Купите папиросы

И вот он уже обратно бежит и черный лопоухий щенок, помесь спаниэля с кем-то лохматым и крупным, несятся рядом с ним вприпрыжку.

– Твой? – присел, погладил щенка по лобастой голове.

– Прибился, – по-взрослому ответил малыш.

– Где эти твои пирожки?

– А тут, в парке. У тети Иры самые вкусные, – не удержался, сглотнул.

– А ты давно беспризорничаешь?

– Да есть немного, – мы неторопливо шли сквозь пестрый людской поток, и щенок рядом с нами вышагивал смирно, будто выдрессированный. Интересно мы, наверное, со стороны смотримся.

– А с полицией у тебя проблемы часто бывают?

– Не, они меня знают. Детям я папиросы не продаю, не побираюсь. Взять с меня нечего. Участковый, дядя Коля, конфетами угощает.

– Хорошо устроился.

– Не жалуюсь.

– Удивительно.

– Почему?

– А тебе не говорили, что ты вообще удивительный ребенок?

Он не ответил, глянул на меня, улыбнулся и дальше зашагал по присыпанной жухлой, сырой листвой аллее парка.

Вот уже и тетю Иру его видно, вернее не тетю, а ларек ее горячего питания, два человека в очереди перед ним: старичок с тросточкой и студент с сумкой через плечо перекинутой. Мы пристроились за студентом, Бимка уселся чуть поодаль на газоне. Пес, как и сам мальчик, был необычным в своем поведении. Слишком дисциплинированный для щенка, не носится, круги не нарезает без толку, не скулит, не тявкает. Я даже попытался припомнить, попадалась ли нам по пути какая-нибудь живность, за которой он должен был погнаться: белки, что носились тут зачастую, или же кошка может дорогу перебежала – не вспомнил.

Тетя Ира – гром баба, весьма крупного телосложения, с по-будьдожьи обвисшими щеками, махала белыми руками-окороками перед лицом старичка, кричала, что сколько ей по указанию прописано майонеза на порцию отмерять, столько и выжимает, и что он, старый этот со своей мелочью, со своим рыжьем, лучше бы в аптеку шел, а не ей тут командовал, и делу бы ее не учил. Студенту сходу заявила, что микроволновка у нее не разогревает, а только размораживает, и потому студент ушел с холодным хотдогом, да еще и был сопровожден долгим ее, тети Иры, пристальным взглядом.

Когда очередь дошла до нас, я разве что не съежился под ее холодными, вернее – ледяными глазами.

– Что вам? – бросила она так, будто хотела послать меня далеко и надолго.

– Теть Ир, нам два пирожка с ливером, – малыш беспардонно уцепился за высокий прилавок, ногами, стоптанными штиблетами, влез на приступку белую, что окантовывала ларек – дикая наглость поведения, я уже конкретно съежился. Сейчас начнется!

– Ой! Ангелочек! Привет, – она расцвела, мгновенно переменилась в лице. Вот только что, всего мгновение назад, передо мной стояла злая, склочная баба, что и себя то любит разве что по красным дням календаря и вот тут же, будто кто нажал на выключатель, ее лицо вспыхнуло добротой, засияло, и стала она не противной и вроде бы даже не такой старой, как поначалу казалась. И будто даже в ней что то привлекательное появилось, женственное, а не сплошь бабское.

– Здравствуйте, – ответил мальчик, – как у вас дела, как торговля?

– Да все помаленьку, все помаленьку, – в голосе звучали материнские нотки, – что тебе? С ливером? Как всегда.

– Да, нам… – начал я.

– Мужчина, подождите, – голос ее переменился, вновь нотки холодной стали зазвучали.

– Мы вместе, – сказал малыш.

– Один пирожок? – переспросила тетя Ира, будто забыла уже, про просьбу малыша.

– Два, – и он в дополнение показал врастопырку два чумазых пальца, – нас двое.

– Четыре, пожалуйста, – вклинился я в разговор.

– Четыре, так четыре, – повернулась к холодильникам, что были у нее за спиной, – подогреть?

– У вас же… – начал я, вспомнив про бедного студента, что ушел с холодным хотдогом, но осекся, замолчал. Просто у тети Иры не очень хороший характер – так и запишем, сделаем себе пометочку.

– А почем они? – тихо спросил у малыша.

– По двенадцать рублей. Самые дешевые. У вас деньги есть? – и он с готовностью, будто не радовался моему полтиннику, как манне небесной несколько минут назад, полез в карман.

– Есть конечно, – положил руку ему на плечо – какое заскорузлое у него оказывается пальтишко – свалявшееся, катышки как проволока – острые и жесткие.

Еще полтинник, конечно же, найдется – не великие это деньги, вот только… вот только вообще напряг с наличкой – выходит вся. Дома, если хорошо пошукать, найдется пара тройка тысяч, но на этом все, да если еще бутылки сдать. Вспомнил про батарею пустых бутылок на кухне у хрущевского холодильника, и сразу подумалось о том, что небрит, страшен, глаза красные с бодуна, да еще и фонит, наверное, не слабо. И я – вот такой красивый звал этого мальчугана к себе домой. Да и чем бы я его там кормил? Бич пакетами разве что, может еще пара яиц в холодильнике осталась – все, а больше и нет ничего.

Нашел полтинник, получил сдачу в два рубля и целофанновый пакет с горячими пирожками.

– Держи, вручил пакет мальчишке.

– Кушайте на здоровье, приятного аппетита, – добавила тетя Ира, и еще раз меня резанула эта мгновенная ее перемена к обычной, нет, даже скорее доброй женщине. И перемена эта не была наигранной, вынужденной, натянутой – она и вправду таяла сердцем, менялась. Что за струнку в ее душе нашел мальчишка, да и во мне же он что-то откопал, что стою сейчас вот тут, пирожки вот ему купил, а раньше милостыню нищим подавал разве что перед сессией – на удачу.

Мы отошли от ларька, я хотел пристроится на ближайшую лавочку, но малыш пошел дальше – в тенистую аллейку и я следом. Он прошел мимо обжитых лавочек, мимо галдящей толпы, что стояла у кассы на аттракционы и дальше – куда-то на окраину парка, где уже не было ни ларьков, ни аллеек толковых. Потом он свернул с дорожки на протоптанную тропинку, что тянулась вдоль кованного с чугунных прутьев забора, пошел по ней и – лавочка в укромном уголке, и даже урна рядом с ней имелась. Сколько раз в этом парке бывал, никогда даже не догадывался, что есть тут такое укромное, спрятанное от всех глаз, местечко.

– Я всегда тут пирожки кушаю, – сказал мальчик, – чтобы людей не пугать.

– Что? Ах, да, – забыл уже, что малыш этот – беспризорник, что выглядит он мягко говоря непрезентабельно – забылось.

– Вы садитесь, тут чисто, – и он сам уселся на лавочку, достал пирожок, протянул мне.

– Спасибо, не хочу, – я уставился вперед, туда, где под елью белка что-то быстро искала в желтой жухлой траве, смешно и юрко вскидывая красивую мордочку, озираясь. Весь шум парка, музыка, что лилась из колонок над аллеями, крики радостные от аттракционов – все это доносилось будто издалека, из параллельного застенного мира. Как оказывается там шумно, пока ходишь средь людей – не замечаешь, но здесь, на контрасте, в этом лесном тягучем прелом запахе листвы, травы и хвои тишина становится осязаемой, материальной.

– А можно я тогда все пирожки заберу? – тихо, даже чуть испуганно, спросил малыш.

– Конечно.

– Спасибо, – он отломил треть пирожка, с ладони дал щенку. Тот с готовностью, но с непривычной для уличных собак аккуратностью, взял угощение. Малыш не торопился есть сам: он отщипывал жирное тесто от прирожка и бросал на вытоптанный перед лавочкой пятачок. Откуда-то, хотя вроде и не откуда им было взяться, налетели голуби, вокруг них, таких больших, зобатых сизарей, коротко и быстро перескакивали воробьи. И все это без обычной для такой кормежки толкотни, быстрых перебежек голубиных от крошки к крошке – смирно, спокойно и каждой твари доставалось по кусочку промасленного теста. Краем глаза заметил движение, повернул голову и обмер: с дерева, что в полуметре от лавочки, зависнув на лапках-коготках, на нас смотрела глазенками бусинками белка и пушистые кисточки на ее ушках трепетно и потешно вздрагивали. Наши взгляды встретились, но нет, она не убежала, не полезла вверх, махнув на прощание своим шикарным пушистым хвостом. Она соскочила на землю, повернула головку так, этак, а после, будто и не было тут никого, забыв про свою природную пугливость, запрыгнула на лавку, уцепилась лапками за мои мятые джинсы и вот уже она у меня на коленках и смотрит на мальчика. А тот, словно и не замечая такого чуда, отщипывает еще кусочек и, не глядя, не радуясь по-детски ярко такой пушистой невидали, протягивает ей ладонь и белка берет! Берет своими крохотными пальчиками этот щипок и прямо у меня на коленках начинает есть! А я дышать забыл и смотрел, не моргая: и Бим, и птицы, и белки, что потянулись из леса, с елей к нам – все это будто так и должно, будто всегда так и было, только я вот, тварь злобная, никогда такого не видал.

А малыш обкорнал остатки пирожка едва ли не до ливера, так что тот уже темнел сквозь ноздреватое тесто, закинул масляными пальцами его себе в рот, достал следующий. И вновь щипки, и снова братия лесная ждет, и щенок ушастый черный лег около лавки, положив умную мордаху на лапы, и разве что только бровями шевелит, на юрких белок поглядывал, на птичек, но с места не двигался – смотрел. Идиллия.

Малыш закончил со вторым пирожком, отер руки о штаны, и тут же вся живность разлетелась, разбежалась кто куда.

– Опять салфетку не положила, – будто передо мной извиняясь, сказал он.

– Характер такой, – ответил я.