили, – продолжал изливать накипевшее Петро. – Колхозы мы тяперича строим. Своего нечёго нет, всё общее. Мне щоба сына на коня посадить, пришлось выбракованную кобылу в колхозе брать в аренду, под запись. Хде енто видано такое, щоба коня казаку под запись выдавали, аки в ломбарде? Вот так и живём, брат Матвей, так и живём.

Между тем они въехали в станицу. У Бандурина застучало сердце. «Как давно я об этом мечтал» – подумал он, ничего не сказав. Он смотрел по сторонам, наслаждаясь видом своей малой Родины.

– А как семья полковника Беляева? – поинтересовался он, проезжая мимо их дома.

– Полковника осудили, о его судьбе ничего не известно. А Настасья, старшая его доня, мать давно уж схоронила. Одна растит двоих меньших братьёв.

Матвей долго смотрел на их калитку, пока она не скрылась за поворотом.

– Вот друже, на твою улицу въезжаем. Ох, зараз батьки обрадуются, – заулыбался в бороду Башкин.

У Бандурина сердце забилось ещё сильнее. Они остановились, подъехав к дому с затворёнными ставнями. Матвей обратил на них внимание. «Наверное, матушка закрыла их, когда полуденное солнце стало нагревать хату» – подумал он.

Петро спрыгнул с брички, и быстро привязал коня к забору.

– Братец, дозволь мне быть добрым вестником? Обрадую твоих, – не дожидаясь ответа, он юркнул в калитку. Матвей пошёл следом.

Войдя во двор, он встал на колени, и поцеловав землю, трижды перекрестился.

– Слава Тебе Господи, добралси, – прошептал он еле слышно.

Петро не вошёл, а влетел в дом. У окна, на лавке сидел Семён Евсеевич, глава семейства Бандуриных. Перед ним на колодку был натянут сапог. Хозяин, аккуратно и не спеша, подбивал стёртые каблуки. Мария Тимофеевна, его жена, со снохой Варварой, расположились вокруг большой корзины, наполненной разными грибами. Они ловко нанизывали их на верёвочки и развешивали на окна, для сушки. На полу, посреди комнаты, играли двое ребятишек.

– Здорово дневали, часныя казаки и казачки, – перекрестившись и поклонившись в пол, поприветствовал их Башкин.

– Да слава Богу, – практически в один голос отозвались присутствующие, обернувшись на него.

– Сам то, как жавёшь Пятруша, – оторвавшись от своего занятного дела, полюбопытствовал Семён Евсеевич. – Що енто ты светиси, аки пасхальное яичко? Али праздник какий нынча?

– Ой, праздник дядька Сямён, ох и праздник, всем праздникам праздник, – с припевкой в голосе выплёскивал свою неподдельную радость Петро, как бы предугадывая те чувства, которые через мгновение испытают родители, обрятшие воскресшего сына.

– Ну, гутарь, не томи, порадуемси с тобой, – глядя на Петра, сказал заинтригованный Семён Евсеевич.

Женщины, с лёгким недоумением, остановив своё занятие, тоже уставились на сияющего гостя. В это время на пороге появился Матвей. В комнате на мгновение зависла звенящая тишина.

– Сынок, – на выдохе, истошно прохрипела мать. Какой – то невероятный спазм охватил её тело.

– Сынок мой родненький, – захлёбываясь от подкатывающейся истерики, она рванулась к нему, и прижалась к груди. Слёзы хлынули из её глаз. Женщина обняла сына, прижимаясь к нему, не в состоянии больше сказать ни слова.

Отец, поднявшись со своего рабочего места, не мог шелохнуться от неожиданности. Кровь хлынула к вискам, лицо налилось багрянцем.

– Матвеюшка, ты ли енто? – приходя в себя, произнёс он. Матвей, еле сдерживая слёзы, посмотрел на отца.

– Я, батя.

Семён Евсеевич сделал несколько больших шагов, и оказался рядом с сыном. Обхватив его затылок своей могучей ладонью, он прижал его голову к своему плечу. Варвара, не поднимаясь, наблюдала за происходящим. Ребятишки притаились, не понимая, что происходит. Петро, украдкой, то и дело смахивал слёзы, предательски выступающие на глазах.

Неожиданно, Мария Тимофеевна рванула к большому сундуку, стоящему возле печи. Открыв крышку, и выкинув из него несколько тряпок, она достала старенькую, в резной оправе иконку.

– Уберегла, Царица Небесная. Уберегла сыночка, Заступница наша – женщина перекрестилась и поцеловала образ Пресвятой Богородицы, вытирая заплаканное лицо кончиками платка, упавшего с головы на плечи.

– Кажную ночь просила защиты у Заступницы Небесной, и услышал Господь, – всхлипывала она.

Мария Тимофеевна поднесла икону мужу. Он, перекрестившись, поцеловал её.

– Милостив Господь нынче к нам мать, Слава Тебе, Господи.

Перекрестив себя и сына, он ещё раз поцеловал святой образ. Матвей сделал тоже самое. За ним повторил Петро и Варвара.

– Ну что же мы на пороге, садитесь за стол, – захлопотала мать, ставя икону на полочку опустевшей божницы. Время от времени, по домам ходили патрули, и изымали у казаков иконы и распятия. Дескать, неча религией себе голову задурять.

– Варюшка, подавай на стол, казаки с дороги знать оголодали, – по-отечески мягко скомандовал Семён Евсеевич.

Все стали усаживаться за стол.

– А Сеньша то с Андрейкой рыбалят, – опомнилась мать, и выбежала во двор.

– Даша, Даш, – крикнула она через соседский забор.

– Что, баб Маш? – отозвалась девушка с длинной, чёрной как смоль косой, и большими голубыми глазами.

– Дашенька, миленькая, сбегай на реку. Там Андрейка наш с Сенькой рыбалить пошли. Скажи щоба домой бёгли. Скажи, зараз Сенькин батька домой возверталси.