Блеск и нищета Жанны Дюбарри

(от Жана Дюбарри, Жанне)

Милый Ангел,

Пусть крестьянский мальчик, которого вы нарядили в шелка, чтобы вы могли достойно выглядеть, принесет ответ на ваше письмо. Если бы мое состояние позволяло, я бы еще вышил золотом ваши инициалы и каждое слово моего послания.

Будьте уверены, любезнейшая Жанетон, что я не пролил на вашу грудь ни единой капли ртути или любого другого вещества, путь даже подобное украшение, как это известно всем от Тюильри до Пале-Рояля, подчеркивают чистоту вашего румянца.

Я знаком с г-ном Марэ шапочно, и вы сами хорошо понимаете, что этот новый Гомер, этот Данте или Вергилий нашего времени сочиняет современную эпопею, материалы для которой выдумывает не столько его гений, сколько смелые поступки наших современников. Своих муз он набирает в Опере или у Бриссо, где эти маленькие божества присутствуют в большом количестве. Они каждый день рассказывают ему про новые подвиги наших героев: один стал властелином трех альковов в одну ночь, другой удачно поработал выкованной самим Вулканом шпагой в толпе фигуранток из Оперы и т. д. Нашему писателю нет нужды ничего выдумывать, город и Двор сами дают ему более чем достаточно пищи для вдохновения.

Посему, дорогой мой Ангел, я обрекаю вас на забвение и унижение: г-н Марэ вами более не интересуется, если бы даже вы и были больны сифилисом. Ваша история с ртутью кажется мне чистейшим вымыслом. Не выдумка ли это вашего смазливого г-на де Лесторьера, который старается наказать вас за то, что вы снова стали захаживать к мамаше Гурдан? Но нет! Могу поспорить, что мой собрат получает дивиденды за вашу столь полезную неверность и ему было бы невыгодно на вас сердиться. А может быть, слухи о болезни распускает какая-нибудь из ваших соперниц или, скорее, завистниц, поскольку соперниц у вас быть не может, одна из тех низкопробных шлюх с нижнего этажа, над которыми вы, благодаря вашим видимым и скрытым достоинствам, возвышаетесь на несколько ярусов?

Но я более склонен верить третьему предположению – это всего лишь плод моего воображения, чистая выдумка, но мне она нравится больше вашей. Не являюсь ли я в некоем вашем романе главным действующим лицом, из-за кого постоянно возникают скандалы? И конечно же, вы хотите мне за это отомстить! Вам, моя милочка, нужны уверения, доказательства или, по меньшей мере, серьезные знаки моего доброго расположения и привязанности. Хотите, чтобы я к этому добавил знаки любви, клятвы? Но я не тот человек, кто обещает. С меня достаточно без лишних разговоров держать свое слово, и я советовал бы вам последовать моему примеру. Зачем нужно передавать ваши изложенные на бумаге чувства через какого-то юного беррийца или пикардийца, который пачкает их своими грязными пальцами? Приходите лучше сами ко мне и лично выскажите свои претензии с той очаровательной живостью, чьи взрывы меня раньше так часто смущали. Приходите в ночной рубашке, пожалуйста.

Вечером того же дня

(от Жанны, Жану Дюбарри)

Мой дорогой,

Юный посыльный, чья провинциальная грязь и запах земли не нравятся вам даже под шелками, вовсе не берриец или не пикардиец, а нормандец. Это можно понять скорее слухом, чем обонянием. Ваш дом и мое жилище, как и наши сердца, не очень далеки друг от друга, поэтому мой молодой лакей готов незамедлительно доставить ответ на мое письмо и, если нужно, еще до конца этого дня принести вам мой последний ответ на все вопросы. Не знаю, заметили ли вы, что этот юноша красив, хорошо сложен, высок, широкоплеч и имеет лицо херувима. Допускаю, что, хотя белье его чистое, все остальное не столь ухожено. Перед тем как направить его к вам, я его помою: он, несомненно, никогда в жизни не мылся в ванне, но я постараюсь сделать так, чтобы это испытание стало для него менее жестоким.

Сожгли ли вы уже в печи кровать, которую ваш краснодеревщик и ваша похотливость сделали необычайно большой для того, чтобы, как вы выразились, мы могли наслаждаться друг другом во всех смыслах этого слова? Если кровати нет, с меня будет достаточно софы, кресла, ковра, паркета, лишь бы меня обнимали ваши руки и окружали нежной заботой, а также двух, лучше – трех зеркал, которые станут свидетелями наших проделок. Жирандоли, канделябры и люстры будут освещать эту сцену адским светом. Что вы на это скажете?

«Девица Боварнье[48 - Вероятно, фамилию исказил сам Марэ, поскольку в городе Жанну знали под вымышленным именем «де Вобернье». Возможно также, что и она сама выдумала этот «вариант».] – записал инспектор полиции Марэ, – помирилась с г-ном Дюбарри…»

Наши герои еще не стали столь известными проходимцами, чтобы полиция старалась не искажать их имена. К ним относились беззастенчиво. Они принадлежали к категории пройдох в шелковых чулках:, и можно было надеяться, что вскоре о них позабудут.

Продолжая свой рапорт, Марэ уточнил: «Дюбарри будет не только покупать для Жанны все, что ей понравится, но и будет терпеть все ее капризы».

Таким образом наш Плут не был в сильном восторге от возвращения своей добытчицы денег: она собиралась наставлять ему рога не только ради денег, но и так часто, как будет предоставляться такая возможность, делать это ради своего удовольствия, ради удовлетворения своего «каприза». И сутенер стал слугой этой красивой шлюхи, чем-то вроде интенданта с привилегией ложиться в постель своей хозяйки.

Это последнее заявление – не такое уж смелое утверждение. Конечно, Жанна вернулась. Дюбарри доказал, что не зря носил прозвище Плут: у него хватило ума не звать ее назад. Он также не был настолько простодушен, чтобы поверить, что эта красотка действовала по порыву страсти. Впрочем так много он и не требовал. Просто Жанне было намного удобнее жить с ним рядом, чем одной. Вот причина и объяснение этому возвращению.

Она любила единственный раз платонической любовью только Адольфа, сына Жана, парня с приятным лицом и покладистым, открытым и честным характером. Иногда Жанна думала, что супруга Дюбарри, которой никогда не позволялось выезжать из родной Гаскони, в своей скрытности дошла до того, что дала Дюбарри наследника, даже не попросив его в этом помочь.

А сама Жанна, казалось, ничуть не жалела, что у нее не было потомства. Надеялась ли она когда-либо произвести на свет незаконного сына Короля? Это было не в ее характере: Жанна считала себя насколько красивоуу, что могла производить на свет только бриллианты. Другими словами, материнский инстинкт у нее почти полностью отсутствовал. В лице Адольфа она нашла сына, который в полной мере соответствовал особенностям ее характера и очень ограниченной «тяге к материнству». В 1763 году, когда Жанна познакомилась с Адольфом, тому было уже четырнадцать лет, возраст Керубино из «Женитьбы Фигаро», и молодая женщина, сомневаться в этом не приходится, могла в сердце испытывать к нему нечто подобное тому, что испытывала Сюзанна или графиня Альмавива.

16 января 1766 года

(от Жанны, Адольфу Дюбарри)

Мой милый Адольф,

Вчера вечером я подошла к двери. Мне открыли, и я увидела нечто вроде турка с великолепными усами, горящим взглядом и черепом, гладким, как яблоко Ньютона. Я стала готовиться к смерти: неужели этот монстр меня задушит или сломает кости своими огромными ручищами? Неужели твой отец нанял этого громилу, чтобы убить меня, или турки захватили Париж?

Это ужасное с виду создание приоткрыло рот, изобразив, несомненно, улыбку, показав зубы, похожие на волчьи клыки. Движением руки, напоминавшим взмах крыла ветряной мельницы, он пригласил меня войти. Я вся окаменела, не смея двинуться ни туда, ни сюда. Едва двигая сведенными от страха губами, я произнесла, что «являюсь крестной матерью господина Адольфа», и попросила тебя позвать.

Это создание, очевидно, понимало французский язык, что несколько успокоило меня, но потом сообщило, что «господина Адольфа» нет дома. И тогда я спросила:

– Когда же он вернется?

– Не знаю.

– А надолго ли он ушел?

– Его нет, повторяю вам.

Не сумев больше ничего вытянуть из этого Цербера, я решилась войти, рискуя жизнью, чтобы покончить с этим делом так или иначе. В маленьком салоне перед камином сидел некий человек с очень злым лицом, в домашнем халате и чепце, и делал вид, что читал какую-то газету. Он даже не поднялся, чтобы приветствовать меня: ты, наверное, узнал своего отца.

Я вся дрожала от холода и страха, который внушил мне лысый гигант. Не снимая манто, я некоторое время простояла перед очагом, потирая ладони в надежде, что они не отвалятся от запястий.

Отец твой продолжал хранить молчание с непроницаемым выражением лица, не отрываясь от чтения. В конце концов я решила вернуться на улицу Монмартр. Стоило ли мне объявить ему о своем твердом решении или уйти, не сказав ничего? Этого человека ничто не трогало, или же он умело скрывал свои чувства, если таковые вообще у него были. Мне было все равно. Колеблясь в принятии решения, я с нежностью подумала, дорогое мое дитя, что только наша дружба вновь привела меня на улицу Нев-Сент-Есташ и на этот раз все будет кончено с нашим смехом, играми, сказками, которые мы друг друга рассказывали.

Но тут появился мой слуга с повозкой, на которой была моя мебель. Турок сообщил о прибытии юного нормандца и повозки. Твой отец вышел наконец из летаргии и приказал турку перенести вещи в дом. А затем снова занялся чтением, словно впав в сон. Он даже не обратился ко мне.

Вот так, милый мой Адольф, я вернулась в ваш дом. Но тебя там не было, твоему отцу лучше было бы оказаться в антиподах. Мне сказали, что служба у Короля[49 - Благодаря протекции Ришелье, в 1763 году в возрасте четырнадцати лет Адольф был принят на службу в качестве пажа в покоях короля. В 1766 году ему было уже семнадцать лет.] задержит тебя до конца месяца. Мне так не терпится снова увидеть самого юного, самого нежного и самого честного из моих друзей.

Понедельник

(от маршала де Ришелье, Жанне)

Мой милый друг,

В лавке г-на Обера я нашел три нитки рубинов, на них можно было бы подвесить большой кабошон из того же камня. Я попросил, чтобы их перенизали на прочную нить, поскольку эти камни, маленькие или большие, довольно тяжелы. Потом я задумался, что же я буду делать с этим украшением, которое, естественно, не пристало носить мужчинам. И тут пришла в голову идея подарить его вам. Не найдя для него подходящего по размерам ларчика, я отправил на улицу Монмартр своего кучера, двух посыльных и двух лакеев с факелами позади кареты, чтобы доставить вас ко мне с триумфом. Мои люди обнаружили дверь вашего дома закрытой. Им сказали, что голубка покинула свое гнездышко и снова очутилась в сетях нашего знаменитого ловца дичи.

Я так расстроился, что не могу даже глядеть на эти рубины. Я уже начал подумывать, не пронзить ли мне сердце или бок, чтобы скрыть в крови этот яркий цвет, который так и привлекает к себе взгляд. Но, будучи уже не в том возрасте, чтобы совершать подобные поступки без того, чтобы не показаться смешным, я решил в конечном счете оправить их в мою ложу в «Опере», где их цвет сливается с красной обивкой кресел.

Я жду вас там сегодня вечером, моя милочка. Девица Арну[50 - Арну, Мадлен Софи (1740–1802) – французская актриса и певица, самое знаменитое сопрано своего времени. Ее побаивались за меткие, иногда жестокие словечки и из-за бурных романов (естественно, с графом де Лораге, а также с мадемуазель Рокур, известной трагической актрисой из «Комеди Франсез»). Помимо своего постоянного любовника, она принимала в своем особняке на Шоссе д’Антен всех, кто был в моде и кто задавал тон светской жизни: принц д’Энен, принц де Линь, герцог Шартрский (будущий Филипп Эгалите) и т. п.] будет петь в роли Тисбеи[51 - Героиня оперы Моцарта «Дон Жуан».], но я буду на месте и постараюсь вас немного развеселить.

Я сообщил вашему охотнику за птицей, что он не увидит вас две или три ночи, если вы не против. Он для вида простонал и произнес несколько фраз относительно жестокой судьбины и недостойных нравов наших современников. Но чтобы отпустить грехи, которые вы совершите сегодня ночью, я намерен стать кардиналом, как мой предок, и быть им столь долго, сколько мы будем заниматься нашими святыми поступками.

Преданный вам Р…

В тот же понедельник, когда солнце легло первым

(от Жанны, Ришелье)

Ваше Высокопреосвященство,

Действительно, вокруг меня я вижу много красного: ваши рубины мне очень понравились. Красная обивка кресел в ложе тоже пришлась мне по вкусу, а пурпурные одеяния, которые вы на себя надели, внушают мне уважение, и поэтому я стою на коленях перед вами, покорная и сладострастная, как вы меня учили.

Но вы, вероятно, забыли, из всех цветов я предпочитаю белый, который лучше, чем красный, говорит, что я – ангел.

Ваша любящая служанка во всем, что вам будет угодно приказать сегодня ночью.

Все в тот же понедельник

(от Ришелье, Жанне)