Безликий

– Чушь! – зло выругался я. – Что говорит их инспектор?

– Прекрати! – потребовала госпожа Робер. – Не стоит ворошить это дело! Этим и без нас есть кому заняться!

Я покривил уголок рта и перечить не стал. Заставил себя расслабиться и начал любоваться отражением подстригавшей меня женщины. Софи перехватила взгляд и заметила:

– Ты не кажешься особо расстроенным. Надоело возиться с красками?

– Вовсе нет.

Рисовать мне нравилось. Я немало преуспел в этом ремесле, пусть известным живописцем не тал бы даже при самой большой удаче. Для этого не хватало самой малости – вдохновения. Я мог подражать великим и копировать их стиль, но не более того.

– Что же тогда? – заинтересовалась Софи.

– Узнал о себе кое-что новое.

– В самом деле?

– Оказывается, я неплохо стреляю.

Госпожа Робер передернула плечами, словно отгоняя неприятное воспоминание, и начала выстригать затылок. Кожа там оказалась заметно светлее загорелой шеи, и это добавляло моему образу дополнительной убедительности, раз уж Жан-Пьер прибыл в столицу из колониальной Африки лишь пару месяцев назад.

Размеренно щелкали ножницы, состриженные волосы падали на пол и щекотали кожу. Когда на затылке открылась отметина старого ожога, Софи не выдержала и вздохнула.

– Пьетро! Тебе под силу стать самим совершенством, прекрасным, как античный Аполлон, к чему эти шрамы?

Я лишь неопределенно хмыкнул в ответ. Как обычному человеку не дано избавиться от пупка, так и ожоги в той или иной форме проявлялись в каждом из моих обличий. Они словно связывали меня с давно позабытой прошлой жизнью, но говорить об этом не хотелось.

Когда со стрижкой было покончено, я поднялся на ноги и произнес, намеренно грассируя «р»:

– Благодарю, мадам!

Софи сложила опасную бритву, которой подбривала мне шею, убрала ее на стол и от души рассмеялась.

– Пьетро, ты бесподобен!

– Жан-Пьер, – напомнил я. – Не забывай, кузина, меня зовут Жан-Пьер.

– До встречи, Жан-Пьер.

Кузина поцеловала меня в щеку и покинула мансарду, оставив после себя легкий аромат духов и куда более явственное предчувствие грядущих неприятностей. И если запах духов сгинул, стоило лишь спалить в камине листы с набросками, то дурные мысли никуда не делись. Не было ни малейших сомнений, что визит сыщиков в клуб отнюдь не случайность, а лишь первый ход в игре, правила которой нам никто не удосужился объяснить.

Впрочем, так или иначе, любая игра неизменно сводится к банальному «убей или умри». Третьего не дано. Не в этой жизни.

Часть первая

1

Новый Вавилон – город тысячи обличий. Он одинаково легко способен восхитить или ужаснуть, но едва ли хоть кто-то останется равнодушным при виде забранной в гранит набережной Ярдена, величественных дворцов и широких проспектов, древних амфитеатров и самой протяженной в мире подземки. А еще – раскаленных фабричных цехов, зловонных трущоб, смертельно опасных притонов, роскошных публичных домов и убогих опиумных курилен.

Столица Второй Империи одинаково легко притягивала к себе безграмотных мигрантов и выпускников престижных университетов, известных мошенников и непризнанных гениев, целеустремленных карьеристов и скучающих рантье.

Я любил этот город, хоть уже и не помнил за что.

Отчасти, наверное, за то, что Новый Вавилон напоминал меня самого. Он не мог существовать и все же существовал.

Без малого две тысячи лет назад падшие вырвали северную часть Аравийского тогда еще полуострова и, как малолетние проказники насыпают в лужу пригоршню песка, зашвырнули ее в Атлантический океан. Так возникла Атлантида, а на ней появился Новый Вавилон. Отсюда падшие правили миром и здесь же нашли свой конец. Но, даже сгинув, умудрились отравить свергнувших их бунтовщиков.

Своею кровью, своею силой.

Проклятие падших наделило некоторых людей сверхъестественными талантами, и пусть мои глаза не были бесцветно-серыми, я все же являлся одним из сиятельных. Силой разума я умел перекраивать свое тело. Превосходное умение! Главное только однажды не позабыть, как выглядит собственное лицо.

Стоя у открытого окна, я вытирал влажные волосы полотенцем и смотрел на терявшиеся в туманной дымке башни Старого города. Первый день осени выдался теплым и погожим, но ясное небо в Новом Вавилоне было явлением столь же редким, как и дождь в пустыне. Изо дня в день, из года в год смог затягивал все кругом своей отравленной серой пеленой.

Мыться пришлось холодной водой, и кожа покрылась мурашками. Я поскорее кинул полотенце на стул и начал одеваться. В трусах и белой сорочке отошел к зеркалу, посмотрел на себя со стороны и благосклонно кивнул. Размер оказался подобран просто идеально; рукава были нужной длины, в плечах не жало, нигде ничего не висело и не топорщилось. Носки и серые брюки с подтяжками тоже никаких неожиданностей не преподнесли, а вот прочные ботинки показались узковатыми, пришлось слегка изменить форму стопы.

Ерунда, но в глазах так и потемнело. И дальше будет только хуже: чем сильнее вживусь в это тело, тем меньшей властью стану над ним обладать. Через месяц не получится даже убрать родинку или бородавку.

Зачесав волосы на левый пробор, я взял со стола жестяную банку с помадой для волос и тщательно зафиксировал укладку. Поглядел на свое отражение, одобрительно хмыкнул и снял с вешалки серый двубортный пиджак в узкую вертикальную полоску, которая была лишь немногим светлее основного фона. Тот сел так хорошо, будто его шили по моим меркам.

Но не по моим, вовсе нет. Как и ботинки, Софи купила его уже поношенным; одежда Жана-Пьера не должна была казаться слишком новой.

Повязав вызывающе яркий шейный платок, я переложил деньги в новое портмоне, а все оставшиеся после Пьетро Моретти пожитки собрал в холщовый мешок. Затем нацепил кепку, серую, под стать костюму, запер за собой дверь и по узкой темной лестнице спустился на первый этаж.

Двор-колодец был совсем небольшим, сырым и темным, но табличка на стене дома гордо гласила: «Медвежий дворик». Через арку я вышел в глухой переулок, где меж домами были натянуты бельевые веревки с панталонами, брюками и ночными рубашками, и зашагал по узкому проходу. Выкинул мешок с одеждой в мусорку, повернул раз-другой и очутился на оживленном бульваре Грамма.

Там я приподнял над головой кепку, приветствуя симпатичную девушку в платье с узкой-узкой по нынешней моде юбкой, восхищенно присвистнул, и красотка, зардевшись, ускорила шаг. Но улыбнуться в ответ – улыбнулась.

Черт побери! Пожалуй, мне начинало нравиться быть Жаном-Пьером Симоном, весельчаком и дамским угодником!

Пропустив самоходный экипаж с паровым движком, я перебежал через дорогу к газетному киоску, кинул седоусому продавцу монету в полфранка и отобрал стопку разных изданий.

К «Атлантическому телеграфу», «Столичным известиям» и «Вестнику империи» добавил британскую «Дейли Мейл», немного поколебался и все же взял еще и парижскую «Фигаро». Художник Пьетро, как и подобает истинно творческой личности, мало интересовался происходящими в мире событиями, пришло время это упущение исправить.

Сунув свернутые газеты под мышку, я зашагал по бульвару, с интересом поглядывая по сторонам. Раньше в этом районе появляться не доводилось, поэтому все было в новинку. Дома красовались аккуратными балкончиками с цветочными горшками, статуями античных героев и колоннами на фасадах, на бульваре покачивали пожухлой листвой каштаны, в сквере рвался к небу высоченный мраморный обелиск, как водится привезенный из Египта и установленный в честь одной из давным-давно позабытых побед. А может, чьего-то рождения или смерти; разглядывать табличку было недосуг.

Навстречу попался полицейский патруль, и по спине сразу побежал неприятный холодок. Констебли в летних мундирах и фуражках были вооружены пистолетами и дубинками с железными вставками электрических разрядников. К счастью, на меня они не обратили никого внимания.

На небольшой треугольной площади, где сходились две улицы, стояли столики, большинство из них оказалось свободно. Я уселся за один, попросил принести кофе, круассаны и сыр. Ничего более серьезного организм сейчас принять попросту не мог.

Пока готовили заказ, я разложил перед собой газеты и принялся просматривать их, в первую очередь уделяя внимание криминальной хронике и разделам с чрезвычайными происшествиями. Таковых оказалось совсем немало.

При разгоне демонстрации в Дублине погибли два человека и несколько сотен пострадали. Организаторов стачки арестовали, но едва ли это было способно переломить ситуацию.

В самом Новом Вавилоне дела обстояли ничуть не лучше. В пригороде подорвали полицейский броневик и обстреляли прибывший на место происшествия наряд; сообщалось о нескольких раненых стражах порядка и одном убитом. Все свидетельствовало о том, что это очередная акция анархистов, а вот кто стоял за ограблением почтового отделения в самом центре столицы, было доподлинно неизвестно. Главный инспектор Ле Брен возлагал ответственность на подпольную ячейку социалистов, но газетчики не оставили от этой версии и камня на камне, припомнив главе полиции метрополии аналогичные заявления по поводу недавнего налета на отделение «Вестминстерского банка» и нескольких других наделавших много шума грабежей, также оставшихся нераскрытыми.

Весь первый лист «Атлантического телеграфа» традиционно занимали мировые новости, но пограничные стычки в колониальной Африке и напряженность в Иудейском море не заинтересовали меня, в отличие от репортажа о разгоне шабаша в столичных катакомбах. Спецотдел Ньютон-Маркта сообщил о ликвидации трех малефиков и задержании еще пятерых. Большинство из них находились в розыске по обвинениям в антинаучной деятельности, наведении порчи, мошенничестве и даже убийстве.

«Вестник империи» сообщал о планах императрицы Анны посетить церемонию открытия восстановленного лектория «Всеблагого электричества» и устами приглашенных экспертов выражал осторожные сомнения в целесообразности данного шага. Механисты уже провели несколько стихийных митингов и собирались протестовать дальше, даже несмотря на совместный призыв Теслы и Эдисона сохранять спокойствие. Отдельные горячие головы и вовсе поспешили обвинить иерархов общества в предательстве научных идеалов.