Палм-бич

– Но в один прекрасный день, Лайза, если ты вырастешь очень красивой и очень доброй, как принцесса из сказки, кто знает, может быть, какой-нибудь принц возьмет тебя туда, за мост.

Плохо разбираясь в премудростях мира, Лайза, тем не менее, улавливала отсутствие логики в словах матери, однако этого было недостаточно, чтобы усомниться в справедливости ее слов, да девочка этого не хотела. Это было царство фантазии, мечтаний, белых рыцарей и стремительных пони, сверхчеловеческих возможностей и высшего разума, а Палм-Бич был таинственной вселенной, по которой скакали мифические существа и без конца совершали безрассудные подвиги. И Лайза навсегда сохранила в себе блистательную веру. Она мечтала о том, что в один прекрасный день сама станет частью этой жизни. Ее повезут туда в золотой карете под звуки марширующего оркестра, в раю ее встретит хор ангелов, и когда она во всей красе переедет по мосту на другую сторону, то туда вместе с ней перенесутся ее мать и семья. И тогда вся огромная благодарность семьи прольется на нее. Она, Лайза, превратит эту невероятную мечту в явь и будет вечно купаться в лучах любви и уважения за совершенный подвиг.

* * *

Твердый голос Уилли Боя вклинился в сознание Лайзы, прерывая грустные, сладкие воспоминания.

– Кажется, мы с тобой разминулись, Лайза.

– Да, я вспомнила маму, – слабо улыбнулась она.

– Да, что за женщина была! Второй такой красавицы я в нашем округе не видел. Да, у нее был шик – настоящий шик, – он был у твоей матери, Лайза. Томми повезло.

Они грустно посмотрели друг на друга. Оба знали, что сейчас произойдет. Оба желали этого. И каждый по-своему боялся.

Зачарованно, словно змея во власти заклинателя, Лайза наблюдала за развитием событий, не в силах остановить заведомо обреченную попытку изгнать духов, тщетное стремление заставить сгинуть призраки прошлого.

– Так я и не узнаю, как это случилось. Никогда себе не прощу того вечера.

Уилли Бой часто начинал именно так. Но Лайза-то знала. Знала до мельчайших подробностей – и хранила эту память денно и нощно всю жизнь. Томми и Джек. Пьяное возвращение домой. Ускользающие мысли, подогретое алкоголем воображение. Рука об руку, мужской запах, товарищество многолетних проверенных партнеров по пьянке. Старый дом, тихий, но хорошо освещенный. Хихиканье с настояниями неукоснительно соблюдать тишину. Скрипящие половицы, спотыкающиеся шаги, притупившееся зрение. Кто по рассеянности опрокинул локтем керосиновую лампу, какой случайный шум заглушил звук ее падения – проехавшая машина? Паровозный гудок? Чья-то шутка, без которой можно было обойтись?

Пожар начался еще до того, как мужчины забрались под жаркие простыни; он набирал силу, пока приятели проваливались в пьяное оцепенение. Жадно набросившись на рассохшиеся от дневной жары бревна, подгоняемый капризным ночным бризом, огонь беспрепятственно предался дикой оргии разрушения. Лайза, спавшая беспокойно, услышала и почувствовала его первой. Распахнув настежь дверь, она ударилась о стену жара, оглушившую ее треском и шипением ревущих языков пламени. Ее спас только инстинкт. Лайза захлопнула дверь перед огнем и за несколько мгновений, которые подарило ей это интуитивное правильное действие, успела выбраться через окно спальни в спасительную темноту заднего двора.

Стоя там одна, в полном смятении чувств, едва соображая, что происходит, Лайза наблюдала, как пламя пожирает ее мирок. Между сном, пробуждением и явью пронеслись лишь несколько коротких секунд. Теперь ее охватил жуткий ужас. За оградой кричали соседи, и их тревожные крики проникали в полусонное сознание Лайзы.

Ее отец, мать и дед находились в гудящем огненном котле. Удалось ли им, как и ей, спастись? Или они уже исчезли – исчезли навечно, не оставив возможности даже для горестного прощания? Лайза подбежала к свирепому пламени, еще раз ощутила на своем лице его беспощадный жар, вдохнула удушающий запах дыма. Боль, которая обожгла ее неприкрытые, обнаженные соски, чудовищный, безымянный – ужас, который внушал пожар, заставили Лайзу отпрянуть назад. И тут она увидела тень.

Из самого центра бушующего огня, дергаясь точно лунатик, появился призрак.

Парализованной ужасом Лайзе потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто это. Это была ее мать, и она пылала. Мэри Эллен вырвалась из ада, однако ей не удалось спастись от него.

Лайза прыгнула вперед, как зачарованная глядя на пляшущие, рвущиеся языки пламени, которые скакали и вились вокруг обнаженной плоти матери. Ноздри Лайзы пронзило зловоние горящей кожи тела, которое подарило ей жизнь и теперь на ее глазах корчилось в огне. Сердце Лайзы застонало от ужаса.

Ослепленная огнем, Мэри Эллен проковыляла к Лайзе, и сквозь ее обожженные губы просочился сухой, опаленный крик боли и страха. Пытаясь обрести спасение, которого ей не суждено было найти, Мэри Эллен делала руками странные, молящие жесты, напоминающие движения ребенка, который с завязанными глазами 'играет в жмурки.

Не обращая внимания на огонь, Лайза бросилась в объятия Мэри Эллен, предлагая свое обнаженное тело как бальзам для смертоносных ран, как пищу для безжалостного огня взамен материнской плоти. Она грубо опрокинула. Мэри Эллен на землю и, распластав ее, накрыла собой, словно одеялом, в отчаянной попытке перекрыть к телу матери доступ кислорода, без которого пламя не может гореть. Она не чувствовала боли, когда огонь пытался перекинуться на нее, не думала об увечьях, которые могла нанести себе своим самопожертвованием. Она была животным, которым движет только сила инстинкта, сила любви.

Мать и дочь катались вместе по выжженной, редкой траве двора, стеная духовно и физически. Потом появились руки других людей, раздались другие голоса, последовал резкий шок от холодной воды, послышались приглушенные восклицания ужаса.

Поменявшись местами с матерью в отношениях, освященных временем, Лайза покачивала Мэри Эллен на своих руках; мать и дитя вцепились друг в друга, сопротивляясь рукам, которые пытались разъединить их. Лайза нежно вглядывалась в обезображенное лицо, красоту которого слизнул беспощадный огонь; сила пожара искорежила и истерзала родные черты. Бормоча слова ободрения и отчаянной надежды, Лайза гладила спаленные волосы, но чувствовала присутствие ангела смерти, который парил над ними, подлетая и вновь отлетая прочь, – и она понимала, что мать умирает.

И когда ощущение горя прорвалось сквозь захлестнувшие Лайзу волны страха и ярости, сквозь ток адреналина, толкавшего к действию, то хлынули слезы.

– О, мама, – рыдала Лайза, а большие соленые слезы наполняли ее глаза и струились по сухим щекам, равномерно капая на распухшую, потерявшую цвет и сочащуюся влагой кожу. – О, мам, останься со мной. Не уходи. Пожалуйста, останься.

Она обнимала умирающую мать, прижимала ее к своему сердцу, пытаясь слиться с нею, вдохнуть жизнь в смерть, отсрочить неизбежный уход в вечную пустоту. Узнать Мэри Эллен было невозможно, она была низведена до самой жалкой карикатуры на свою былую красоту, однако в ее изуродованном теле еще билось сердце, еще дышали легкие. Для Лайзы этого было достаточно, и она молила Бога не забирать дар жизни, без которого ничто невозможно, без которого нет никакого будущего.

Мэри Эллен попыталась пошевелить израненными губами, и Лайза склонилась, чтобы услышать произносимые сквозь боль слова. Она их никогда не забудет, всегда будет относиться к ним с уважением и пронесет их через жизнь, как талисман – волшебный амулет, который осветит ей путь вперед.

– Милая Лайза. Я так тебя люблю… так люблю.

– О, мам, я тоже люблю тебя. Я люблю тебя. Оставайся со мной. Оставайся со мной.

– Я пошла… в твою комнату. Но ты спаслась. Я так счастлива.

Ее голос звучал все слабее, но она снова заговорила:

– Лайза. Милая девочка. Все эти вечера, на крыльце. Помни, о чем я тебе рассказывала. Не сдавайся, как я. У тебя получится. Я знаю, что получится. Понимаешь, о чем я говорю. О, Лайза… прижмись ко мне.

– Не разговаривай, мам. Скоро сюда приедут врачи. Постарайся не говорить.

Теперь пучина горя окончательно поглотила Лайзу, и она зарыдала, почувствовав под своими руками, как дернулось исковерканное тело матери, цеплявшееся за ускользающую жизнь.

– Я помню, мамочка. Я все помню. Не умирай.

Мамочка, пожалуйста, не умирай.

Но, не внимая этой горячей мольбе, Мэри Эллен вогнула спину, и по телу ее пробежала судорога. И словно лист, гонимый ветром, в ее последнем вздохе прошелестело:

– Палм-Бич… Лайза… всего лишь только мост…

* * *

Было двенадцать часов дня, и солнце палило землю, вонзаясь лучами в пропеченный тротуар, как стрелами, сверкающими и дрожащими в неподвижном воздухе. Но Лайза и Мэгги отчего-то как бы не замечали этого и, сдвинув головы, вели напряженный разговор возле банка.

– Но что же ты собираешься сказать, Лайза? Ты же знаешь, это действительно ушлые ребята. Папа всегда говорит, что они дают в долг только тем, кто в деньгах не нуждается.

– Все будет нормально, Мэггс. Гимнастический зал у меня заработает. Я это знаю и заставлю этого типа тоже поверить. Мы договоримся. Вот посмотришь.

Вид у Мэгги был сомневающийся, однако, как всегда, самоуверенность Лайзы оказалась заразительной.

– У тебя есть все документы?

Лайза помахала скоросшивателем перед носом подружки и рассмеялась.

– Это все бутафория, Мэгги. Банкиры дают деньги людям, а не стопке бумаг. Как я выгляжу?

Теперь наступила очередь Мэгги смеяться. На ее взгляд, Лайза всегда выглядела прекрасно. Свободный, небесно-голубоватого цвета льняной жакет поверх белой тенниски. Длинные загорелые ноги, рвущиеся из-под короткой белой плиссированной хлопчатобумажной юбки, носки по щиколотку и парусиновые туфли на шнуровке. Но одежда была, по правде говоря, не существенна, она лишь отвлекала от главного – от великолепного тела, которое наряд так неумело скрывал.

– Будем надеяться, что этот парень счастливо женат и является столпом церкви – в противном случае там на тебя будет совершено покушение.

– Ты о чем-то другом можешь подумать, Мэгги? Э, уже поздно. Я, пожалуй, пойду. Пожелай мне удачи.

По мере того как лифт поднимал Лайзу все выше, самоуверенность ее падала. Прошла неделя или две с тех пор, как она приняла решение, и с каждым прошедшим днем ее желание возрастало в геометрической прогрессии. Она намеревалась открыть гимнастический зал, успех которого в этом мире будет непревзойденным, – этакий центр физического совершенства, слух о котором распространится широко и далеко. Она создаст его, слепит его, воплотится в нем, а за это зал подарит ей то, чего она желает. Это будет ее пропуск через мост, ее посмертный подарок погибшей матери. Скоро боги и богини услышат о ней по всем небесным каналам связи, и как только эта новость перенесется через сверкающую гладь озера, молодые обитатели рая будут искать с ней встречи, дарить ей свои тела, чтобы она придавала им форму, ваяла их, тренировала. В знак признательности они позволят ей бывать среди них. Перед Лайзой стояло только одно препятствие. Банкир по имени Уайсс. Без денег она никуда не пробьется, не состоится, будет обречена на вечное прозябание.

Лайза не противилась мрачным мыслям, которые завладели ее рассудком. Она научилась этому фокусу. Чтобы добиться чего-то в жизни, нужно чертовски хотеть этого. В этом весь секрет. Если нет желания, то тебе кранты. А чтобы подогреть желание, необходимо подумать о последствиях неудачи, чем Лайза сейчас и занималась. К тому времени, как лифт приготовился выплюнуть Лайзу Старр на нужном этаже, она была полна железной решимости. Она добьется своего, чего бы ей это ни стоило. Уайсс выдаст ей ссуду, и ради этого она пойдет на все. Она победит всеми правдами и не правдами.

Назначая прием, секретарша с вытянутым лицом вела себя неприветливо, и с тех пор настроение ее, судя по всему, не изменилось. К счастью, ждать Лайзе не пришлось. Распахнув дверь в офис, секретарша коротко объявила: