Красотка
На основании того, что однажды в деле Сушкиной против «Эстет Идеаль» я уже вынесла решение в пользу клиники, меня обвинили в предвзятости и потребовали моего отвода.
И даже эту вполне штатную ситуацию адвокаты Элеоноры Константиновны превратили в яркое шоу.
Не знаю, то ли они долго репетировали, то ли в момент спелись, но эти ребята без вреда для проводимого тезиса рвали фразы на куски и раскладывали их на разные голоса.
– На основании вышеизложенного…
– Защита требует…
– Отвода судьи!
Одно довольно короткое предложение адвокаты честно поделили на троих. Четвертому слов не досталось, и он прибег к жестикуляции. Демонстративно распахнул кожаную папку, похожую на обложку меню солидного ресторана, и захлопнул ее со звуком, похожим на выстрел. Крыловский «квартет» позавидовал бы их сыгранности.
Я расценила это как сигнал немедленно бежать и крепко думать об отводе. И нарочито неспешно удалилась, злорадно подумав, что не стану спешить с решением.
Возьму чашку чая, уединюсь в своей келье и буду думать, отводиться мне или нет.
И пусть весь мир с его цирком и клоунами подождет.
Меня всегда забавляла веская фраза, которой любят акцентировать ключевой момент криминального сюжета киносценаристы: «Суд удаляется на совещание!» Ведь если это суд присяжных, то совещание – нормальное дело. А когда судья всего один? Только я – и никого больше? Видимо, предполагается, что мне следует мастерски расщепить свою цельную личность, чтобы рассмотреть вопрос со всех сторон?
И вот я уединяюсь в своем кабинете, временно получившем статус совещательной комнаты, ставлю на стол перед собой дышащую паром чашку и позволяю высказаться всем своим внутренним голосам. В результате моментального размножения простым делением образуется целая компания: Елена I, Елена II, Елена III и Елена IV.
Елена I – это строгая и неподкупная судья, боготворящая Закон и четко следующая его букве. Как все идеалисты, она бывает жестока. Зато Елена II – гуманистка в высоком смысле этого слова. Ей больше важен дух закона, а это уже дает пространство для морального маневра. Елена III – прагматик, она здраво мыслит, крепко стоит на земле и понимает все резоны. А Елена IV непрактична, но чувствительна, совестлива и добра.
– В принципе ходатайство об отводе обосновано, – невозмутимо говорит Елена Первая. – Я считаю, его вполне можно удовлетворить.
– И в результате выйти из этого гнусного скандала практически без потерь! – подхватывает Третья. – Репутация судьи Кузнецовой не пострадает, она сбережет кучу нервов и сил, а дело благополучно рассмотрит кто-то другой.
– Кто?! – всплескивает руками Елена Четвертая. – Бобриков? Или, может, Латынина?
– Почему бы и нет? Все наши судьи весьма достойные люди, – напоминает Елена I.
– Ага, скажи еще, что наш суд – самый справедливый в мире! – фыркает Елена II. – Только все прекрасно знают, что Бобриков обожает шумиху и ради того, чтобы быть приятным прессе, наизнанку вывернется. А Латынина, наоборот, ненавидит публичность и скандалы, так что ее, бедную, ушлые журналюги в гроб загонят.
– И поэтому судья Кузнецова должна принять удар на себя. – Елена IV вздыхает, но не протестует: она согласна на подвиг.
Я слушаю их, маленькими глотками пью вкусный чай и думаю.
Рассуждая здраво, выйти из процесса мне не только не страшно и не стыдно, но даже выгодно.
Прекратится травля в прессе… Вернее, травить будут уже кого-то другого, а не меня. Вот только остановит ли этот кто-то огульное очернение хорошей клиники? Или же примет сторону стаи «светских шакалов»? Проявит твердость или прогнется под давлением продажных СМИ? «Быть иль не быть?» – вот в чем отвод.
Я чувствую, что итог дела мне небезразличен. А моя мудрая любящая бабушка с детства приучала: «Хочешь сделать что-то хорошо – делай сама».
Елены с Первой по Четвертую замолкают. Наша бабушка – это непререкаемый авторитет.
Я неспешно допиваю свой чай, возвращаюсь в зал и отказываю стороне ответчицы и ее защите в отводе меня любимой, спокойно объясняя, что перед Законом все равны, и любой судья всегда обязан руководствоваться только им и установленными в суде доказательствами. Что я и обещаю делать в этом процессе.
На гладком кукольном лице Элеоноры Сушкиной отражается вся мировая скорбь. Зря она так кривится, у нее появятся новые морщины, и куда она тогда с ними пойдет?
Думаю, вне зависимости от результатов процесса после войны, которую мадам Сушкина ведет сейчас с «Эстет Идеаль», в стране не останется ни одной клиники, готовой рискнуть репутацией, взяв в число пациентов скандальную Элеонору Константиновну… Хотя…
…Мой помощник Дима, как всегда, оказался прав: нарушать трудовое законодательство никто не стал. Дело слушалось не с девяти до девяти, а в тот день мы и вовсе закончили, как порядочные, в шесть.
В пять минут седьмого я, в своей мантии похожая на дохлого ската, чернильной лужей расплылась за столом в кабинете. Собиралась с силами, чтобы переодеться в цивильное и побросать в сумку разбросанное барахло – телефон, кошелек, записную книжку, килограмм-другой ценных бумаг…
Вспомнив про мобильник, я нашла его среди папок и обнаружила восемь пропущенных вызовов. Все они насыпались совсем недавно и кучно, как картошка из мешка. Семь раз подряд с интервалом не больше минуты звонила Натка, а один звонок, последний, был от Таганцева.
Серия Наткиных вызовов меня не сильно встревожила. Сестрице уже случалось в угаре разнузданного шопинга десять раз подряд звонить мне с распродажи. Сначала она упоенно рассказывала, какую классную кофточку вот только что буквально вырвала из рук у какой-то лахудры, а потом еще долго описывала характеристики как кофточки, так и лахудры. Поэтому сначала я набрала Таганцева – он не стал бы звонить без дела. Но Константин Сергеевич мне не ответил – видно, был чем-то очень занят прямо сейчас, и тогда я все-таки перезвонила сестре. Ладно уж, послушаю про кофточку, не худший способ переключиться с рабочих дел на семейные.
Уж переключилась так переключилась!
– Ленка, где тебя носит, я не знаю, что делать, уже Таганцеву позвонила, он все бросил и полетел, чужой мужик, а ты, родная мать, даже трубку не берешь! – истерично заорала сестра.
Я сразу поняла: что-то с Сашкой. Все дела мигом отступили на сто второй план, пальцы похолодели, горло перехватило, я задохнулась и чуть не выронила телефон.
– Чего молчишь? Ленка!
– Что с Сашей? – прохрипела я.
– Инстаграм посмотри!
– Какой еще Инстаграм?!
– Дочкин! Ты когда последний раз на ее страничку заглядывала?
Честно говоря – давно, еще когда Сашка сама то и дело подсовывала мне свой мобильник, чтобы я посмотрела какие-то ее фоточки с подружками и котиками. С тех пор прошло немало времени, ситуация радикально изменилась, дочь перестала делиться со мной даже своими маленькими, не говоря уж о великих секретах… И что там, в этом ее Инстаграме, неужели что-то непристойное? Почему я опять ничего не знаю, Господи, я плохая мать, я просто ужасная мать, да что же там такое?!
Зайти в соцсеть, продолжая телефонный разговор, я не могла, поэтому попыталась безотлагательно выжать информацию из сестрицы:
– Короче, Ната, где Сашка?
– Дома!
– И что с ней?
– Она режет щеки!
– Как – режет щеки?!
Свободной от телефонной трубки рукой я без разбору смела в сумку свое барахло, с треском разодрала липучки застежки и вырвалась из мантии. Заорала в стену:
– Дима, срочно нужна машина, вызови мне такси, быстро!
Моя «Хонда» ждала хозяйку на парковке, но у меня путались мысли и тряслись все поджилки – в таком состоянии я не смогу ехать быстро. Вообще не смогу ехать, моментально попаду в ДТП!
– Машина есть, куда ехать? – заглянул ко мне помощник.
Я пулей вылетела в коридор.
Дима запер за мной кабинет, тоже побежал, обогнал меня, открыл и придержал сначала наружную дверь, а потом и дверцу автомобиля.
Только увидев, как он поворачивает ключ в замке зажигания, я сообразила, что помощник не стал тратить время на вызов и ожидание такси, повез меня сам. Благодарностей и реверансов он явно не ждал, и я просто озвучила свой адрес, на секунду отлепившись от трубки – в ней тарахтела Натка, торопясь объяснить мне ситуацию.
Я ее слушала и зверела. Отчаянно хотелось заорать и с силой врезать, куда дотянусь, кулаком, но не лупить же Димину чудесную машину или самого отзывчивого помощника!
История с дочкиными нежеланными и ненавистными щеками получила непредвиденное продолжение.
Не добившись поддержки у меня, Сашка, как настоящая революционерка, пошла другим путем. Она нашла в Интернете каких-то левых деятелей, оказывающих медицинские услуги пациентам на дому.
– По-моему, это жулики какие-то, я так ей и сказала: сразу видно – это развод! – заявила Натка. – Они тебе и зуб вырвут, и роды примут, и щеки отрежут, только денежки им плати, непременно вперед, наличкой и без всяких там договоров, разумеется. Но зато берут меньше, чем в клинике, за липосакцию щек всего пятнадцать тысяч, и это за две щеки…
– Откуда у Сашки пятнадцать тысяч?!
– Ну, привет! Я же с ней поделилась выручкой от продажи барахла, ты что, не знала? Иначе стала бы она мне помогать!
Конечно же я ничего не знала. Ни про планы оперироваться на дому, ни про долю от выручки! Обе мои красавицы-не-умницы ничего мне не сказали, а сама я даже не сообразила, что Сашка не просто так потащилась с нами за сто верст потрошить деревенский чердак, да еще и кавалера своего в усиление добровольно подтянула.
Идиотка! В смысле, я – идиотка, хотя и Сашка тоже.
И Натка, эта уж совсем безголовая.
Определенно эпидемия идиотизма накрыла всех нас одномоментно и с головой.
Но даже хроническая глупость не исключает редких приступов сообразительности.
Увидев в Инстаграме племянницы свеженькую Сашкину фотку со скальпелем у щеки и подписью: «Наконец-то! Вечером расскажу, как все прошло!» – Натка запаниковала. Она поняла: воспользовавшись тем, что взрослых нет дома, Сашка вызвала тех медицинских жуликов.
И дождалась же момента, поганка! Ладно, я вечно пропадаю на работе, но Натка-то в последнее время сидела в квартире почти безвылазно и лишь со вчерашнего дня начала ездить на какие-то процедуры в «Эстет Идеаль». Что-то там ей профессор Васильев дивно пользительное для морды лица прописал – то ли рассасывающее, то ли размягчающее, то ли разглаживающее, я напрочь забыла. У меня новость о Сашкином фортеле выбила из головы все прочие мысли и соображения.
Одной рукой я судорожно сжимала телефон, а на другой грызла ногти, не смущаясь присутствием Димы и не беспокоясь о том, что он обо мне подумает. Все равно хуже, чем я сама о себе сейчас думала, никто бы обо мне помыслить не мог. Даже Натка, которая продолжала меня накручивать и наругивать по телефону, старательно замалчивая собственную вину.
– И почему ты, Ленка, такая угрюмая бука, за столько месяцев с соседями не подружилась, сейчас даже позвонить некому, чтобы пошли проверить, что там в квартире происходит! – причитала она. – А я сижу тут, в клинике, смотрю ленту, а там Сашка с этим скальпелем, у меня чуть сердце не остановилось, а она, злодейка, трубку не берет, и ты, паршивка, тоже! Один Таганцев, молодец, всегда на связи, золотой мужик, ты, дура, свое счастье упускаешь, а он…
– Он поехал к нам? – перебила я.
– Ну, конечно, он поехал к нам, еще бы он не поехал, это же Таганцев, говорю – золотой мужик…
– Да хоть платиновый! Сашка же, раз такое дело, ему дверь не откроет!
Я всхлипнула.
Дима покосился на меня и крепче придавил педаль газа.
Я представила, что прямо сейчас за закрытой дверью в антисанитарных условиях нашей вечно неприбранной квартиры какие-то мутные типы в несвежих халатах тянут свои грязные руки с зазубренными скальпелями к нежному личику моей дочки, и тоненько завыла.
– Ленка, не реви! Таганцев выломает дверь! – донеслось из трубки.
– А если не вы-ы-ы-ы-ы…
– Вы, вы! Не сомневайся!
Это был тупейший спор в моей жизни.
Натка утверждала, что Таганцеву, золотому бронебойному мужику, наша хлипкая деревянная дверь – тьфу, просто семечки, и он ее запросто вышибет. Я несогласно выла. Законопослушный и обычно до отвращения правильный Дима разгонял и разгонял машину. И все равно, на мой пристрастный взгляд, мы еле-еле тащились, и вся надежда была только на то, что золотой Таганцев, стартовавший несколько раньше, успеет вовремя и таки безжалостно вынесет эту проклятую дверь…
И он ее выломал.
Когда я прыжками через две ступеньки взлетела на наш этаж, разбитое дверное полотно уныло висело на искореженной петле, а сразу за ней, прямо на полу, замусоренном крошевом штукатурки и мелкими щепками, лицом вниз лежал мужик в наручниках. Видеть меня он не мог, но дробный топот услышал и нервно дернулся, пытаясь отодвинуться ближе к стене.
Я мимоходом отметила белый халат (несвежий, как знала!), пнула какую-то чужую коробку вроде кошачьей переноски (в ней что-то жалобно зазвенело), влетела в Сашкину комнату и уже там была перехвачена Таганцевым.
– Спокойно, ситуация под контролем! – заверил он рвущуюся на волю меня, не позволяя толком разглядеть Сашку.
А ведь я видела, что она пластом лежит на кровати, а рядом с ней высится штанга с закрепленной на ней капельницей. Слева торшер, справа капельница – гармонично они стояли, и простыня на кровати была чистая, белая, а Сашкины голые пятки – розовые и гладкие, как у куклы…
– С ней все будет в порядке, они успели только дать наркоз.
– Наркоз?!
Острая стрела ненависти пронзила мой мозг: сейчас я собственноручно засажу этому упырю такой наркоз, от которого его хрен кто откачает. Вот только схвачу что-нибудь потяжелее, и лежащий в прихожей чумадей больше никогда не встанет!
Похоже, Константин прочитал мои мысли, и, плотно прижав к себе, уверенно произнес:
– Лен, спокойно, я уже вызвал скорую, сейчас дочкой займутся доктора, и этих тоже заберут…
– Этих? – Я огляделась и увидела на табуретке в углу насмерть перепуганную тетеньку – тоже в халате и наручниках, только у нее руки в браслетах были не за спиной, а впереди, лежали на коленях. – Вы кто?
– А-а-а…
– Операционная сестра она, – объяснил Таганцев. – А тот хмырь в прихожей – типа хирург. Ну, мы разберемся, какой он хирург и почему оперирует подпольно. Сейчас ребята подъедут, их я тоже вызвал…
В прихожей затопали, кто-то ойкнул, спокойный голос моего помощника произнес:
– Нет, нет, это не ваш пациент, прошу сюда, пожалуйста. – И в комнату вошла хрупкая девушка с пластмассовым чемоданчиком.
У нее было фарфоровое лицо мадонны, тонкая шейка торчала из широкого ворота грубой форменной куртки, как стебелек подснежника из промерзшей земли. Ничего не говоря, врач подошла к Сашке – Таганцев, не отпуская меня, подвинулся в сторону.
– Что? – спросила она и близко сунулась к капельнице. – Ясно… Сколько?
– Да минут пять уже, – ответил лейтенант.
– Значит, еще минут десять, – сказала мадонна. – Хотя я спрашивала, сколько лет.
– Четырнадцать! Ей четырнадцать! – Я наконец вырвалась из медвежьих объятий Таганцева. – Скажите, доктор, с ней все будет хорошо?
– Выпорете – будет, – неэмоционально ответила привыкшая ко всякому, а оттого немного циничная сотрудница скорой помощи. – У нас это уже третья такая дурочка за месяц, куда только родители смотрят. Стульчик можно?
Я молча выдернула табурет из-под тетки в оковах – она чуть не рухнула, едва удержав равновесие, – и переставила его к кровати. Мадонна села, взяла Сашкину руку, подержала запястье, потом потянулась к лицу, подняла веко, пощупала лоб.
– Забираем или как? – равнодушно спросил мужской голос.
Я обернулась и увидела дюжего мужика, тоже в форменной куртке и с обветренным усталым лицом.
– Не вижу необходимости, тут наркоз в хирургической стадии, больше ничего, и меньше половины дозы, до дробного введения не дошли, – непонятно, но в целом обнадеживающе сказала докторша.
– Пол-дозы, значит? – я посмотрела на тетку в углу и мстительно заявила: – Но на полсрока не рассчитывайте, вкатаю по полной, так и знайте!
В прихожей опять загомонили, затопали, болезненно ойкнули и деловито выругались.
– О, это мои лягушонки в коробчонке прискакали! – обрадовался Таганцев и удалился, прихватив с собой закованную помощницу злодея. – Пройдемте, гражданочка…
– Елена Владимировна, может, водички? Чаю? Кофе? – заглянул к нам Дима.
– Доктор, хотите чаю? – передала я вопрос.
– Доктор хочет холодной водки и горячего борща, – что-то строча на бумажке, меланхолично отозвалась фарфоровая мадонна. – Но кто ж нальет врачу, который еще на дежурстве? У пациентов своя солидарность. – Значит, внимательно читаем мои назначения и строго их выполняем. Поехали, Григорий Палыч, тут мы уже не нужны.
Она встала и, не обращая ни на кого внимания, зашагала к выходу.
– Ма-а? – вдруг промямлила Сашка, и я бросилась к ней.
И только много позже, когда уже ушли медики, убыли вместе с задержанными коллеги Таганцева, и сам ангел-спаситель Костя, золотой наш человек, удалился по-английски, а с ними тихо испарился заботливый Дима, успевший вскипятить чайник, заварить мой фирменный настой и перемыть скопившуюся в раковине посуду, я вспомнила, что так и не огрела чем-нибудь тяжелым того хмыря в засаленном халате.
Очень, очень жаль, что мое искреннее возмездие не настигло «героя», другого такого шанса уже не будет, да и кураж ко времени нашей возможной встречи испустит свой дух благородного мщения.
В тот вечер Сашка, одурманенная наркозом, ни скорой помощи, ни оперов не заметила, а присутствие рядом заботливой мамочки восприняла как должное. Она решила, что победила и неуступчивую мать, и ненавистные щеки. Боже, какой был скандал, когда выяснилось, что это не так!
Выслушав все, что прокричала мне в лицо взбешенная дочь, я беззвучно ревела в своей комнате, а Сашка бурно рыдала и расшвыривала вещи в своей. Явившаяся с опозданием, Натка на цыпочках перебегала от одной двери к другой, всюду взывала, увещевала и выслушивала что-нибудь нелестное, и в свой адрес тоже. Короче, снова работала медиатором. Миротворец из нее, скажем честно, не слишком умелый, а вот информатор – полезный. Все же именно она узнала о готовящейся операции, благодаря своему природному любопытству, подняла безотлагательно своевременную тревогу, и Сашку удалось спасти.
Ночью, когда Сашка наконец затихла, я долго елозила ухом по ее запертой двери, прислушиваясь к сопению спящей дочки, и даже в нем, прерывистом и громком, угадывала нотки протеста. Моя девочка спала беспокойно, а я и вовсе не могла уснуть.
Уже после полуночи мы с Наткой пили на кухне мой «фирменный» сбор, в который на сей раз щедро бухнули сушеных корней валерианы, и держали военный совет. Сестрица, конечно, была тот еще мудрый советчик, и в другой ситуации я предпочла бы обойтись одной своей головой, но сейчас мне нужен был кто-то, кому я могла озвучить свое программное заявление раньше, чем Сашке. Обкатать его, так сказать, на практике.
– Никаких ей больше денег! – объявила я и погрозила Натке пальцем. – И ты не смей давать! Проездной у нее есть, школьное питание оплачено, на непредвиденные расходы, так и быть, буду выделять пятьдесят рублей в день. Или нет, тридцать.
Натка с осторожным ехидством заметила, что ей трудно представить себе такой непредвиденный расход, который ограничится аж тридцатью рублями. Но я постучала по столу, судейским голосом напомнила, что защите слова не давали, и продолжила:
– И никакого Интернета!
– Совсем-совсем никакого?! – недоверчиво ужаснулась сестрица. – Это вообще как?
– Как в нашем с тобой пещерном детстве: бумажные книжки, деревянные игрушки, реальные стратегии и квесты «Вымой посуду», «Убери в доме» и «Приготовь ужин», – язвительно ответила я. – Еще, так и быть, пусть телевизор смотрит, тупеть ей все равно, судя по выходке с вызовом на дом «эскулапов-волшебников», дальше некуда…
– Нет, я спрашиваю, как ты собираешься перекрыть Сашке доступ к сети? Она же сейчас везде! – Натка раскинула руки и огляделась, как бы окидывая взором необъятные просторы Интернета.
Я тоже повертела головой.
Задержала взгляд на холодильнике.
Слыхала я, будто есть уже такие умные холодильные агрегаты, которые сами проверяют, что там у них внутри, и по мере необходимости заказывают недостающие продукты в Интернете…
Сестра моей подруги Машки, отличный инженер-гидрогеолог, работала по контракту в Японии и там прямо влюбилась в такой умный холодильник. Рассказывала Машке, что с таким агрегатом чувствуешь себя домовитой хозяюшкой: приходишь с работы домой – а у тебя в холодильнике свежее молочко, сыр, маслице, фарш идеальной температуры, можно сразу на сковородку… Я только не поняла, как эти продукты непосредственно в холодильник попадают, кто-то ведь должен их туда загружать? Не сам же агрегат на ножках к двери бежит и ручками пакеты разбирает? Чай, он не сказочный Мойдодыр… То есть Холододыр, или все же Хойдодыр?..
Тут до меня дошло, что валериановый чаек, похоже, подействовал, извилины мои расслабились, мысли начали путаться, и я поспешила изложить сестре свою воспитательную программу-минимум:
– Модем унесу, роутер отключу, а смартфон заберу и дам вместо него старый кнопочный мобильник, вот и не будет у Сашки Интернета. Сама удивилась, откуда я все это знаю?! Сила рекламы! Спасибо тебе, Дима Нагиев!
– А у меня?! – взвыла Натка. – Без модема-то и роутера!
– А у тебя в телефоне 3G останется, им пока и обойдешься, – ответила я, вставая и тщетно пряча в ладошку зевок. – Все, я спать. Надо набраться сил – утром придется выдержать новую битву с Сашкой. Боюсь, без боя она свой смартфон не отдаст…
– Я заработала еще две тысячи! – горделиво уведомила меня сестра утром, когда мы с ней толкались локтями у зеркала.
Битву за трюмо спровоцировала суровая необходимость: мне нужно было нарисовать себе лицо, а сестрице – спрятать свое под полосой бахромы с бомбошками.
– Гжельский ушел! – сказала Натка.
– Кто такой Гжельский? – не поняла я, в ожидании ответа отводя в сторону руку с помадой. А то нечаянно вздрогну от заставшей врасплох новости – и нарисую себе пламенные уста от уха до уха. – И за что он заплатил тебе две тысячи?
Я бы подумала что-то нехорошее, если бы не знала точно, что последние несколько ночей спальню сестрица делила исключительно со мной.
– Лена… У тебя что с головой? Гжельский – это кукольный сервиз с чердака! А ты подумала, что фамилия? – Натка захихикала, и бахрома, которой она прикрыла личико, затряслась, а бомбошки весело заплясали. Я вспомнила, что бахрома тоже родом с чердака – сестрица бережно отпорола ее с дырявой бархатной скатерти. – Смешная!
– Не вижу ничего смешного. – Я дорисовала губы и поплямкала, распределяя по ним помаду. – Вот у адвокатов Сушкиной фамилии такие, что обхохочешься. Айвай, как тебе?
– Ого! Круто! А может, она дочь или родственница Вайфая? Представляешь: «Вайфай – папа Айвай!»
– Ага и сын их Хайвэй!
– Не! Скорее, это что-то южное, – предположила сестрица. – «Ай-вай, дарагой, захады, адвакатом будэшь!» Кавказский акцент хорошо сочетался с бахромистым подобием паранджи. В ней и в полупрозрачном пеньюаре Натка выглядела как знойная женщина, мечта горского поэта.
– Не знаю, я не в курсе, откуда они родом, – ответила я, поскольку действительно не интересовалась происхождением адвокатов Элеоноры Константиновны.
Может, и зря. Могла бы хоть мысленно посылать их к такой-то матери по относительно конкретному адресу.
Хотя ничегошеньки кавказского в адвокате Ларисе Айвай я не увидела. За исключением, пожалуй, темперамента…
Шумела и суетилась она не меньше, чем ее коллеги, хотя внешность имела самую арийскую: высокая, худая, с прилизанными белыми волосами и очень светлыми глазами – в очках они казались круглыми и красноватыми, как у рыбы. Сизый костюмчик в обтяжку и привычка с открытым ртом дожидаться момента, когда можно будет вставить свои пять пфеннингов, довершали сходство, и про себя я называла адвоката Айвай исключительно Селедкой. А ее коллег – Акелой, Бегемотом и Слизнем.
Наиболее приятное впечатление произвел на меня Максим Трубач – именно его я окрестила Акелой. Этот пожилой лощеный джентльмен если и не являлся по факту вожаком всей стаи, то определенно претендовал на лидерство. Он держался с подчеркнутым достоинством и выглядел так, что даже мне, далекой от бомонда и гламура, стало понятно: в создание своего имиджа адвокат вкладывает большие деньги. У него были роскошная серебряная грива, которая выглядела одновременно и небрежно растрепанной, и тщательно ухоженной, идеальный маникюр, нарочито скромные часы очень солидной швейцарской марки и костюм, в котором я уверенно опознала более богатого родственника моего парижского парадного фрака.