Поступь хаоса

– Подожди! – заорал я, пускаясь вдогонку.

Она мчалась той же дорогой, которой мы пришли, чрез полянку, в чащу, но я висел у нее на хвосте, а Мэнчи – у меня.

– Стой! – кричал я ей в спину. – Погоди!

Но с какой стати ей ждать? Назовите хоть одну причину ей ждать меня.

А надо сказать, она просто поразительно быстро бегает, когда хочет.

– Мэнчи! – крикнул я, и он меня понял, и стрелой кинулся на обгон. Не то штобы я рисковал ее потерять – не больше, чем она меня. Мой оглушительный Шум летел за ней вдогонку, а ее столь же оглушительная тишина маячила впереди – даже сейчас, даже зная, што может умереть, она все равно была нема, как могила.

– Подожди! – я запнулся за какой-то корень и приземлился на оба локтя, отчего вся боль, какая у меня только была, што в лице, што в теле, тут же встрепенулась и сказала: «Да, кстати…» – но надо было встать, надо было встать и бежать за ней, дальше.

– Черт!!

– Тодд! – отозвался Мэнчи где-то впереди, отсюда не видно.

Я похромал на голос, обогнул большую купу кустов и нашел ее.

Она сидела на большом плоском камне, торчащем из земли, прижав колени к груди, и качалась взад и вперед, а глаза – широкие и пустые, как всегда.

– Тодд! – гавкнул снова Мэнчи, завидев меня, вскочил на камень и встал там, обнюхивая ее.

– Оставь ее в покое, Мэнчи! – приказал я, но он не оставил.

Пес обнюхал ей лицо, лизнул пару раз, сел рядом и прислонился к боку. А она все качалась.

– Слушай, – сказал я, отдуваясь и понимая, што дальше мне говорить нечего. – Слушай… – повторил я, но на этом мысль и закончилась.

Я просто стоял, пыхтел, молчал, а она раскачивалась и раскачивалась, пока мне ничего другого не осталось, кроме как взобраться туда же, на каменюку, самому, держась, конечно, поодаль – из уважения, ну и для безопасности тоже. В общем, я и взобрался. Она качалась, я сидел и думал, а дальше-то што.

Прошло довольно много минут. Хороших таких, полезных минут, когда нам давно пора было идти, но мы никуда не шли, а кругом наступал болотный день.

Но наконец мне в голову пришла мысль. Да, еще одна.

– Я, возможно, и не прав, – сказал я то, о чем прямо сейчас и подумал. – Я могу и ошибаться, понимаешь? – Я повернулся к ней и затараторил: – Мне врали буквально про все, ты можешь обыскать мой Шум, если хочешь убедиться, што это правда. – Я встал, продолжая говорить: – Мне говорили, што нет больше никаких других поселений. Што Прентисстаун – последний на всей этой идиотской планете. Но на карте есть это другое место! Так што, возможно…

Я думал, думал, думал.

– Возможно, микроб был только в Прентисстауне, а раз ты в городе не была, может, ты и в безопасности. Может быть, все хорошо, потому што я точно ничего от тебя не слышу, никакого Шума, и с виду ты совсем не больная. Может быть, все с тобой в порядке.

Она все еще качалась, но уже смотрела на меня. Понятия не имею, о чем она там себе думала. «Может быть» – наверное, не такое уж утешительное слово, особенно когда дальше идет: «Может быть, ты и не умираешь».

Я держал для нее Шум открытым, настолько ясно и свободно, насколько мог, а сам продолжал думать дальше. «Возможно, мы все подхватили микроб, и… и… и… да! – Это была уже следующая мысль и притом хорошая. – Может быть, мы изолировались, штобы то, другое поселение тоже его не подхватило! Да, наверняка так и было! И раз ты все время сидела на болоте, значит, ты в безопасности!»

Она перестала так уж сильно качаться и только смотрела – возможно, верила?

Но дальше, как настоящий записной дурачина, не знающий, когда уже хватит, я продолжил думать. Ведь если правда, што Прентисстаун прекратил все контакты с окружающим миром, там, в другом поселении будут совсем не рады, если я вот так возьму и заявлюсь к ним! Может, это не мы, а другое поселение изолировалось, потому што Прентисстаун был реально заразный?

И если вообще можно подцепить Шум от другого человека, значит, и девочка может подцепить его от меня?

– О черт, – сказал я, согнувшись впополам и уперевшись руками в колени; унутри такое чувство, будто падаешь, хотя на самом деле стоишь. – О черт.

Девочка снова вцепилась себе в плечи, скукожилась, и вот вам, пожалуйста, мы вернулись туда, с чего начали.

Это нечестно. Вот как хотите, но это нечестно, совсем. Ты поймешь, што делать, когда доберешься до болот, Тодд. Ты все поймешь. Ага, уже понял, спасибо, Бен, за всю твою помощь спасибо и за заботу тоже, потому што вот он я, и я понятия не имею, што делать дальше. Нечестно! Вышибли из дома, поколотили… Люди, говорившие, што любят меня, всю дорогу врали… Тащись теперь по идиотской карте в город, про который я первый раз слышу, читай идиотскую книгу – как хочешь, так и читай… Так, стоп. Книга.

Я скинул рюкзак, вытащил книгу. Бен сказал, ответы все там – вдруг хоть здесь не соврал. Хотя…

Ладно, я вздохнул и открыл ее. Тетрадь вся исписана, сплошные слова, все почерком ма, страницы, страницы, страницы, и я…

Так, хорошо. Я опять взялся за карту, на обороте которой Бен чего-то написал – хоть не при фонарике посмотреть, он на самом деле для чтения ни разу не годится. Несколько строчек в самом верху. Сначала «иди» – это точно первое слово, ага; дальше парочка других, подлиннее, которые у меня решительно нет времени разбирать по буквам, а потом еще несколько больших абзацев, с которыми мне уж точно некогда возиться, но пониже Бен там чего-то наподчеркивал, сразу несколько слов подряд.

Я посмотрел на девочку (качается) и повернулся к ней на всякий случай спиной.

Ну, што ж, поглядим. Т…ы, наверняка «ты». Ты. Ладно, я – што? Л. Лооо… Лооожить? Ложишь? Ты ложишь… Ты ложил? Какого черта это должно значить? Пе… ре… Переть… Переть? Ы… Или не ы?… Ых? Ты ложишь переть ых? Их? Ну конечно, их, дубина!

Но ты ложишь переть их?

Каково?

Помните, я говорил, как Бен пытался научить меня читать? А што я не слишком в этом дока, помните? Ладно, проехали. Ты ложишь переть их. Дубина!

Я схватился за книгу, пролистнул страницы. Десятки страниц, просто десятки, и все в словах, сверху донизу, и все ничего мне не говорят, никаких ответов вообще.

Чертова етьская книга!

Я сунул обратно карту, захлопнул обложку и швырнул книгу об землю. Тупица! Дурень!

– Чертовая етьская книга! – на этот раз вслух выдал я и пинком отправил ее в какие-то папоротники, повернулся к девочке.

Она все так же качалась, взад-вперед, взад-вперед, да понятно все, понятно, понятно, я сказал, но меня это уже начинало выбешивать. Потому што это, еть, тупик, и мне больше нечего ей дать, а она и подавно ничего в ответ не дает.

Мой Шум пошел треском.

– Я, знаешь ли, ничего этого не просил, – сказал я; она даже глаз на меня не подняла. – Эй! Я с тобой разговариваю!

Ничего. Ничего, ничего. Ноль реакции.

– Я   НЕ   ЗНАЮ,  ШТО   МНЕ   ДЕЛАТЬ! – заорал я в голос и принялся топать кругом по камню, вопя и ссаживая себе горло. – Я НЕ   ЗНАЮ,  ШТО   МНЕ   ДЕЛАТЬ!  Я НЕ   ЗНАЮ,  ШТО   МНЕ   ДЕЛАТЬ! – Я повернулся к ней: – Мне ЖАЛЬ, мне ужасно жаль, што с тобой все это случилось, но я не знаю, што теперь с этим поделать! И   ПЕРЕСТАНЬ   УЖЕ   НАХРЕН   КАЧАТЬСЯ!

– Орешь, Тодд, – заметил Мэнчи.

– Аааааарррргхх! – Я даже лицо руками закрыл.

Потом открыл: нет, к сожалению, ничего не изменилось. Вот, значит, как это бывает, когда тебя выкинули из дома и разбирайся сам, как знаешь. Никто для тебя ничего не станет делать. Если ты сам ничего не изменишь, ничего и не изменится.

– Нам надо идти, – свирепо бросил я, берясь за рюкзак. – Пока што ты ничего не подцепила, так што просто держись от меня на расстоянии и будешь в порядке. Больше я ничего не знаю. Што имеем, то имеем. Пошли.