Путешествие в Ятвягию

«Никогда больше не буду ездить верхом, – зарекся ирландец, – апостолы пешком ходили. И святой Патрик пешком исходил Скоттию[29 - Изначально Скоттией (Шотландией) называлась именно Ирландия.]. Как иначе узнать землю, по которой ходишь?» Вспомнив, что не дочитал утреннее правило, он достал четки и попытался сосредоточиться на молитве. Слабый ветер покачивал березы, и солнце то слепило обращенные к небу старые глаза, то скрывалось над полупрозрачной тонкотканой листвой, переливающейся, как чешуя изумрудного дракона. Солнечные блики играли на разноцветных четках. По ладони полз муравей. Голоса умолкли. Ничто не нарушало шелестящую тишину полуденного летнего леса, кроме редких всплесков воды у берега. Патрик закрыл глаза, чтобы благостная красота внешнего мира, обволакивающая душу, не мешала проникновенной молитве.

Когда веки монаха вновь открылись, все вокруг казалось прежним, только дневной свет был не таким ярким, и невнятная тревога коснулась сердца. «Стегинт», – дошло вдруг до его сознания. По поверхности озера медленно расходились круги. Мальчика не было ни в воде, ни на суше. Несмотря на усталость, Патрик быстро поднялся с земли. Он еще медлил, вглядываясь в блестящую озерную рябь и ожидая, что голова подростка появится над водой, но ничего не происходило.

– Где Стегинт? – встревоженно произнес он вслух.

Борко пожал плечами.

– Нырнул, – безразлично отозвался Рах.

Они не двинулись со своих мест, но разговор прекратился. Третий спутник жевал травинку и, щурясь, внимательно смотрел по сторонам. Патрик снял с плеча суму, бросил ее на землю и, не снимая сапог, вошел по колено в озеро, замочив полы плаща.

– Стегинт! – крикнул он громко, затем опять обернулся. – Помогите же!

Послы переглянулись. Борко поднялся, но не сошел с места. Патрик пошел дальше. С каждым шагом дно опускалось и идти становилось труднее. Когда вода поднялась до подбородка, он вдохнул и опустил голову. Озерная муть едва просматривалась и резала глаза. Монах выпрямился, чтобы набрать воздуха и по-настоящему нырнуть, и тут до его слуха донесся смех. Он обернулся и увидел на берегу рядом с послами Стегинта.

Спотыкаясь и падая, униженный проповедник выбрался на сушу. Спутники продолжали смеяться, не сдерживая веселья. Ятвяг согнулся, держался одной рукой за живот, а другой показывал на Патрика. С потяжелевшей одежды монаха ручьями стекала вода. Он поднял глаза и с грустью посмотрел на людей.

– Доброе ли дело смеяться над старым человеком? – спросил он тихо, и в его голосе не было упрека, а только печаль. – Или вы думаете, старость обойдет вас стороной?

Ирландец отвел глаза, словно стыдясь чужой наготы, подобрал суму и медленно побрел к лошади, ставшей из главного врага единственным другом. Путники притихли. Каждый смотрел в свою сторону. Стегинт присел и стал ковыряться в прибрежном песке.

Утром четвертого дня посланники Владимира достигли Черска – небольшого города на левом берегу Вислы. Дворец находился в крепости. Вельможа Конрада ответил послам, что князь уехал на охоту, и сказал ждать на постоялом дворе.

Над входом в корчму висел лосиный череп. Потемневшие от копоти дубовые стены, покрытые шкурами, освещало открытое пламя и несколько лучин. Посетителей было немного. Хозяин поставил на стол чарки питного меда и положил белый хлеб. Гости ели молча. Сидевший за соседним столом усач в добротной немецкой одежде, широкий и в плечах, и в животе, поднялся и, покинув товарищей, направился к русинам.

– Не будут ли возражать любезные паны, если пан Войтех сядет с ними за один стол?

Борко жестом пригласил его. Усач обстоятельно усадил на скамью свое грузное тело. Его благодушное румяное лицо округлялось, когда он улыбался. В глазах блестел лукавый огонек.

– Какое-то чутье подсказывает мне, что паны прибыли из Руссии. А чутье редко обманывает пана Войтеха.

– Мое имя Борко. Я посол русского князя. Со мной мои спутники.

Войтех с достоинством покрутил ус.

– Что ж. Если паны не откажутся выпить за здоровье князя Конрада, мне ничто не помешает поднять чарку за здоровье вашего князя. Всем известно, что князь Лев – храбрый воин! Паны изволят улыбаться? Верно, паны прибыли не из Галиции от князя Льва, а из Волыни от князя Владимира? Как же я сразу не понял! Что ж, все знают, что князь Владимир – мудрый книжник и добрый христианин. Яцек, идите к нам! Хозяин, налей всем меда!

Патрик заметил тень, пробежавшую по лицу Раха. Сидевшие за столом осушили чарки, и корчмарь принес еще.

– Волынь – знатная земля, – продолжил Войтех, – есть красивые города. И девицы! Не такие, конечно, как дочери лехитов, но тоже ладные. Много хороших лесов, и зверь водится. Кто же по доброй воле захочет покидать такой край ради превратностей долгого пути? Не иначе, как панов привело в Черск важное дело?

– Так и есть, – подтвердил Борко.

– Уж не беда ли под Пултуском?

– Пану что-то известно об этом?

– О, это темная история, – многозначительно вздохнул Войтех.

– Темная?

– Никто не знает, что там произошло.

– Никто?

– Пан посол, наверно, любит повторять слова. Я так отвечу: никто из сидящих здесь, если только кто-то не знает больше, чем хочет показать. И пусть панов не удивляет, что я называю эту историю темной. Ведь известно, что ладьи хорошо охранялись.

– Мы уверены, что князь Конрад даст нам честный и полный ответ, что случилось в его земле.

– На то он и князь. Нам-то он об этом ничего не рассказывал. Я верю, что наши князья уладят все миром. Ведь известно, что князь Владимир – добрый христианин.

– Князь Владимир не только добрый христианин, – заверил Рах, – но и храбрый воин.

– Да, храбрый… – согласился, было, поляк, но тут лицо его расплылось в какой-то смущенной улыбке, словно ему было стыдно за гостей, он отвел глаза и потер брови, – эх… хозяин, принеси еще меда! Да, правда, русины храбры – как храбры чехи, венгры и многие славные народы. Но все познается в сравнении, и если говорить по чести, вы, русины, за все времена никогда не побеждали нас, лехитов, в открытом бою.

– Как это? – желваки на лице Раха напряглись, ноздри расширились.

Тяжелая рука Борко вовремя легла на плечо молодого боярина. Стегинт понимал польскую речь через слово и следил за выражениями лиц. Поляк, не теряя ни капли благодушного спокойствия, развел чуть в стороны лежащие на столе пухловатые ладони, и на его уютном лице отразилось нечто сродни сочувствию.

– Уж пусть молодой пан поверит, – кивнул он, вздыхая и гладя усы, – пан Войтех знает, о чем говорит. Было, впрочем, однажды, когда русины, применив хитрость, едва не одержали победу! Можно даже сказать, они почти победили в тот раз. Но, право, не знаю, понравится ли русским панам этот рассказ.

– Почему же нет? – спросил Борко.

Все посетители корчмы – с дюжину человек – пересели поближе, предвкушая любопытное повествование. Даже хозяин отложил свои дела.

– Это было во времена великого нашего короля Болеслава Кривоустого[30 - Болеслав III Кривоустый правил в Польше в 1102–1138 гг.], – начал Войтех, – то есть по титулу он был князем, но все мы знаем, что по храбрости и мудрости достоин был называться королем.

Лехиты одобрительно загудели.

– Русины тогда изгнали из Галиции своего князя, который бежал искать защиты у нашего Болеслава. Они смертельно боялись вторжения Болеслава. Его натиск они сравнивали с ударом молнии. Зная, что не могут победить его оружием, они сговорились с венграми и решили победить Болеслава безбожной хитростью. Многие знатные бояре русинов прибыли ко двору Болеслава, уверяя, что все их королевство и они сами с детьми готовы припасть к стопам Болеслава, приютившего их князя.

Так же поступают и венгры, лукаво притворяясь, что скорбят об участи изгнанника. Те и другие присылают полки, чтобы помочь восстановить законного правителя. И вот обманутый в своем искреннем доверии Болеслав выходит в поход с малым войском лехитов, а также полками русинов и венгров в придачу. Когда он вступает в Галицию, его взору открываются бесчисленные ряды врагов. А те русины и венгры, что пришли с ним, коварно спешат стать в задние ряды его войска, чтобы с началом битвы ударить в спину. Молча наблюдая за этим, Болеслав переговаривается со своим воеводой, разгадав жестокий обман. Сходятся ряды! Копья грозят копьям! Кричит Болеслав: «Смело сражайтесь, мужи! Не убегайте с ратного поля лениво!»

– Храбро дерущийся враг заставляет храбро сражаться! – воскликнул Яцек строкой из какой-то поэмы, и все поляки в корчме дружно загудели, поддерживая его.

– Верно! – подтвердил хозяин, подливая меда.

Войтех отхлебнул, утер усы и продолжил:

– Один муж из дружины нашего короля, знатный по крови, но низкий душой, первым бежал с поля боя. Его позорное бегство не только не отняло победу у победоносного Болеслава, но и отвело облако от самой победы, или, как правильнее сказать, солнцем осветило солнце! И хотя до наших дней часто можно было слышать много слов о неподдающейся оценке доблести Болеслава, однако только теперь, когда она явственно обнаружилась, в нее поверили и венгры, и русины. Конь его пал, утомленный ратным трудом и получив ранения, а Болеслав пеший сражается и рушит врагов. И наконец, воины Болеслава, – рассказчик поднял указующий перст, – не побежденные, но утомленные победой, уходят вместе со своим славным князем с поля битвы, других же, усталых от сражения, враги берут в плен и уводят, к огорчению Болеслава. О, коварство! Столько воинов попали в плен, что хотя лехиты для выкупа своих пленных и положили все сокровища в виде золота, серебра и драгоценных камней и даже те ценности, которые еще в древние времена были собраны и сохранялись в Польском королевстве, однако их не хватило для выкупа. Многие знатные воины были проданы язычникам в Литву, Пруссию и Ятвягию и там закончили свою несчастную жизнь[31 - Данное описание воспроизводит близко к тексту главу 30 Великопольской хроники.].

Многие вздохнули, кто-то перекрестился, Войтех поднял глаза и, окинув присутствующих проникновенным взглядом, произнес:

– Но напрасно некоторые из венгров и русинов хвастались и, не будучи победителями, пользовались именем победы! В войне мужей не тот победил, кто перехитрил, а тот, кто явил отвагу и доблесть!

– Верно! – воскликнул Яцек, громко стукнув чаркой по столу, и еще несколько голосов поддержали его.

От меда у Стегинта кружилась голова. Он опустил глаза и заметил, что правая ладонь Раха сжимает рукоять меча. Чувствуя, что вот-вот начнется неладное, он набил в рот побольше хлеба и поспешил допить мед. При этом часть напитка пролилась на стол. Тут ятвяг понял, что отвлек на себя внимание собравшихся.