Витим золотой

– И скажу. Такое скажу! – Доменов поднял палец, склонившись над столом, продолжал: – А Кешке я тоже хорошенькую хрюшку подложил… Письмишечко одно послал…

…По приезде в столицу Доменов на самом деле послал царице очередного «золотого петушка» и письмо, в котором между прочим писал:

«Вы уж не взыщите, ваше величество, с меня, мужика неученого, что так плохо пишу. Смолоду только плеткой учили… А письмецо такое, не всякому продиктовать можно. Окромя слитков прилагаю петушка, весом в шесть фунтов восемь золотников и две доли. Обратите внимание, ваше величество, на его глаза. Драгоценнейшие камешки вделаны чистой воды. Смею побеспокоить Вас, матушка государыня, малой просьбицей. По велению из столицы некоторым сибирским промышленникам разрешено вербовать рабочих в других местностях, как-то: в Белоруссии, Польше. В частности, такое разрешение получило Лензолото. Мы также, всемилостивейшая государыня нашей великой Руси, работаем для процветания престола и отечества нашего, расширяем дело и далее намерены расширять, а потому нуждаемся в людях. Премного благодарны были бы вашему величеству, если бы мы получили такое разрешение. Местная чернь здесь отъявленно груба и невежественна, вольными нравами еще с самой пугачевщины напичкана. А из Сибири бродяги разные толпами сюда идут, на новых местах оседают, все эти вороватые люди байки всякие разносят и народ мутят здешний. Говорят, будто управляющий Лензолота Иннокентий Белозеров на приисках каторжный режим завел. Нельзя ли, ваше величество, его маненько утихомирить? Ведь сей вопль, со всякими преувеличениями и наветами, у нас на Урале раздается».

– Прозорливцем я оказался, провидцем! Сейчас там не токмо вопль, стенание! Уже назначено следствие, – снижая голос до шепота, продолжал Доменов. – Едет туда комиссия и все будет проверять досконально. Едут адвокаты, прокуроры. Прииски встали, все шахты до единой затоплены. Лензолото миллионные убытки терпит.

– А ты сколько потерпел, провидец? – ехидно спросила Олимпиада.

– К черту! К дьяволу! Не смей спрашивать! Мы домой едем, домой! Вон Кешка Белозеров уже укатил! Заплатки на свой грех пожить помчался! Ух, злодей!

Авдея Иннокентьевича опять едва успокоили. Через два дня они уже были в пути на Урал.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

На Витим легла звездная ночь. От реки над обрывом слышался шорох восточного ветра, он доносил сдавленные крики и тягостный женский стон. Поселок окутала черная тьма. На узкой тропе, где еще лежало много неубранных убитых людей, при тусклом свете барачных огоньков розоватыми змейками струилась поземка, прикрывая на взрыхленном снегу застывшие пятна крови. До самой глубокой ночи жены и матери, отцы и братья, стиснув в судороге челюсти, отыскивали своих близких, родных и знакомых, находили то раненых, то совсем бездыханных и на розвальнях увозили в ипатьевскую больницу. Скорбный обоз розвальней тянулся непрерывным скрипящим потоком. Убитых везли под брезентом, и каждая горсть желтого песка теперь была оплачена не каплями, а целыми потоками человеческой крови. Может быть, в эту невыносимо тяжкую ночь хозяева Ленских приисков в Петербурге и в Лондоне перестали считать награбленное золото?

Над Витимом и Олекмой трепетно дрожат звезды. Оцепив главную резиденцию управляющего и дом прокурора, напротив которого валялись стреляные гильзы, стражники, натянув на сумрачные лбы свои косматые папахи, не убирали скрюченных пальцев с холодных спусковых крючков. Они ожидали расплаты, с одной стороны, за усердие, а с другой…

«Петербург – пять адресов. Председателю совета министров, министру юстиции, министру торговли, членам Государственной думы Милюкову, Гегечкори.

Четвертого апреля мы, рабочие Лензолота, шли в Надеждинский прииск с жалобами к прокурору Преображенскому о незаконных действиях приисковой и правительственной администрации и с просьбой об освобождении арестованных, избранных по предложению властей. Не дойдя 120 саженей до квартиры прокурора, нас встретил окружной инженер Тульчинский, уговаривая во избежание столкновения с войсками остановиться и разойтись. Передние, повинуясь, стремились остановиться, но трехтысячная толпа, растянувшаяся на две версты по узкой дороге, не зная причины остановки передних, продолжала напирать, увлекая Тульчинского со стражником, не слыша даже предупреждающих сигналов начальника воинской команды. Последовали залпы. В результате около пятисот убитых и раненых. Тульчинский уцелел чудом под трупами. Считаем виновниками происшедшего ротмистра Трещенкова, прокурора Преображенского, следователя-судью Хитуна, употребивших оружие, не убедившись в наших мирных намерениях. Ввиду весеннего перерыва сообщения краем просим немедленного назначения судьи, не причастного к событиям, с полномочиями следователя.

Избранный рабочих Лензолота раненый Михаил Лебедев, номер расчетной книжки 268».

Жизнь на приисках, кажется, в эти дни не идет, не катится, как всегда, в строгой размеренности, а тихо, напряженно крадется. Шахты замерли. Только стражники спозаранку ходили по растоптанной тропе и засыпали углем и опилками пропитанный кровью снег да в плотницких мастерских слышался то резко визгливый, то шипящий посвист рубанка. Это рабочие строгали доски для гробов. На завалинках, где дома подставили свои бока полуденному апрельскому солнцу, грелись притихшие ребятишки. Игра не клеится – ни один малыш ни солдатом, ни стражником быть не хочет. Надолго останутся в их памяти хлесткие залпы и запорошенные снегом кожухи, страшно наползшие один на другой…

В кабинете главного управляющего Теппана идет совещание. Закутав шею серым пуховым платком, с накинутой на плечи дохой, он неподвижно сидит за столом в бархатном кресле с высокой спинкой. Рядом, справа, Трещенков с мутными щелочками глаз, заплывших от жира и пьянства. Инженер Александров, тоже нетрезвый, смотрит на ротмистра, как на прокаженного; беспощаден он и к Теппану и к Тульчинскому, а также и к самому себе. Сейчас эти четыре человека, каждый пряча тяжесть совершенных ими преступлений, продолжают вершить судьбу почти двух десятков тысяч людей или делают вид, что они решают что-то, чтобы только не выставить напоказ свое отчаяние и трусость. Двадцать тысяч угрюмо настроенных людей требуют справедливого суда над преступниками и хлеба для своих изголодавшихся семей, отправки в Россию за счет виновных…

– Пища и голод – это радость и страх, – философствует Александров. – Это воскрресение и смеррть! Крровавый, чувственный вызов бытию!

– Прекратите, Александров, эту вашу дурацкую мистику. – Тульчинскому невыносимо слушать, как урчит, клокочет в пропитом горле его напарника буква «р», на которую тот нарочно напирает.

Закутанный Теппан порывается что-то сказать, но издает едва уловимый сиплый звук.

Верные люди донесли ему, что окружной инженер готовит обстоятельный доклад о событиях. Главному управляющему становится трудно дышать. Мысли лезут в голову одна страшнее другой. От Белозерова получена шифровка, что к ним уже направлена еще одна, особая комиссия, созданная только из одних юристов: Петушинский, Тюшевский, Никитин и Александр Федорович Керенский. Теппан с ужасом думает о том, как петербургские адвокаты начнут с въедливой юридической точностью устанавливать истину. Еще ужаснее то, что в состав этой комиссии введен Александров. Он никого не пощадит! Нет уж, лучше пока терпеть и помалкивать. Теппан бросил на окружного инженера Александрова презрительный взгляд выпуклых, покрасневших от натуги глаз. А в это время Тульчинский читал ясным, отчетливым голосом:

– «Выдворять до открытия навигации рабочих приискового района не представляется возможным ввиду полного прекращения сообщения от Бодайбо по реке Витиму и далее.

Необходимо рабочих «Ленского товарищества» оставить на самих приисках до открытия навигации, так как помещений для них в Бодайбо нет».

– Да, даже в тюрьме места нет, – прохрипел ротмистр Трещенков. – Тюрьма рассчитана на сорок человек, а мы держим сто семьдесят три…

– Мы сейчас, господин ротмистр, не намерены обсуждать дел вашего тюремного ведомства, – оторвав от бумаги покрасневшее лицо, сказал Тульчинский.

Трещенков фыркнул и умолк.

– «Необходимо продолжать выдавать пищевое довольствие как имеющим заработок за конторой, так и не имеющим, с тем чтобы с последних долг за пищевое довольствие был взыскан впоследствии в судебном или административном порядке как казенная недоимка, причем «Ленское товарищество» категорически отказывается расход по пищевому довольствию бывших его рабочих принять на свой счет, а также равно искать эти долги в судебном порядке.

Для успешности эвакуации рабочих приискового района в будущем с открытием навигации необходима к тому времени присылка достаточного количества войск.

Выдворение этапным порядком потребует значительного числа конвоя, какового в распоряжении горной полиции не имеется.

Для недопущения рассчитанных рабочих в Бодайбо средств и оснований не имеется, относительно же поддержания в городе Бодайбо порядка принять начальникам полиции надлежащие меры. Окружной инженер К. Тульчинский. 11 а п р е л я 1912 г.».

Закончив чтение, Тульчинский устало опускается на стул. На всех остальных, кто присутствует на этом необычном совещании, текст, составленный и отредактированный лично окружным инженером, действует угнетающе.

– Если бы не слова о доблестных войсках и о полиции, можно было бы подумать, что все это написано под диктовку стачечного комитета, – язвительно замечает Александров.

– Вы невыносимы! – не выдержал Тульчинский.

– А вы все равно уже ни на что не способны, да и вы тоже, – кивнув на побагровевшего Теппана, продолжал Александров. – Мы уже все поскрипываем, как скелеты.

Губы Трещенкова побелели. Теппан отрывисто сопел простуженным носом. Они были окончательно подавлены тем, что злодеяние, исполнителями которого они были, громоподобно прозвучало не только в одной России. Голос возмущения поднимали рабочие всего мира. Петербургские и местные заправилы были основательно напуганы. Это чувствовалось по изменившемуся тону телеграммы иркутских губернаторов – Бантыша и Князева. Они уже склонны были искать козлов отпущения. Генерал-губернатор Князев собирался прибыть сюда на Витим с первым же пароходом. Что сулит его приезд администрации, а тем более рабочим? Да и вообще почти вся администрация Ленских приисков понимает, что она доживает здесь последние дни. Все решит весенняя навигация, когда приедет сам Иннокентий Белозеров, а может, и Альфред Гинцбург, а с ним всякие другие чины и комиссии. О настроении рабочих говорить уже не приходилось. Оставаться здесь, где пролита кровь товарищей, никто не желал.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Жизнь шла, как сновидение. Маринке было жутко в пустой комнате. Матрена Дмитриевна появлялась дома редко, она почти все время находилась у знакомых осиротевших семей. Расправа с рабочими потрясла Маринку. Ее пугали страшные на поселке крики. Они прорезали темноту ночи и заставляли вскакивать с постели. Сердце стучало, ощутительно и беспокойно толкался ребенок. Вот уже несколько дней она ничего не слыхала о Кодаре, даже не могла собрать передачу, да и не знала, куда отправить ее. Как-то утром зашел Архип, потом стал приходить каждый день. Он помогал растоплять печку, ставил самовар. Иногда заходили члены стачкома и устраивали заседание. В доме Матрены образовалось что-то вроде нелегальной штаб-квартиры. Архип Гордеевич, обращаясь к Маринке, часто говорил:

– Ну как, дорогая станишница, живем-можем, корочки гложем! – Архип старался взбодрить Маринку, но та часто видела, что Архип чем-то встревожен, взволнован.

Маринка была настолько чутка, что обмануть ее было невозможно.

– Что-нибудь случилось с Василием Михалычем? – однажды спросила она у Буланова.

– Слава богу, ничего… Он уже уехал… – ответил Архип.

– А может, его арестовали?

– Вот еще придумала! – Оправившись от смущения, Буланов неизвестно в который раз начинал вспоминать о житье-бытье на Синем Шихане.

За окном плавал в сугробах апрельский день. Над поселком хмуро громоздились бледно-синие тучи. У Архипа вдруг затуманились глаза, и он ушел. Маринка достала из-под подушки последние деньги и стала просить Матрену Дмитриевну, чтобы она отвезла Кодару передачу.

– А где мне его искать-то? – пряча глаза, хозяйка отворачивалась.

– Узнайте в раскомандировочной. Да разве вам впервые! – настаивала Маринка, дивясь, как скупо и неохотно отзывается на ее просьбу Матрена Дмитриевна.

– Где там мыкать в такое время, да и ноги совсем не ходют… – Матрена начала громко стонать и охать, но к вечеру, вдруг забыв все свои болезни, ушла к соседям за новостями.

На следующий день, когда пришел Архип, Марина стала уговаривать его, чтобы он помог с передачей. Он обещал кое-что разузнать…

Немного успокоившись, она ушла в свою комнатушку и прилегла на кровать, мучительно думая о том, как она будет жить с ребенком, когда выйдут все деньги. Их оставалось очень немного. Словно свыкнувшись с этой горестной мыслью, она укрылась теплым платком и тут же забылась. Сон был беспокойно-тревожен. Сколько он длился, Маринка не знала. Разбудил ее громкий разговор, доносившийся с кухни.

– Своими глазами видал! – гундосил Тимка Берендей. – Мерзляком лежит с самого края, и тут же рядом малахай его лисий валяется. Знаешь, сколько их там навалено.

– Да тише ты, дуралей! – шипела на него Матрена.

– А что тише? Я сам с усам! – куражился Тимка.