Дело закрыто. Опасная тропа

Хилари взглянула на свою пижаму. Она не могла вспомнить, ложилась она в постель или нет. Она была не одета, на ней оказалась только пижама. Тут она начала вспоминать.

– Да, я пошла спать, но не смогла заснуть, поэтому пришла сюда.

По ее телу вновь пробежала волна дрожи, и она покрепче закуталась в халат. У Мэрион снова был ледяной взгляд. Этого взгляда, казалось, достаточно, чтобы заморозить любого.

– Ты читала это? – спросила Мэрион, глядя на папку.

– Да. Не смотри так, Мэрион. Я только хотела… Я никогда не читала, как проходило дознание.

– И ты решила прочитать, чтобы удовлетворить свое любопытство? – Голос Мэрион зазвенел от гнева.

Хилари сразу же проснулась. Мэрион не должна так себя вести – ведь она просто хочет помочь. Но тут она почувствовала угрызения совести. Бедняжка, это все потому, что любое упоминание о суде выводит ее из себя. В порыве жалости она произнесла:

– Не надо так! Я действительно хотела помочь, поверь мне. Я уберу папку. Я не думала, что ты ее увидишь, и заснула нечаянно.

Мэрион подошла к окну и отдернула шторы. За окном начинался новый день, стоял туман, воздух был пропитан влагой. Она обернулась и увидела, как Хилари убирает папку. Дело Эвертона закрыто. Джефф сидел в тюрьме. А ей предстояло прожить еще один день. Она сухо произнесла:

– Пойди оденься. Я приготовлю завтрак.

Но Хилари остановилась на пороге.

– Если тебе не трудно, поговорим об этом, дорогая…

– Я не стану об этом говорить! – ответила Мэрион, и в ее голосе вновь прозвучала нотка гнева. Она уже оделась, сделала макияж и как будто сошла с ультрасовременного плаката – невероятно грациозная, слишком неестественная, но красивая, по-прежнему красивая.

Хилари поспешно продолжила:

– Есть вещи, и это на самом деле важно, о которых я хотела бы тебя спросить.

– Я не стану об этом говорить! – снова произнесла Мэрион.

Хилари больше не напоминала привидение. На лице сиял румянец, а глаза увлажнились. Яркая внешность Мэрион затуманилась, словно утонув в слезах. Но это были ее слезы, а не слезы Мэрион – та не стала бы плакать. Хилари повернулась, выбежала в свою комнату и захлопнула дверь.

После того как Мэрион ушла на работу, Хилари вымыла оставшуюся после завтрака посуду, убрала кровати, подмела пол и вычистила щеткой ковры. Это была небольшая квартирка, и уборка не заняла много времени. Раз в неделю к ним приходила женщина, чтобы сделать генеральную уборку.

Покончив с делами, Хилари присела и задумалась. Она взяла бумагу и карандаш и стала записывать пришедшие ей в голову мысли.

Миссис Мерсер: почему она так много плакала? Она плакала во время дознания, судебного процесса и в поезде. Но при этом продолжала утверждать, что слышала, как Джеффри ругался с дядей. Она не должна была этого говорить. Она плакала, но не меняла своих показаний.

Это первое, что бросилось Хилари в глаза.

Затем: приходящую работницу не допрашивали в качестве свидетельницы. Она бы с удовольствием задала ей несколько вопросов. Например, о зубной боли миссис Мерсер. Было очень странно, что ее зуб разболелся как раз в тот вечер. Очень кстати, если вас мучают угрызения совести и вам хочется закрыть лицо руками и зарыдать от отчаяния. Вы можете это сделать, сказав, что у вас болит зуб, и никто не догадается об истинной причине ваших страданий.

Миссис Томпсон: вызывает всеобщее уважение, но ничего не слышит. Очень удобно иметь глухого свидетеля, когда рядом собираются застрелить человека и тебе об этом известно. Если они об этом не знали, зачем им понадобилась глухая гостья?

Во всем этом не было никакой логики, но Хилари и не считала себя рациональной. Она не стремилась следовать какому-то плану, а просто записывала те вопросы, которые возникали у нее. Глухота гостьи Мерсеров выглядела подозрительно. Кроме того, внимание Хилари привлекло то обстоятельство, что почти у каждого свидетеля были многочисленные алиби. Вспоминая прочитанное прошлой ночью, она подумала, эти люди не могли бы придумать себе более подходящие алиби, если бы только не решили позаботиться об этом заранее. И вдруг у нее в голове словно молния мелькнула мысль: «А что, если так оно и есть?»

Мистер Мерсер – Берти Эвертон – миссис Мерсер – Фрэнк Эвертон…

Миссис Томпсон была приглашена на обед именно в тот вечер. Она настолько глуха, что не расслышала выстрел, но может подтвердить: мистер Мерсер не покидал кухню, а миссис Мерсер отсутствовала не настолько долго, чтобы убить мистера Эвертона и вернуться обратно в дом. Честно говоря, Хилари и не думала, что это миссис Мерсер застрелила Джеймса Эвертона. У такой слабой и нервной особы не хватило бы смелости выстрелить даже в морскую свинку. Хилари просто не могла представить себе, как миссис Мерсер стреляет из пистолета в своего хозяина. Истеричная женщина не может в одну секунду превратиться в расчетливую, предусмотрительную убийцу. Слезливые показания миссис Мерсер могли оказаться – скорее всего, так оно и было – клубком лжи, но это не она застрелила Джеймса Эвертона.

Что ж, похоже, Мерсеры непричастны к убийству. Но братья Эвертон, Берти и Фрэнк, один в Эдинбурге, а другой в Глазго, что насчет них? Ответ на этот вопрос полностью обескураживал и умещался в одно слово – ничего. Эвертоны не давали ни одной зацепки, ни одной. Берти находился в Эдинбурге, а Фрэнк – в Глазго. Это подтверждали адвокат и горничная, которая приносила утренний чай и отвечала на звонки. К их показаниям невозможно придраться. Если бы они в течение долгих лет занимались составлением алиби, вряд ли у них получилось бы придумать что-то более подходящее. Все было бесполезно, совершенно бесполезно. Джеффа посадили в тюрьму, и к тому моменту, когда его срок закончится, он уже будет мертв. И Мэрион тоже будет мертва. И им обоим придется уехать, чтобы попытаться начать новую жизнь в другом месте.

Хилари вздрогнула. Как это ужасно! Неудивительно, что у Мэрион такой ледяной взгляд. Конечно, Джеффри мог умереть по-настоящему, ему могли вынести смертный приговор. Прочитав свидетельские показания, Хилари задалась вопросом, почему этого не произошло. Было подано коллективное прошение. Люди жалели Мэрион, так как она ждала ребенка, а она решила, будто у присяжных появились сомнения, если они выступили с просьбой о снисхождении для Джеффри. Может, так оно и было. Возможно, они пожалели Мэрион, чей ребенок мог родиться в день казни. А он родился в тот день, когда она узнала о помиловании. Младенец умер. Мэрион находилась на волосок от смерти. А потом она вернулась, словно призрак, который стремится вновь оказаться в том месте, где когда-то был счастлив.

Хилари снова пронзила дрожь, но в этот раз она испытала отвращение. Как бы ни было тяжело, не следует отчаиваться. Если все время думать о бедах, в конце концов они сломят тебя. Нельзя так себя вести, нужно действовать. Всегда можно что-то придумать, если задаться такой целью. Хилари принялась размышлять и вдруг неожиданно поняла, что еще можно предпринять в деле Эвертона. Она должна отправиться в Патни и отыскать приходящую работницу, которую не вызывали в качестве свидетельницы.

Она спустилась вниз по дороге и села в автобус точно так же, как это сделал Джеффри Грей вечером 16 июля шестнадцать месяцев назад. Ему понадобилось всего пятнадцать – двадцать минут, чтобы добраться до Солуэй-Лодж, сойти на углу и пройти по узкой Дубовой тропинке прямо к дому. У Хилари дорога заняла около двадцати пяти минут, так как она никогда не бывала там раньше и часто останавливалась, чтобы попросить о помощи. Она решила, что не будет входить через садовую калитку. Вместо этого обошла дом и приблизилась к парадному входу. Здесь она остановилась и взглянула сквозь железную ограду на усыпанную листьями дорогу, над которой нависли мокрые, наполовину обнаженные ветви деревьев. Она не стала входить в сад, это было бессмысленно. Дом заперт, а на изгороди висело объявление о том, что Берти Эвертон желает продать поместье. От дома, в котором совершено убийство, не так-то легко избавиться, но новый хозяин, по-видимому, не терял надежды.

Хилари прошла мимо досок для объявлений и второй калитки и подошла ко входу в Садбери-Хаус. Садбери-Хаус принадлежал сэру Джону Блейкни. Миссис Томпсон была экономкой сэра Джона Блейкни, и Хилари надеялась узнать у нее полное имя и адрес приходящей работницы, которую не вызывали в суд. Калитка оказалась открыта, поэтому она вошла внутрь и направилась к дому по узкой извилистой дороге. Если Дубовая тропинка действительно выглядела просто тропинкой, то Садбери-Хаус являлся прекрасным загородным домом. Это была мощная квадратная постройка из армированного кирпича, на стенах которой алели побеги дикого винограда, ползущие вверх по солнечной стороне здания.

Хилари подошла к парадной двери и позвонила. Она подумала, что, пожалуй, следовало бы постучать в заднюю дверь, но решила этого не делать. Если она позволит всему этому сломить себя, так и случится. Она ни с чем не сможет справиться, взращивая в себе комплекс неполноценности и заходя в дом с черного хода.

Она ждала, пока ей откроют. Все очень просто: она только спросит, нельзя ли увидеть миссис Томпсон, а остальное сделает тот, кто откроет ей дверь. Ей нужно лишь поднять подбородок, крепко прикусить нижнюю губу и убедить себя в том, что нельзя быть такой трусихой.

Она оказалась права – все было очень просто. Дверь открыл грузный добродушный дворецкий. У него были превосходные манеры, и он не нашел ничего странного в ее желании повидать миссис Томпсон. Он напомнил Хилари о воздушных шарах, которые она так любила в детстве, – розовых, гладких и слегка поскрипывающих, если затянуть их слишком сильно. Поскрипывание, исходившее от дворецкого, объяснялось тяжелой одышкой и туго накрахмаленным воротничком. Он проводил ее в некое подобие столовой и испарился с той же легкостью, что и воздушный шарик. Хилари хотелось надеяться, что он не улетит и не лопнет, а позовет миссис Томпсон. С ее воздушными шариками такое частенько случалось.

Через пять минут вошла миссис Томпсон. Она выглядела гораздо, гораздо крупнее дворецкого, но при этом вовсе не походила на шарик. Это оказалось самое внушительное человеческое создание, с которым Хилари когда-либо приходилось встречаться. От ее шагов содрогался пол. На ней было черное кашемировое платье с белым воротничком и брошью из оникса, похожей на глаз быка в золотой оправе. Над воротничком свисали складки кожи, а щеки наплывали на шею. Головной убор отсутствовал, а волосы, в которых не наблюдалось и следов седины, тщательно заплетены и уложены в косы. Контраст между этими яркими черными волосами и крупным невыразительным лицом придавал ей весьма решительный вид. Хилари сразу же поняла: перед ней человек, который никогда не меняет своего мнения. Последняя слабая надежда на то, что миссис Томпсон могла солгать во время дознания, улетучилась и превратилась в прах при виде этой впечатляюще солидной женщины. Хилари так растерялась, что, наверное, пришла бы в полное смятение, если бы ею не руководил трезвый расчет. Задыхаясь, она спросила:

– Миссис Томпсон?

Миссис Томпсон ответила:

– Да, мисс.

– Я хотела узнать… – сказала Хилари и замолчала.

Тогда миссис Томпсон вновь произнесла: «Да, мисс», – но в этот раз в ее маленьких серых глазах мелькнула тень воспоминания – по крайней мере так показалось Хилари. На щеках у нее вспыхнул яркий румянец. Она начала:

– Ах, миссис Томпсон, знаю, что вы заняты, и не хочу отвлекать вас понапрасну. Позвольте мне задать всего лишь пару вопросов.

Миссис Томпсон продолжала стоять с величественным видом. Хилари больше не казалось, что она узнала ее. Лицо экономки снова стало бесстрастным, словно у статуи. Наконец она произнесла:

– Мне знакомо ваше лицо, но я забыла имя.

– Хилари Кэрью. Я двоюродная сестра миссис Грей, миссис Джеффри Грей.

Миссис Томпсон сделала шаг вперед и рукой взялась за ухо.

– Я очень плохо слышу. Вы не обидитесь, если я попрошу вас говорить громче, мисс?

– Да, я помню.

Хилари повысила голос. Прислуга тетушки Эммелин Элиза тоже была туговата на ухо, так что у нее уже имелся такой опыт общения.

– Так лучше?

Миссис Томпсон кивнула.