– Кто же здесь главный?
– Василько Слонимский.
– Тогда нам нужно говорить с ним.
– Ты уже говоришь с ним. Проводите их в мой шатер.
Василько развернул коня, ударил острогами[44 - Остроги – шпоры.] в бока и помчался к стану.
Трещали костры. Дымились подвешенные на жердях котлы. Воины отдыхали после дневного перехода. Благостное умиротворение нарушал детский плач и скрежет натачиваемых клинков. Ратники с усталым любопытством провожали взглядами двух латинских монахов, которые сами пришли в их стан. Увидев духовное лицо, некоторые из пленников поднялись и сошли со своих мест, надеясь на благословение и утешение, но стражи окриками заставили их вернуться. Патрик совершил крестное знамение.
Белый конь стоял на привязи около высокого шатра, круглый шлем висел на шесте у входа. Дружинник приподнял завесу, и гости, нагнувшись, прошли внутрь.
Посередине горел очаг. Пахло жареным мясом. Молодой князь сидел на потнике[45 - Потник – войлок, подкладываемый под седло.], разостланном поверх хвороста. У него были правильные черты лица, русые волнистые волосы и такая же борода. Голубые глаза – не добрые и не злые, холодные. По правую руку от него сидел дружинник. Жестом Василько пригласил гостей сесть напротив. Дружинник достал из горячих углей тонко нарезанные поджарившиеся ломти оленины. Протянул сначала князю, потом – монаху. Гость отказался. Зато Стегинт проворно взял сразу два куска – один спрятал, другой принялся есть.
– О чем ты хотел говорить со мной Патрик-ирландец? – спросил князь.
Патрик опустил глаза, облизал губы и наклонился чуть вперед, словно взвешивая в сердце каждое слово, которое собирался произнести.
– Прежде всего, прошу тебя, отпусти пленников.
– Не могу.
– Они ни в чем не повинны.
– Конрад виновен.
– Я иду к Владимиру сказать, что Конрад не виновен. Владимир послал меня узнать об этом.
– Добро, но меня Владимир послал, чтобы я воевал с Конрадом.
– Тогда прекрати хотя бы на срок воевать эту землю и не бери новых пленников, пока не получишь новых повелений от князя Владимира.
– И этого не могу.
Заметив, как поник монах, Василько заговорил более доверительно:
– Я не знаю, сможешь ли ты убедить Владимира. Но сейчас я не могу сделать того, о чем ты просишь, даже если бы захотел. Нельзя просто взять, привести войско в чужую землю, стать в ней станом и ничего не делать. Это как засунуть руку в пчелиный улей и, не трогая меда, ждать, что будет дальше. Я погублю войско и погибну сам. Ты не воин. Ты монах и можешь не понимать этого. Если я не буду разорять эту землю, как я обеспечу моих воинов и их лошадей прокормом и всем необходимым? Если не воевать, мои воины не поймут, зачем мы пришли сюда, утратят дух, перестанут доверять мне и слушать меня, и нас одолеет даже слабый враг. Если мы будем просто стоять и ждать, лехиты соберут великое войско, придут и порежут нас, как стадо овец. Если бы ты встретил меня до того, как я пересек межу, я еще мог бы подумать над твоей просьбой. Но я перешел рубеж. Теперь меня может остановить только господин князь Владимир или сам Господь Бог.
– Ты ангел смерти, посланный в эту землю, – отрешенно произнес ирландец.
– Похоже на то, – бесстрастно согласился Василько.
Ирландец свел руки, соединив кончики пальцев. Его взгляд блуждал, словно искал, за что зацепиться. Стегинт легонько толкнул задумавшегося проповедника. Патрик кивнул, словно вспомнив о чем-то, положил ладонь на его плечо и еще раз обратился к полководцу:
– Скажи, если в твоей воле окажутся люди не из княжества Конрада, ты их отпустишь?
– Мы брали в плен только туземных селян.
– А если тебе будет известно, что эти люди не лехиты?
– Покажи мне этих людей, и мы подумаем, как с ними быть.
– Их нет в твоем стане.
Василько переглянулся с дружинником.
– Ты говоришь загадками, отец.
– Речь идет об иноземном корабле, который проследует через землю Конрада.
– Война только с Конрадом, – развел ладони князь, – но я должен буду осмотреть корабль, чтобы убедиться, что там и вправду иноземцы.
– Ты поклянешься, что этим людям не будет вреда?
Василько достал нательный крестик и поцеловал, глядя в глаза Патрику.
Пополудни литовский корабль подошел к затоке у левого берега. Здесь уже стояли русские дружинники. Послышался топот. Из прибрежной дубравы выехал Василько и по дороге, круто сходящей к воде, приблизился к лодке. Сирпутий сошел на землю. За ним последовали несколько литовских воинов. Василько спешился. Один из дружинников принял и отвел в сторону его коня. Два полководца обнялись, как отец с сыном.
– Тебя не ждал увидеть, – сказал литовец, – если бы знал, что это ты ведешь войско Владимира, не остерегался бы.
– И я не ждал, – ответил Василько холодно.
Патрик стоял рядом, и ему показалось, что улыбка на лице Слонимского князя омертвела, а в глазах отразилось волнение. Но Сирпутий, кажется, не заметил этой перемены.
– Ну что, даешь нам путь? – громко рассмеялся литовец, как бы в шутку.
– Кто в шатре? – спросил Василько.
– Везу племянницу в Плоцк к ее мужу Болеславу, – радостно сообщил Сирпутий.
– Хочу убедиться.
Литовец отступил на шаг. Улыбка на его лице погасла. Он засунул большие пальцы обеих рук под широкий ремень и выжидал, как дальше поведет себя русин. Его взгляд словно говорил: «Хочешь бросить мне вызов – валяй», и это было вместо ответа. Литовские воины изготовились. Дружинники Василько подтянулись и разместились полукругом. Патрик рукой отодвинул Стегинта назад.
– Я хочу убедиться, что в шатре – Гаудемунда.
– Нет, – твердо ответил литовец, и некоторое время оба молчали, – неужели ты не понимаешь, что ждет тебя и твой маленький город, если ты нанесешь такое оскорбление моему брату?
Василько не отвечал.
– Дядя, отойди, – раздался за спиной Сирпутия голос племянницы.
Сирпутий обернулся и посторонился. Дружинники-литовцы тоже расступились. Гаудемунда стояла в полный рост в середине ладьи.
– Вот я, смотри!
– Значит, правда, – опустил глаза Василько.