Ведьма: тьма сгущается…

– Несколько дней назад.

Александр замолчал, со скрипом сжав в руке телефон.

– Скажи, пожалуйста, ты отпел её?

– Что? Как я могу? Она же нечистая. Ведь…

– Не говори этого слова, иначе пожалеешь, – яростно отчеканил Александр.

Он встал и прошёлся по комнате. Артемий молчал.

– Я скоро приеду, – сказал Александр. – Жди!

Он бросил трубку. Переоделся: джинсы, свитер под горло, бежевое пальто. Вытащил из хрустальной вазы ключи от машины. Вышел в коридор, остановился, будто что-то учуял и взглянул наверх. Там под потолком находился навесной чулан. Александр поставил табурет, забрался и открыл дверцу. В чулане лежала старая гитара и металлическая коробка то ли из-под конфет, то ли от индийского чая. Взял коробку и открыл. Выудил оттуда бумажку, свёрнутую в несколько раз, и сунул во внутренний карман пальто.

Прошёл на кухню, откуда повеяло сладким духом выпечки – жена Алла пекла пироги с клюквой. Духовка потрескивала от жара, на плите грелся блестящий чайник. Алла раскатывала новую порцию теста и, склонив голову, болтала с кем-то по телефону.

Александр приобнял жену сзади, забрал телефон и сказал в трубку, что Алла перезвонит. Положил голову ей на плечо.

– Ну ты чего? – спросила Алла, не оборачиваясь, а продолжая раскатывать тесто.

– Мне нужно уехать. Гульназ умерла. Надо успокоить её душу, – сухо сказал он ей на ухо.

Алла вздрогнула, повернулась. Стараясь не испачкать мужа мукой, обняла за шею.

– Я не хочу, чтобы ты туда возвращался, – сказала она. – Сам говорил, что это проклятое место.

– Разве это не моя работа – найти Бога там, где он утрачен?

Алла покачала головой.

– Попроси Артемия.

– Этот упрямец не согласится. Я только что с ним говорил.

Алла охнула и опустила взгляд.

– Ты уж подожди несколько минут. Дам тебе пирогов в дорогу.

И он подождал. Алла налила крепкий чай в термос, завернула кусок пирога в бумажное полотенце и положила в пакет.

– Не завязывай, – она протянула ему пирог.

Поглядела на мужа своими голубыми глазами, благословила в путь, провела до порога. Поцеловала на прощание горячими губами. Ещё раз крепко обняла, чтобы оставить на нём частичку себя, свой запах.

– С Богом! – сказала она.

Александр спускался по лестнице, чувствуя в ногах тяжесть. Он не был там уже двадцать лет. Тут тепло, любящая жена, паства. А там – холод прошлого. Озноб, от которого сводит скулы, ненужные воспоминания.

Он боялся. Слишком многое связывало его с тем местом. Слишком многое он потерял там. Многим пожертвовал. Нутро его ныло, как ноет сломанная однажды кость. Боль забывается, если о ней не думать, отвлечься, но сейчас отвлекаться не на что. Его ждёт полное погружение в пучину прошлого.

Он прогрел свою старенькую Тойоту и покатил к развилке, что вела из города. Вспоминал былое, думал о теперешнем. От чего умерла? Как? Что теперь будет?

За окном пролетали высотки, сменялись одноэтажными домиками, посадкой, голыми полями, где летом растут подсолнухи и кукуруза. Вышками, что ловили сигнал и передавали его на телефоны и телевизоры.

Ехал медленно. Асфальт с проледью отвлекал от мыслей о Гульназ, но всё же одна мысль будоражила его сильнее всего: вдруг он поступил неправильно тогда, двадцать лет назад. Взял грех на душу. Что же теперь, отмаливать грех? А сумеет ли?

«Это дом убил Гульназ, – думал он. – А ежели так, то вина за её смерть лежит на мне».

Сколько он жил, каждый раз убеждался, что все решения бренного человека даны ему не просто так. Не существует одного решения, всегда есть выбор. Выбор между добром и злом, между правдой и ложью, Богом и Сатаной. Но не всегда сразу можно разглядеть правильный.

Он мог поступить по-другому – дать ей свободу. Быть может, она сама выбрала бы нужную дорогу, нашла её среди тучи тех, что уводят от истины, ведут в небытие, в котором она и оказалась.

II

В парке выступали Мумий Тролль, Би-2, Чичерина, Lumen… Сцена взрывалась гитарными рифами, рёвом вокалистов, светом софитов. Земля содрогалась от мощных ударных и гулких басовых партий, а зрители скакали в такт музыке, размахивали руками и толкались, словно обезумевшие.

Тогда Александр не мог и подумать, что очень скоро судьба приведёт его к пути праведника, да и полным именем в то время его никто не называл. Друзья звали его просто Саша, Саня или Санёк, а иногда просто Шурик, что его жутко бесило. Уже изрядно подпитый, он возвращался с двумя бокалами от пивных палаток, обходя мокрых, разгорячённых людей, встречающих протяжными аплодисментами очередных артистов.

Саша осторожно шагал, стараясь не наступить кому-нибудь на ногу и не расплескать драгоценный напиток, но в тоже время вертел головой, высматривая, кто же вышел на сцену. Отсюда было не видать, зато для Максима открывался прекрасный вид на сцену: он остался на бетонном парапете, на котором высился кованый заборчик, куда можно было при особо удачно сложившихся обстоятельствах усадить зад, и всё равно, даже сидя, ты возвышался над остальными зрителями. Весь парапет был облеплен желающими посмотреть концерт. Порой, они вплотную прижимались друг к другу, но даже в таких условиях, как только кто-то покидал насиженное место, его тут же занимал другой хитрец.

Теперь Саша возвращался к Максиму, который приберёг для него заветное местечко, заняв его рюкзаком. Он уже видел друга, который простирал вперёд руки в ожидании запотевшего бокала пива, но со сцены донеслось «Привет народ!», и зрители вмиг подпрыгнули. Голоса смешались в протяжный гул, и Саша на секунду обернулся к сцене, а когда за поднятыми вверх руками ничего не разглядел, сделал шаг в направлении Максима и нос к носу наткнулся на девушку, чудом не разлив на неё пенный напиток.