Психиатрические эскизы из истории. Том 2

Больной до невероятия раздражителен. Лицо выражает отчаяние, взгляд боязлив, блуждающий, сердцебиение усилено, дыхание затруднено и поверхностно, пульс мал и част, лицо бледное или красное, конечности синеваты, движения быстрые и порывистые; мысли спутаны, неясны и представляют хаотический беспорядок; в полном развитии припадка течение мыслей как бы прекращается, и вся картина завершается сценой самой ужасной жестокости, направленной против себя, или окружающих, или даже против неодушевленных предметов. Страдалец теряет всякую сообразительность. Действует чисто рефлекторно. Он не обращает внимания ни на время, ни на место, ни на обстоятельства, при которых совершает преступление. Жертвой буйства становится первый попавшийся предмет. Если нет никого из окружающих или больной почему-либо на других не может излить неистовую боль, то он разражается над самим собою. Больная Бергмана сама вырвала себе глазные яблоки из глазниц. Наш больной, связанный по рукам, три раза подряд в течение 3–4 секунд откусил себе части языка. Вырывание на себе волос, ужасное царапанье лица, самоубийство, убийство, поджог и проч. – самые обыкновенные явления при acme тоски. Тотчас после преступления больной чувствует себя как бы облегченным, нередко ничего не помнит или смутно помнит о самом совершенном деянии.

МАГОМЕТ

ГЛАВА I

Проложить границу между нормой и душевной болезнью весьма трудно, если не невозможно. Многие лица, признаваемые душевно здоровыми, сплошь и рядом оказывались людьми душевнобольными, а лица, признанные специалистами людьми душевнобольными, в обществе считались душевно здоровыми. Естественно, что все эти смешения порождают недоразумения, неудовольствия и даже более серьезные и неприятные последствия. Тем не менее, несмотря на очень значительные успехи за последнее время в области клинической психиатрии, подобные недоразумения возможны, и будущее, мы уверены, не лишено их, в свою очередь. Для того чтобы доказать возможность недоразумений, я позволю себе привести только один факт, описанный профессором Ball, который наглядно покажет возможность пребывания среди общества людей с гражданскими правами, обладающих не вполне нормальными умственными способностями.

В Нейшателе жил нотариус. Это был человек вполне здравомыслящий, умный делец, честный, всеми уважаемый и религиозный. Дожил до глубокой старости и ни в ком не возбуждал на свой счет никаких подозрений. После его смерти наследники между различными бумагами нашли пакет с следующим документом:

«Контракт товарищества (Contract de societe). Между Всемогущим Господом Богом, Вечным, Всеблагим и Премудрым с одной стороны и мною, нижеподписавшимся, Isaak Vuagnaux, его жалким всеподданным и ревностным обожателем с другой стороны был заключен и скреплен контракт товарищества, содержание коего следующее:

Пункт 1. Это товарищество имеет целью торговлю напитками.

Пункт 2. Мой многоуважаемый и многомилостивый товарищ соблаговолит, как участник в капитале, излить свое благословение на наше предприятие, какой мере он лучше рассудит с его отеческой точки зрения, и исполнение неизменных велений его вечной премудрости.

Пункт 3. Я, нижеподписавшийся, Isaak Vuagnaux, обещаю с своей стороны в вышеупомянутое товарищество приглашать вносить капиталы, которые будут необходимы, делать все сделки по платежам в подвале, производить куплю и продажу, ведение книг, счетов и, одним словом, посвящать мое время, мою работу и мои физические и нравственные силы на преуспевание и успех этого дела по совести и чести.

Пункт 4. В книги будут занесены операции по делу: суммы, внесенные в дебет и кредит счета, будут получаться соразмерно доле интереса, считая по 31 декабря каждого года, когда счета будут приостанавливаться.

Пункт 5. Вознаграждение будет распределено пополам, между моим Высоким и Всемогущим Товарищем и мною, и т. д».

Весь этот контракт заканчивается передачею на бедных суммы в 7327 франков и 35 сантимов.

Спрашивается: это был душевно здоровый или душевнобольной человек? А таких людей мы нашли бы и в нашем обществе немало. Все это люди милые, хорошие, добрые, но только немножко «странные, чудаки, самодуры», – этими и тому подобными кличками члены общества желают выделить этих людей из среды себе подобных.

В последнее время изобретено новое слово – «психопат». Название «психопат» и «психопатка» даются всем тем лицам, которых прежде называли чудаками, странными, самодурами и т. п. Но слово «психопат» само по себе столь же мало значит, как и слово «чудак». Введение этого слова в употребление в обществе показывает только одно: некоторое право за врачами-специалистами на получение в свое ведение и наблюдение людей, именуемых психопатами. Такой успех представляет большой шаг вперед в развитии общества и его взглядов. Он показывает на проникновение в общество научных сведений, доверие к науке, доверие к тем лицам, кои создают это учение. Такой шаг стоит большого труда. Если действительно это так, то долг специалистов не останавливаться на этом и стараться заинтересовать общество в том же направлении, ибо правильное понимание душевных уклонений имеет весьма серьезное значение и в деле политики, и в деле религии, и особенно в деле правильного понимания и отношения к проявлениям общественной жизни. Чего стоит правильный взгляд на положение и признание наших несчастных душевнобольных?

Чем недостаточнее и неправильнее будет понимание нашим обществом сущности душевных заболеваний, тем меньше расчета на правильное, разумное и человечное их призрение. Чем яснее и определеннее будут эти знания у общества, тем снисходительнее и участливее оно будет относиться ко многим оправдательным приговорам суда, поставленным на основании научно-медицинских экспертиз в судебных разбирательствах. Да существует много и других жизненных сторон, где разумный взгляд и правильное понимание душевного здоровья и душевной болезни будут весьма полезны и для общества, и для тех несчастных его членов, о которых идет речь.

Но если мы даже оставим в стороне вопрос о пользе от этих знаний, о тех практических последствиях, кои получаются от правильного понимания душевных уклонений, то существует еще одна сторона дела, присущая мыслящему существу, – любознательность и стремление к пониманию тех сторон жизни, которые зачастую остаются для нас темными, неясными, загадочными и в обычной жизни, и в политике, и в религии, и во многих других областях душевной жизни человека.

При рассмотрении вопросов душевной патологии в применении к общественной практике лучше всего останавливаться на исторических личностях и на исторических событиях. Они всем образованным людям более или менее известны, почти во всех возбуждают интерес своею неясностью и темнотою и побуждают ум к проникновению в сокровенное и, главное, остаются для всех безобидными.

В самом деле, сколько таких темных и непонятных вопросов вокруг нас, где психология лица и толпы, несомненно, в событиях играет столь же серьезную роль, как и климат, географическое положение, физические условия существования и проч. Этот личный элемент и его значение в истории, на мой взгляд, в настоящее время привлекает к делу меньше, чем это следовало бы, так как в очень многих событиях прошлого объяснение темного и непонятного мы нередко найдем в правильном освещении душевного состояния героя и окружающей его толпы.

Нисколько не посягая на какое бы то ни было участие в изменении данного направления в исторических изысканиях, позволительно будет заметить, что к тому натурализму, который еще недавно особенно царил в историческом методе, нужно было бы добавить несколько больше психологического элемента, который в иных случаях, я убежден, окажется очень не лишним. Для примера мы возьмем момент появления и развитие ислама и главного его творца – Магомета. Насколько прежние историки в этом лице видели много сверхъестественного, чудесного, необыкновенного, настолько новые стремились свести все на самые простые и естественные условия жизни, усматривая в жизни Магомета не только человека заурядного и простого, но даже во многих случаях притворщика и обманщика.

Вполне соглашаясь с тем, что в данном лице не было ничего сверхъестественного, нельзя, однако, отказать Магомету в том, что это был человек необыкновенный, стоящий далеко выше толпы и властно повелевающий ею, хотя это был и больной человек.

Такие случаи возможны и та же история дает нам подтверждение наших слов. Никто не станет отрицать гениальных способностей Цезаря, Наполеона I, Достоевского, Петрарки и многих других, хорошо знакомых нам исторических лиц, тем не менее, природа не помешала им быть эпилептиками. Таким образом, одна и та же мать дала им одною рукою – их гений, а другою – эпилепсию. Быть может, в жизни и деятельности этих людей очень многое объясняется именно этим сочетанием. Да это так было и на деле. А что это может быть так, видно будет на одном историческом лице – Магомете, который, несомненно, был и гений, и эпилептик.

ГЛАВА II

Магомет был сын счастливой Аравии.

Аравийский полуостров представляет сочетание беспредельных песчаных пустынь, скалистых гор, диких бесплодных мест с местами необыкновенно живописных оазисов с источником воды и жизни, плодовыми деревьями и зеленою травою. Но так как оазисы были только лишь ничтожными точками в безбрежном песчаном море, то жизнь страны была слишком бедна, однообразна и бессодержательна.

Временами и эта страна заселялась и становилась местом культуры и цивилизации; доказательством этому служат развалины городов с прекрасными дворцами, водопроводами и проч. в южной части Аравии. Но это было давно, еще до Рождества Христова, и длилось очень недолго. В общем же Аравия оставалась одинаковою, как в день сотворения мира, так и во времена Магомета, так и теперь. Побережья страны несколько заселялись, северная часть, примыкающая к Иудее и другим, более людным странам, также немного заселялась, средина же Аравии была пустынна, таинственна и мрачна.

Песчаная пустыня и скалистые горы были одинаково неблагоприятны для постоянного заселения страны, географическое положение еще более ухудшало жизнь скитальца. Страшный зной и палящий жар накаляли как песок, так и скалы и делали жизнь невыносимой. Отсутствие малейшей тени и капли воды убивало все живое на земле. Самый воздух раскалялся, разрежался, был прозрачен и измучивал глаз путника дивными и заманчивыми миражами. Измученный жаждою, опаляемый солнцем, утомленный, расслабленный и голодный путник вдруг усматривал дивный мираж: вот-вот перед его глазами прекрасный благоустроенный город, с чудными постройками, садами, фонтанами и источниками. Последние силы путник напрягает, чтобы скорее достигнуть тихого пристанища. Но видение лишь манило путника и не давалось ему. Это был только мираж…

Зато как прекрасны там ночи. С последними лучами солнца наступала ночь, и тропический жар сменялся прохладой. Миллиарды звезд высыпали на небе и освещали землю, как солнце. Но путник не двигался с места. Абсолютная тишина, математически правильно очерченный горизонт, дивный небесный купол, миллиарды звезд, неописуемо ярких и блестящих, вследствие разреженности и усиленной прозрачности раскаленного воздуха, незримые ароматы, проникающие от смолистых растений отдаленных оазисов… – все это очаровывает и гипнотизирует путника. Как он ничтожен, бессилен, мал по сравнению со всем величием небесного и земного! Много ли он больше и могучее против той песчинки, которая у него под ногами? О, кто ты, создавший все, управляющий всем и поддерживающий все?… Наблюдая такое величие изо дня в день, видя правильные перемены на небе и земле, наблюдая рождение, болезни и смерть, человек невольно создавал идею о ком-то всемогущем и о своем личном ничтожестве перед ним.

Бедность обстановки, ничтожество жизненных интересов, беспомощность существования, величие небесного, порядок и неукоснительность бытия невольно наводили дикого жителя на мысль о высшем существе и вообще располагали к созерцательной жизни. Насколько содержательность образов, смена представлений и бытовых интересов жизни оседлой в таких случаях располагают к фантазии и воображению, настолько пустыня с вышеуказанной обстановкой располагает к жизни созерцательной и отвлеченной философии. Таковы все номады. Таковы были и арабы.

Но каково бы ни было миросозерцание, оно вело арабов к двум роковым выводам: к представлению о Боге-творце и представлению о полном личном ничтожестве. Единственный вывод из этих двух представлений – смиренная покорность высшей воле. Как прекрасно это выражено словами библейского страдальца, потерявшего все: и стада животных, и рабов, и здания, и даже собственных детей: «Бог дал и Бог взял, – да будет благословенно имя Божие». Такие слова мог сказать только араб. В этих словах вся его религия, – умейте только правильно сформулировать ее, и араб весь на ваших глазах.

Этот-то дикий полуостров населяло семитическое племя арабов, очень близкое и родственное и по языку, и по природным качествам, и даже по месту жительства с евреями. Происхождение этого народа, по преданию, таково: Авраам, не имея долго детей от Сарры, с ее разрешения, взял себе в жены служанку, Агарь, от которой у него родился сын Измаил. Когда, впоследствии, у Сарры тоже родился сын, то Агари пришлось оставить дом патриарха. Она взяла сына, Измаила, и отправилась с ним на юг, в ту страну, которая ныне известна под именем Аравии. Легенда о происхождении жителей Аравии – арабов – от Измаила поддерживается отчасти и тем обстоятельством, что жители соседней с Иудеей Северной Аравии назывались евреями измаильтянами.

Когда Агарь шла с своим малюткой Измаилом по пустынной новой стране, то она и сын были страшно истомлены и мучимы жаждой. Измаил умирал. Еще несколько мгновений и его бы не стало. Мать молилась Богу о спасении, и Господь услышал молитву матери. Ангел Господень явился, ударил посохом по каменной скале, у которой сидела Агарь, и оттуда заструился источник воды живой. Здесь-то и поселилась Агарь со своим сыном. Источник этот и ныне указывается и составляет святыню арабов.

Когда, спустя некоторое время, Ибрагим (или Авраам) захотел проведать Агарь и Измаила, то он пришел к ним и в честь их спасения устроил здесь жилище Богу, Каабу. И Бог был милостив к своему верному Ибрагиму и, в знак своей любви к нему, послал ему с неба на землю камень, который Ибрагим и заложил в основание Каабы. В то время камень этот сиял необыкновенным блеском, но, по мере того, как человек грешил, камень этот тускнел, темнел и ныне стал совершенно черным, как и совесть людская. Но настанет день, день страшного суда, когда камень вновь воссияет и своим светом вновь озарит весь мир. И до сих пор каждый правоверный почитает главною задачею своей жизни побывать в Мекке, обойти семь раз Каабу, семь раз поцеловать черный камень и семь раз испить из источника воды. Источник этот чист, вода его прозрачна, она весело и живо течет по каменистому дну, журча и издавая звук, похожий на «зем-зем», почему и самый источник носит название Зем-Зем.

Здесь-то поселилась Агарь. Здесь стоит главный пункт арабского народонаселения. Здесь устроилась Мекка. Здесь родился великий пророк правоверных, Магомет. Здесь он похоронен. Здесь его гроб. Сюда стекаются все мусульмане на поклонение святыне. Сюда каждый правоверный, пять раз в сутки, при совершении молитв, поворачивает свое лицо.

Поселившийся здесь Измаил стал родоначальником великого племени и великого народа, заселившего не только Аравию, но и другие страны. Воистину исполнилось слово ангела Агари: «Умножая, умножу семя твое и не сочтется от множества; се ты во чреве имееши и родиши сына и наречеши имя Исмаил, яко Господь услыша смирение твое: се благослових его и возращу его и умножу его зело: на десять язык родить и дам его в язык велий».

ГЛАВА III

Итак, арабы, по преданиям, происходят от Авраама, через сына его Измаила. Потомки Измаила расселились по всей Аравии и по образу жизни и занятиям делились на два класса – кочующий и торговый. Торговый жил преимущественно по взморью и населял те небольшие городки, которые там имелись, кочующий был разбросан по всему лицу Аравийской земли. Весь этот народ не представлял чего-нибудь целого, единого, напротив, он был разбит на отдельные, немногочисленные роды, которые все вместе объединялись только двумя обстоятельствами: тем, что они заселяли Аравийский полуостров, и тем, что они говорили на одном языке. Может быть, в прежнее время и вера у них была одна, но если это и было так, то слишком уж давно.

Аравийские племена жили порознь, отдельно и ничего общего между собою не имели. Все члены одного племени во главе имели одного старшего в роде, воле которого повиновались во всем том, что касалось интересов племени. Родоначальник, или патриарх, в племени имел только нравственное превосходство над остальными членами племени и являлся председателем совета, состоящего из всех членов племени, совершенно между собою равноправных. Власть в роде переходила по смерти старшины к другому, старейшему в роде.

Жизнь в бесплодной пустыне, населенной враждебными силами, и человеческими и звериными, могла быть безопасной лишь при взаимной поруке друг за друга отдельных членов рода. Поэтому преданность роду или племени у бедуинов, или кочующих арабов, была беспредельна и безгранична. Здесь именно была жизнь одного для всех и всех для одного. Обида, нанесенная кому-нибудь из членов племени, была обидой племени, и потому все племя вооружалось в защиту и на месть за потерпевшего своего члена. Отсюда вытекает непрерывная кровавая борьба отдельных племен и постоянное истребление друг друга.

Была к тому и другая причина. Бедуин – кочевник, т. е. воплощенный бедняк. Его занятие скотоводство. Земледелие и торговля составили занятие очень небольшой части оседлого населения. Самое скотоводство было и не разнообразное, и не обильное. Лошадь и верблюд – вот скот бедуина. Очень небольшие оазисы, разбросанные по песчаной пустыне, не позволяли их иметь в большом количестве. Высыхание источников заставляло бедуина постоянно кочевать с места на место. Поэтому бедуины не могли питаться только скотоводством. Вторым источником их существования был грабеж. Они грабили караваны, грабили путешественников, грабили соседей. Разбой и грабеж были средством к существованию араба и составляли коренное условие их жизни и бытия. Бедуины были воинственны по природе, к тому их вынуждала непрерывная кровная племенная месть и необходимость существования. Не награбил – не поел. Таким образом, исконно, веками, бедуин жил вольной птицей. Он не сеял, не жал, а существовал тем, что посылал ему Аллах. Послал Аллах – хорошо, не послал – да будет воля его. Иначе: ограбил – хорошо, не удалось – так угодно Аллаху. Но это постоянно вело к тому, что или он убивал кого-нибудь, или его убивали. Поэтому жизнь бедуина в его глазах была ниже всякой цены. Все от воли Аллаха: и пища, и целость, и жизнь. Да будет воля его! Только он один над всем. Бедуин был фаталист до последней степени. Это свойство, с одной стороны, создало в его характере полную безропотность и покорность судьбе, а с другой – полную независимость и личную самостоятельность. Над бедуином нет власти, нет силы, нет воли, кроме его личной силы, власти и воли. Аллах? – то другое дело. Он знает, что делает… Патриарх племени и племя? Но это я. Я частица его и потому племя так думает, как я, и я так думаю, как племя. Этим обусловливается независимость, гордость, самосознание и признание собственного достоинства и полнейшая свобода действий, насколько она стоит в его личных интересах и интересах племени.

Арабы редко находились под чужою властью, да едва ли это и было возможно. Прежде всего властвовать над ними не было особенного интереса, так как они были бесконечно бедны, а затем бедуин – это, собственно, величина неуловимая: сегодня он здесь, завтра – в другом месте. Несмотря на то что бедуин по природе своей существо хитрое и самое опасное в данной местности, условия его беспомощного существования выработали в нем прекрасное чувство – долг гостеприимства. Странник, хотя бы он был самый страшный враг, в доме или палатке бедуина – гость божий и потому он неприкосновенен и находится под защитой и охраной хозяина. Это нисколько не мешает, при встрече с дорогим гостем в другой момент, вне своих владений, ограбить и убить его.

Таким образом, живущий как птица небесная, не обремененный хозяйственными и государственными заботами, живя бездеятельною жизнью, бедуин имел много свободного времени. Пораженный величием, законообразностью и мощью окружающего, а равно сознавая свое полное ничтожество в общем бытие, араб много думал о Боге. Он всю свою жизнь проводил в размышлении о высшем существе и его мировом величии. Бедуин был философ по призванию и по необходимости. Ему даже не о чем было и думать. Поэтому араб любил Бога, любил потому, что он всюду видел его присутствие в его создании, он постоянно мечтал о нем, он только и жил мыслью о нем.

Считая свое происхождение от Ибрагима или Авраама, бедуин имел веру от него. Это была вера в единого вечного Бога, сотворившего Адама, пославшего потоп, определившего для продолжения рода человеческого Ноя и т. д. Но так как арабские предания были устными, то они подвергались многим измышлениям и искажению, но сущность оставалась одна.

Арабы признавали Бога единого. Он жил на небе. Он жил повсюду и во всем, но у него была резиденция и на земле, это было именно в Каабе в Мекке: там, где праматерь Агарь отдыхала, там, где праотец Измаил был спасен, там, где ангел открыл источник Зем-Зем, там, где находится черный камень. Туда бедуин стремится к своему вещественному богу, находящемуся в Каабе. Кааба стала храмом идолов, устроенным, по мнению арабов, по образцу чертогов божиих на небе. Здесь каждое племя имело своего бога – идола, которому они и поклонялись. А так как арабских родов было целые сотни, то и идолов вокруг Каабы и в ней набралось более четырехсот. Этим способом единобожие постепенно превратилось в идолопоклонство. Племена по временам сливались одно с другим, поглощали друг друга и перемешивались, таким образом для каждого племени начало появляться несколько богов и несколько идолов. Естественно, что успех того или другого племени приписывался покровительству его бога, а потому данному богу начинали поклоняться и другие племена, что еще более укрепляло многобожие. В конце концов арабы – и по преданиям, и по существу, и по природе монотеисты – теперь стали многобожниками и идолопоклонниками.

Мекка стала средоточием федеративной религии. Восемь месяцев в году арабы разбойничали, занимались грабежом, странствовали с места на место и были в воинственном настроении, зато четыре месяца у арабов считались священными, – в это время они не имели права ни грабить, ни воевать. Эти месяцы посвящались молитве и путешествию в святое место – Каабу. В это же время купцы спешили производить свои обороты. Так, со всех сторон замкнутого Аравийского полуострова тянулись к Мекке караваны. Одни караваны шли только в Мекку, другие тянулись через Мекку за пределы Аравии. Мекка была пунктом, где должны были останавливаться все караваны, как чисто местные, так и иноземные, идущие из Абиссинии и других стран в Персию, Индию и обратно.

Естественно, Мекка была не только святыней, но и очень бойким торговым местом. Было время, когда в ней насчитывалось до 100 000 народонаселения, которое занималось очень оживленною и обширною торговлею. Было очень интересно владеть этим жизненным ключом. Кто владел Меккой и Каабой, тот владел всей Аравией, хотя при этом приходилось много лавировать, чтобы угодить всем племенам и их родоначальникам.

В данный момент, во время появления Магомета, Меккою владели корейшиты. Мекка стоит в песчаной ложбине, вдали от моря, окруженная обнаженными, бесплодными холмами. Предметы потребления, даже хлеб, доставлялись сюда из других мест. Мекка стала ярмаркой на всю Аравию и, следовательно, главным складочным местом товаров между Индией, Сирией, Египтом и даже Италией. Образ правления в Мекке был отчасти республиканский: десять выборных лиц от племени управляли Меккой и Каабой.

Кроме Мекки были у арабов и другие города, как Ятриб, Окат и проч. В эти города арабы собирались для торговли и литературных состязаний, причем лучшие поэтические произведения вышивались золотом и вешались в Каабе. Таким образом, Мекка являлась не только религиозным и торговым центром, но и центром просвещения.

При встречах друг с другом в городах и в пути в мирные месяцы арабы имели и духовное общение, причем, разумеется, беседы велись преимущественно религиозного содержания. Должно сказать, что постепенное искажение первоначального арабского монотеизма и переход его в многобожие был не по духу арабам, и они охотно прислушивались к религиозным толкам, особенно монотеистического характера. Будучи в душе независимыми, арабы были также веротерпимы и по отношению к другим. Этим объясняется, что в Аравии селится множество сект иудейских и христианских и пользуется здесь полною свободою вероисповедания.

Да и сама Кааба заключала в себе не только идолов арабских народностей, но и статуи Пресвятой Девы, Божественного Младенца и проч. Поэтому весьма естественно, что иудейство, христианство и христианские секты не только не были изгоняемы из Аравии, но охотно выслушивались арабами, и некоторые из последних принимали христианство, иудейство и различные ереси, смотря по тому, кому что больше нравилось и больше было по душе; разумеется, все это ложилось на почву прежней идолопоклоннической религии и представляло чрезвычайное смешение того и другого.

Восприятие всех этих учений арабами было тем легче и естественнее, что в основе как арабского вероучения, так и всех разновидностей иудейского и христианского вероучений лежало одно – вероучение патриархов.