Под одним солнцем. Рассказы, очерки и эссе

Надсадно, шумно дыша, Анастасия вразнобой, почти бессознательно перебирала ногами, с усилием отталкиваясь от накатанного снега дороги, держа на отлёте тощий жгут хвоста с метёлкой на конце. В налитых кровью глазах стоял ужас загнанного обречённого животного.

Вдруг корова натужно захрипела, её бешеные скачки резко замедлились, и она, рванувшись ещё раза два вперёд, остановилась, покачнулась и неловко рухнула на колени, мигом облепленная со всех сторон разъярёнными собаками. Упёршись рогами в снег, Анастасия ещё попыталась встать, но свора свалила её набок, иступлённо разрывая когтями и зубами измождённое тело коровы.

Она уже не мычала, а только утробно хрипела, беспорядочно вздрагивая ногами в предсмертной агонии. Из распоротого собаками брюха шумно вышел тёплый, пахнущий внутренностями воздух. Тело Анастасии в последний раз передёрнулось и замерло, обмякло. Вокруг слышалось только глухое ворчание и жадное чавканье собак.

Когда, отчаянно нахлёстывая лошадь, Егор и Михеич наконец подъезжали к месту звериного пиршества, Анастасию уже нельзя было узнать. Развороченная туша с торчащими наружу полуобглоданными рёбрами издали кровенела посреди дороги.

Завидев приближающиеся розвальни, собаки нехотя отпрянули в сторону, стараясь ухватить кусок мяса побольше.

Егор на ходу соскочил с розвальней, останавливая лошадь.

– Тпр-ру-у-у-у-у! Ах, чтоб вас р-разор-рвало! – и он, схватив с дороги, зло бросил в собак наугад «картофелину» мёрзлого конского помёта.

Собаки, недовольно рыча и скаля зубы, отбежали метров на десять и выжидающе сели на обочине дороги. Пристально глядели на людей и облизывали окровавленные морды с застывшими красными ледышками на усах.

– О-о-ой-ё-ёй! О-о-ой-ё-ёй! Ма-а-атушка-а-а! – безудержно в голос плакал старик над коровой. – Да что же это, а-а-а! Ох, вы, нехристи-и!.. Настенька-а-а!.. У-у-у, застрелю-у-у! – истошно, с надрывом ревел старик сквозь зубы и грозил иссохшим кулачком в сторону собак. – Застрелю-у-у-у! Все-ех!..

– Ну, Михеич, ну, не надо, – успокаивал его Егор. – Пропала уж теперь корова. Всё мясо попорчено. Поехали домой. Ничего не поделаешь.

Он попытался поднять Михеича с колен, который теперь совсем забыл о калошах и сильно испачкал штаны в густой крови.

– А ты-то чего медлил! – накинулся было старик на Егора. – Ох, горюшко-о-о! Вот оно горюшко-то где-е-е!

Егор, наконец, крякнув, сумел поднять обессиленного расстроенного старика на ноги, и тот, пошатываясь и спотыкаясь, побрёл к розвальням, опираясь на конюха и всё оглядываясь на Анастасию, которую Егор сообразил оттащить к краю дороги.

Обратно ехали молча. Егор мрачно курил да изредка понукал лошадь, щёлкая её по крупу вожжёй. Михеич сидел спиной к конюху, в горестном забытьи глядел на убегающую из-под скрипящих полозьев дорогу и не видел её, как не видел ни леса, ни первых промелькнувших окраинных домишек села. Перед его мысленным взором неподвижно стояли глаза Анастасии, полные безграничной усталостью, тоской и неизбывной болью, теперь стеклянно леденеющие в лесу на декабрьском морозе.

Дом на мертволесье

Этот дом предстал моему взору, когда я вдруг совершенно случайно вышел к нему, возвращаясь с охоты на боровую дичь.

Лесная избушка или скорее всё-таки дом, был довольно странен. Как в своём расположении, в глухом таёжном бездорожье, так и в своём обличье. На удивление ветхий сруб шесть на шесть метров, четырёхскатная, теперь довольно редкая в наших краях крыша, дверь прямо внутрь, без сеней и… всего одно маленькое окошко. Как глаз. Это было самое непонятное для такого крупного строения.

Никто не знал его точного нахождения в тайге. Все осторожные люди далеко обходили те места, где он предположительно находился. Но в окрестных селениях не один десяток лет ходили жуткие слухи, передаваемые из уст в уста только в полголоса или даже шёпотом, что этот дом мог непостижимым образом передвигаться по лесу. Иначе как можно объяснить, что вдруг в совершенно другом, хорошо знакомом и, как говорится, хоженом-перехоженном месте, охотник просто столбенел от удивления и смутного ужаса, когда неожиданно видел перед собой чёткие очертания одноглазого лесного призрака.

Итак, я случайно вышел к нему. Загадочная сила привела меня сюда. Это было совсем не по пути моему обычному возвращению с охоты в этих местах. Что-то необъяснимое заставило с самого начала уклоняться всё левее и левее от знакомой тропинки, пока я не оказался здесь.

Здесь. В самой сердцевине мертволесья. Тяжёлый дух исходил от гнилой земли этого кладбища деревьев-мертвецов. Угрюмыми, обветренными до белизны скелетами высились они среди редких островков чахлого мха и хищно целились в пустынное небо корявыми когтями узловатых ветвей. Даже ненароком залетевшая сюда птица остерегалась опуститься на их безжизненные кроны, как будто извечное проклятье витало над мертволесьем, не позволяя воспрянуть здесь новой жизни. Только ленивый, дрёмный ветер путался в развалинах сухих ветвей, и те надсадно, зловеще шипели и скрежетали. И ещё долго леденящие душу стоны отдавались тоскливым эхом внутри меня, пока я с невольным напряжением озирался вокруг. Нехорошее место. Мёртвое.

И в то же время каким-то шестым чувством, каким-то почти животным инстинктом я осознавал, что не всё здесь так мертво, как кажется. Я чуть ли не кожей чувствовал на себе невидимые взгляды. Влекущие и давящие, отбирающие волю, сковывающие разум. Но передо мною были только деревья. Мёртвые деревья. Я снова обернулся.

И увидел его.

Казалось, дом возник из пустоты. Так оно и было. Ещё минуту назад на том самом месте не было ничего кроме моховых кочек да тупого копья сломленной берёзы. И теперь, когда он так неожиданно, врасплох предстал перед глазами, моё состояние было сравнимо лишь с тем, когда я однажды, сев в лесу перекусить, потревожил отдыхавшую рядом гадюку. К счастью, хоть и сошло с меня три холодных пота, тогда всё кончилось благополучно. Змея только слегка приподняла голову, поводила трепещущим тонким языком в мою сторону и, мгновение помедлив, скользнула в густую траву.

Но сейчас ничего подобного не случилось. Дом не исчезал. Я стоял и с хмурым интересом разглядывал его. Он манил к себе и в то же время отталкивал, стоило вспомнить многочисленные истории о нём. Я осторожно приблизился.

Вокруг по-прежнему было зловеще тихо. Даже отчётливо было слышно участившееся биение сердца. Казалось: раздайся малейший звук внутри дома, и я тут же распластаюсь на кочках среди мха, держа наизготовку ружьё. Но вязкая, гнетущая тишина как будто заглотила все звуки в своё безмолвное чрево.

Я подошёл вплотную к дому и краем глаза заглянул через окошко внутрь. В единственной комнате царил глубокий полумрак. От рамы и стены до тошноты пахло гнилью и плесенью. Сама их поверхность была скользкой и липкой на ощупь.

В то время как я пытался через мутное стекло разглядеть обстановку дома, привыкая к недостатку света внутри, всем телом почувствовал вдруг, что сзади надвинулась огромная мрачная тень и угрожающе нависла надо мной. На какое-то мгновенье я оцепенел и словно прирос к земле, молниеносно и бессильно соображая: «Что это?!». Но уже в следующий миг с бешено колотящимся сердцем развернулся и расширенными глазами впился взглядом в то, чем это могло быть.

О боже! Это была громадная синюшно-чёрная туча. Она захватила уже больше половины неба и с безмолвным коварством заглотнула солнце. Именно заглотнула! Её мертвенно-лиловые края явственно походили на хищно скалящуюся пасть неведомого жуткого чудища. Неуклюжего, горбатого, но безжалостного. Я невольно отшатнулся, поражённый внезапным гнетущим зрелищем. Заметно клубясь, чудовище неотвратимо быстро разрасталось и властно гасило непроницаемой чернотой голубую высь.

«Проклятье! Откуда она взялась?».

Я заворожено смотрел на тучу, не шевелился и в налетающих порывах ветра чувствовал её холодное тяжёлое дыхание. Она громоздилась всё ниже и ниже над мертволесьем. Ещё немного, и уродливые скелеты деревьев, казалось, начнут царапать её тугое брюхо.

Нет, неспроста эта туча-чудище. Неспроста. И дом. И мёртвые деревья. Мёртвые?..

От дальнего холма уже приближалось плотное мышинно-серого цвета широкое крыло дождя. Издали оно было похоже на густую старую паутину или сеть для ловли растерявшихся жертв. Похоже, дождь собирался идти довольно долго.

– А я как раз без зонтика, – вслух ухмыльнулся я и… испугался своего голоса. Он был словно чужим!

Туча заполонила всё видимое пространство неба и вдруг остановилась, словно выполнила свою цель. Застыла прямо надо мной. Тоскливый шум ветра внезапно стих, и я ясно уловил обострённым слухом дробный шорох надвигающегося ливня.

Откуда-то из глубины памяти, из раннего детства, до меня донёсся хрипловатый голос деда: «Есть в нашей тайге, внучек, нехорошие места. Знай это на будущее. Но больше всего остерегайся одноглазого дома. Слышал, наверно, уже про него? Вот. Но если, не дай бог, набредёшь на него – никогда не заходи внутрь. Никогда!».

Тут же невольно вспомнилось, что каждый раз, когда из нашего села пропадали в тайге люди, и их не могли найти, то несчастье непременно, с бессильным суеверием списывалось на счёт одноглазого дома-призрака. Он забрал. Я очнулся от мыслей и с затаённым страхом посмотрел на старый угрюмый дом.

На лицо капнули первые холодные крупные капли. Я зашипел от боли. Они были, как укусы! Ещё две капли попали на кисть руки. Снова жалящая боль и тут же два красноватых припухших пятнышка на коже. Да что же это! Я непроизвольно отпрянул в сторону и вскинул взгляд на тучу. В нескольких местах из её брюха вытягивались и извивались белёсые языки, они шарили в воздухе и тянулись в мою сторону. Как щупальца! Я сдавленно вскрикнул и кинулся к дому, прочь от колющих капель и этого пугающего наваждения. Давний наказ деда напрочь вылетел из памяти, и к тому же у меня не было выбора, чтобы укрыться от ужасного дождя. Да и полумрак комнаты невидимой могучей силой притягивал к себе. Манил. Всасывал.

Самое противное в происходящем было то, что зачарованный разум плохо сопротивлялся неведомой власти дома. Да что там плохо! Он совсем не сопротивлялся! Я стоял уже под узким навесом у самой двери.

Разразился ливень. Больше медлить было нельзя. «Проклятая туча! Это ведь ты загоняешь меня туда!» – слабо возмущался рассудок.

Вздрагивающей рукой я коснулся ручки двери, будто собирался вскрыть что-то запретное, и с силой дёрнул её. Дверь с металлическим скрежетом отворилась. Показался тёмный проём, и которого дохнуло чем-то затхлым. «Как пасть чудовища!» – неприятно подумалось мне.

Торопливо и в то же время насторожённо вошёл я внутрь. Сзади, заставив вздрогнуть, глухо захлопнулась дверь.

Сейчас, из-за тучи и проливного дождя, здесь стало ещё сумрачней, чем в ту минуту, когда я пытался разглядеть внутреннюю обстановку дома снаружи. Окошко величиной чуть больше сиденья табуретки да ещё с толстой рамой в виде перевёрнутого креста почти не пропускало остатков света. Но вот предметы начали постепенно проступать из темноты.

«Убранство» комнаты было скудным и удручающим. Массивный, грубо сколоченный стол у оконца, на потемневшей от минувших лет бревенчатой стене старинные сломанные ходики с тяжёлым ключом от амбарного замка вместо потерявшейся, видимо, гирьки, полуразрушенная печь, мрачно белеющая справа от меня, а в дальнем левом углу стояла древняя железная кровать метровой ширины. Это – всё. Больше не было ничего. Впрочем, нет. Ещё одна вещь. На кровати лежал уже ветхий от времени матрац с несколькими такими же старыми заплатами. Вот и всё. Вроде бы ничего страшного. И всё-таки саднящее неприятное чувство или предчувствие не покидало меня. Над всей моей сутью неотступно довлело такое ощущение, как будто в доме присутствовал кто-то ещё. Невидимый.

Я подошёл к столу.

С виду – обыкновенный стол. Заляпанный, искарябанный ножом, с многочисленными корявыми памятными инициалами ночевавших здесь таёжных путников. Стол как стол, как в любой другой охотничьей избушке.

И тут я заметил давным-давно побуревшую, излишне витиевато процарапанную на широкой доске столешницы надпись.

«Интересно, кому это вдруг захотелось так долго корпеть над этими словами?» – мимоходом подумалось мне.

Разобрать надпись сходу было трудно, и я принялся оттирать забитые высохшей грязью и лесной пыльной трухой буквы рукавом куртки. Необъяснимая спешка охватила меня в ту минуту! Я непременно хотел прочитать написанное. Наконец, фраза, процарапанная на столешнице, стала видна более-менее отчётливо.

«ВХОДЯЩИЙ В СЕЙ ДОМ – ЕСТЬ ИЗБРАННИК………..»

Я остолбенел! Что бы могла означать эта загадочная фраза? Какой её тайный смысл?