Сиятельный. Прелюдия

И всюду – трубы, трубы, трубы. Они исторгали в воздух клубы чёрного дыма, а стоило только ветру поменять направление и подуть в нашу сторону, в горле запершило из-за сильного запаха химических реагентов.

Броневик заехал в посёлок и остановился перед полицейским участком. Мы выбрались размять ноги, и тотчас дрогнула земля, донёсся отзвук далёкого взрыва.

– Это что такое? – встревожился инспектор Уайт.

– На карьере рванули, – пояснил шофёр. – Каждый день громыхает, можно часы сверять.

Роберт Уайт кивнул и повернулся ко мне:

– Идём, Лео! Надо согласовать с местным сержантом графики ночных дежурств…

2

К вечеру потеплело, и снег повсеместно растаял, но ветер при этом заметно усилился, стал резким и порывистым. С запада шёл грозовой фронт, тёмное небо там то и дело прорезали яркие росчерки молний.

Мы с Рамоном стояли у входа в котельную, из которой позапрошлой ночью пропали кочегары, а немного поодаль топтался приданный нам фабричный охранник. Уже совсем стемнело, и парень с тощей цыплячьей шеей испуганно втягивал голову в плечи всякий раз, когда меж домов стремительными тенями проносились летучие мыши.

Меня это забавляло.

– И какой толк от этих ночных блужданий? – раздражённо проворчал Рамон, сплюнув под ноги. – Скажи, Лео, зачем мы здесь?

– Успокаиваем своим бравым видом рабочих, пока инспектор ведёт следствие. Разве непонятно?

– Ну если только так…

– Ладно, Рамон, – вздохнул я, – идём!

Констебль закинул на плечо ремень лупары, и мы зашагали по узкому проезду между цехами. Отблески далёких молний то и дело выхватывали из темноты странные и страшные фигуры, но стоило только посветить туда фонарём, и чудовища немедленно оборачивались печными трубами, столбами и бочками. А блуждающий огонёк в небе – всего лишь сигнальный фонарь трансатлантического дирижабля. Никакой мистики.

Время от времени навстречу попадались рабочие. Проехала телега с землекопами, вышел покурить из раскалённой преисподней сушильного цеха мастер, протопали к воротам освободившиеся после смены грузчики. Кто-то беспокойно озирался, кто-то шагал, втянув голову в плечи. Одни кивали нашему провожатому, другие молча отводили взгляд, и всякий раз я чувствовал страх.

То вязкий и тягучий, не отпускающий человека ни на миг, то яростно бьющийся подобно пульсации созревающего нарыва.

Страх – моя вотчина. Талант сиятельного позволял улавливать чужие фобии, вытягивать их и воплощать в жизнь. И в этом не было ровным счётом ничего приятного.

Проклятье! Я бы с радостью обменял свой дар на умение инспектора Уайта чувствовать ложь!

– Пустой крест, – привлёк моё внимание Рамон к грубому рисунку, сделанному чёрной краской на одной из стен. – Может, в деле замешаны анархо-христиане?

– Сомневаюсь, – покачал я головой. – Не их почерк.

За углом мигнул мощный фонарь, и я положил руку на кобуру, но это оказались местные констебли, которым поручили обход соседнего участка. Мы перекинулись парой слов, развернулись и отправились в обратный путь.

Я продрог и устал. Начал накрапывать мелкий дождь, порывы ветра бросали морось прямо в лицо. Вспышки молний сверкали всё ярче, гром зловещим эхом гулял меж фабричных корпусов.

– Не помешает погреться, – зевнул я, разминая озябшие пальцы на крыльце котельной.

– Погреешься тут… – проворчал крепыш, кивнув на фабричного охранника.

Я достал из кармана жестянку с леденцами, выбрал малиновый и предложил угоститься Рамону.

– Только зубы портить, – отказался тот. – Что здесь стряслось, как думаешь?

– Понятия не имею, – признался я и пригляделся к охраннику, который с тревогой поглядывал на небо, где во всполохах молний мелькали тени нетопырей.

Нервозность переполняла парня, а под ней скрывался страх, потаённый и неосознанный. Воплотить его в реальность оказалось на удивление просто: только потянулся талантом – и тотчас с неба на охранника спикировала летучая мышь. Парень взвизгнул, замахал руками и бросился наутёк. Он уже не увидел, как воплощённый в реальность моим воображением нетопырь рассыпался ворохом теней.

Исключительно запущенный случай чироптофобии…

– Развлекаешься? – вздохнул Рамон.

– С чего взял?

– У тебя глаза светятся.

Я зажмурился, помассировал веки и вновь взглянул на констебля.

– Так лучше?

– Порядок.

Неприятная ломота в висках и утихла; я распахнул дверь котельной и позвал за собой напарника:

– Идём.

Внутри оказалось темно и тепло, даже жарко. Гудели котлы и паропроводы, подрагивали стрелки манометров, в топках полыхало оранжевое пламя, а вспотевшие кочегары всё подкидывали и подкидывали в них уголь.

– Здесь всю ночь так оживлённо? – спросил я у мастера.

– Нет, констебль, – покачал тот головой. – Наша смена заканчивается через полчаса. На ночь останутся два человека.

– Осмотримся здесь, – объявил я, желая хоть немного согреться.

Мастер кивнул, и я позвал Рамона в тёмный коридор, под потолком которого тянулось несколько труб. Констебль включил фонарь, и яркий луч легко разогнал полумрак. Проверка подсобных помещений много времени не заняла, на задний двор с углём мы не пошли и вернулись обратно.

Мастер к этому времени уже скомандовал отбой; чумазые от угольной пыли кочегары побросали лопаты и тележки и отправились на проходную. Мы покинули котельную вслед за ними, но на улице лил дождь, и Рамон предложил переждать его в бытовке. Я отказываться не стал.

– Кто спит первым? – поинтересовался Рамон, с трудом сдерживая зевоту.

Я стянул плащ, убрал его сохнуть на вешалку и взглянул на наручный хронометр.

– Ложись. Полчаса спишь ты, полчаса я. Потом на обход.

– Отлично! – обрадовался констебль, поставил лупару в угол и улёгся на скамью. Минуты не прошло – он уже тихонько посапывал, забывшись во сне.

Я уселся за сбитый из толстых досок стол, но очень скоро начал клевать носом и поспешил подняться на ноги. Запер входную дверь котельной, затем проверил дежурных кочегаров и вернулся обратно, не желая надолго оставлять спящего напарника в одиночестве.

На стене бытовки неярко горел газовый рожок; в его неровном сиянии я достал торчавшую из кармана плаща газету и как обычно раскрыл её на второй странице. Чёрно-белая фотография под моим взглядом потеряла зернистость, начала наливаться красками и обретать объём. Сердце защемило, на глазах невольно выступили слёзы. Я провёл пальцем по снимку, воздух замерцал, готовясь соткаться в невыносимо-прекрасный образ любимой…