Выброшенные Обрывки и клочки. Рассказы

– Да читал, эта… Мёртвые души называется.

– Ну и как тебе?

– Звиздец как устал читать.

Мы смеёмся над Саней, шагая по пустынной улице. Нас человек семь, всем нам по четырнадцать-шестнадцать лет. А Сане двадцать восемь. Конечно мы не хотели, чтобы с нами тусовался умственно отсталый. И поэтому всегда его кидали – хитростью, или откровенно посылали. Но порой из жалости брали гулять с собой.

Когда-то мать-алкоголичка выгнала его из дома. Ночевал он в подъездах. Простыл, заболел менингитом, ну и после всего этого перестал дружить с умом. Родители его потом опомнились, вернули обратно домой. Но болезнь оставила на нём неизгладимый след – мышление было как у восьмилетнего. Учился в специальной школе для придурков. После того, как с учёбой было покончено, ничем серьёзным не занимался. Шатался по улицам с безумным взглядом.

Когда нам нечем было заняться – мы издевались и прикалывались над Саней. Стоило его только обозвать какими-нибудь плохими словами, как он начинал бегать за нами и бросаться камнями. Доводить слабоумного было для нас подростков экстремальным развлечением. Говорили, что из-за болезни у Сани имелась какая-то специальная карточка, освобождающая его от уголовной ответственности. Поэтому мысль, что тебя могут убить, и за это никому ничего не будет – холодила нервы и заставляла лучше ориентироваться в опасной ситуации. Силы у него было много, далеко камни бросал. А вот с мозгами да, как-то раз он удосужился несколько раз подтянуться на козырьке крыши нашего пятиэтажного дома. Но если к нему относиться хорошо, то и он ничего – казался добрым малым.

Часто мы тусовались в одном заброшенном здании. Писали и рисовали на стенах. Сане такая форма самовыражения тоже пришлась по душе. Писать он конечно же не умел, но фломастером пробовал выводить разные слова и выражения.

Анрхя мать парятка

Мы разгадывали непонятные сочетания букв, посмеивались над всем этим. Но понимали, что каждый человек имеет право на творчество, даже в таком виде.

Помимо нашей компании заходили сюда и другие молодые люди. В основном это были малолетние шлюхи и наркоманы. В одну такую шлюху по прозвищу Крыса Саня и влюбился. Он просто куда-то пропал, не появлялся во дворе дома. Мы спрашивали друг у друга, не видел ли кто Саню. Пока однажды не встретили его одного гуляющего по длинным коридорам этого здания.

– Сань, ты куда исчез-то?

– Я ждал Крысу, она должна прийти сегодня.

– Да она же шлюха.

– Ну и что, она красивая.

– И что ты будешь делать, когда она появится?

– Скажу, что люблю её.

Мы звали его гулять, но он не обращал на нас внимание. Был каким-то грустным и вялым. Тогда мы сказали ему, чтобы он вообще больше к нам не подходил. А ещё через некоторое время совсем о нём забыли.

Стоял поздний дождливый вечер, было скучно. Казалось, что сегодняшний день нас уже больше не порадует приключениями. Мы зашли под крышу заброшенного здания укрыться от осадков и холодного ветра. Покурили, прошлись из одного конца коридора в другой. И тут на одной из стен увидели надпись.

Крсы лблю

– Пацаны смотрите, этот дебил признаётся девочке в любви – сказал один из нас.

– Как ты думаешь, она ему дала? – спросил другой.

Раздался смех.

– Тише! Слышите там кто-то ходит?

Поднялись на этаж выше, откуда доносились шаги, и увидели одиноко шагающего по этажу Саню.

– Эй ты урод, иди сюда, мы тебе сейчас хлебало бить будем.

Саня настороженно остановился и начал вглядываться. Потом быстро вооружившись камнями, побежал в нашу сторону. От удара брошенного камня раздался сильный грохот и поднялась пыль. А через мгновение рядом с нашими головами пролетел ещё один брошенный им камень. Ну что ж, сегодня вечер не пройдёт зря, повеселимся от души.

    2013

В больнице

Я лежу в больнице от военкомата для подтверждения диагноза. Скукотища. Со мной в палате ещё лежит дедок лет шестидесяти-шестидесяти пяти. С ним разговаривать неохота, я у него ничего не спрашиваю. Поэтому как он тут, что у него за болезнь – мне неизвестно. Врачи, после того как я прошёл обследование, сразу же определили, что я не кошу от армии, что у меня действительно есть болячки, и меня решили немного подлечить. Прописали делать ряд уколов и капельниц. Каждый день я ходил на процедуры, а после лежал на кровати и смотрел в стену, ни о чём не думал. Кормят в больнице отвратительно. По утрам каша, по внешнему виду напоминающая клейстер. В обед подобие супа, компот. А на ужине я даже не появлялся.

И так шли за днями дни – ленивые, однообразные. Но сегодня вдруг осознаю, что если и дальше ничего не делать, то всё это плохо кончится. Умрёшь не от своей болезни, так от скуки точно. Выхожу в коридор, и начинаю ходить с одного конца в другой. Долго смотрю в окно, сидя на подоконнике. Захожу в туалет покурить. Тут мужики больные курят.

– Ты с чем? – спрашивает меня один из них.

– С почками.

– О, серьёзно. А у меня подозрение на рак лёгких, врач вот совсем курить запретил. Курю одну сигарету в день. Если умирать буду, есть что вспомнить. Сколько же я за свою жизнь баб перетрахал…

Стою и думаю, нашёл чем гордиться. Другой рассказывает историю, как одному мужику почку пересадили. Начал он с новой почкой бухать от радости. Бухал, бухал, и вдруг помер. Его рассказ мне показался смешным, и я засмеялся. Рассказчик странно на меня посмотрел. Курим дальше. Мне нечего рассказывать, да и не хочется о смерти говорить. Плевал я на болезни, и на смерть тоже. Я ещё жить хочу.

Поздно вечером на «скорой» привезли какую-то старушку. Самостоятельно она передвигаться не могла, поэтому меня и ещё одного больного, как самых дееспособных из всей больницы – врачи попросили перенести её в палату. Прямо сидящую на стуле мы понесли старую по тёмным коридорам больницы. Старуха была совсем лёгкая – улыбалась, и даже пыталась что-то говорить. На следующий день, из разговора больных, я узнал что она умерла. Под утро, ещё лёжа в кровати, через дверь из палаты в коридор я слышал несвойственную для столь раннего времени суматоху. Что-то там происходило. Видимо медперсонал пытался или спасти её, или уже вывозил бездыханное тело из стационара.

Больные в больнице самые разные. Вот неимоверно худой человек, который очень медленно передвигался по коридору, и то всегда облокотившись на стену. Вот судовой повар, лечащий больное сердце, и постоянно рассказывающий о своей жене. А вот лежит настоящий художник. Вернее не лежит, а живёт. Говорят, что жить ему было негде, и он притворялся больным, чтобы жить здесь в больнице. Как ему удавалось это делать – не знаю? Как-то он пригласил меня к себе показать свои картины. Его палата напоминала настоящую мастерскую. Но руководство больницы всё равно от него избавилось, и он съехал. Как он сам мне сказал перед выселением – поедет жить в другую больницу.

На процедурах мне начинают колоть гормональные. Даже не знаю, плохо это или хорошо. Врач говорит, что для поддержания тонуса. А ещё гепарин в живот через каждые четыре часа, чтобы от уколов тромбы не образовывались. Дедок мой что-то совсем приуныл. Всё реже и реже с кровати встаёт. Лежим с ним в ожидании очередного обхода. Заходит врач.

– Ну, как себя чувствуем товарищи больные?

– Хорошо – отвечаю я за двоих.

Она садится ко мне на кровать. Измеряет давление и выписывает направления на повторную сдачу мочи и крови. Говорит, что если анализы будут нормальные, то будут готовить на выписку. Потом подходит к дедку. Дедок жалуется ей, что опухли ноги, чешутся. Ходить тяжело. Она объясняет, что его почки больше не очищают кровь. Жидкость попадает в нижние конечности, а зуд возникает от мочевины. Так я узнаю, что и он здесь с почками. Дедок интересуется, что ему теперь делать. Она отвечает, что ничего делать не надо, что он уже своё отжил.

Врач уходит дальше осматривать больных. Я продолжаю лежать. Тишина. Дедок встал с кровати, нервно прошёлся взад и вперёд.

    2012

На улице

Был обычный день. Солнце взобралось высоко, и жарило своими лучами пыльную, суетливую улицу. По широким автомагистралям туда-сюда неслись легковые автомобили, пассажирские автобусы и тяжёлые грузовики. Они притормаживали у пешеходных переходов, уступали дорогу идущим людям, направляющимся в магазины и театры, поликлиники и банки.

Молодые мамы везли в колясках на прогулку своих новорождённых детей. На краю тротуаров пожилые женщины и мужчины продавали выращенные на дачах и огородах овощи и фрукты. Группа подростков что-то громко и весело обсуждала. Было шумно и душно, как всегда бывает в большом городе летом в час пик.

Поодаль от проезжих дорог располагались жилые кварталы с высокими многоэтажками и детскими площадками, утопающими в зелени скверами и автостоянками. Каждый дом вмещал в себя сотни людей разных возрастов и профессий. Они жили своей размеренной, неторопливой жизнью – заканчивали школы и институты, работали, создавали семьи. На детских площадках играли дети, а в утопающих зеленью скверах уединялись влюблённые молодые пары.

А ещё дальше, за жилыми кварталами, двигались подъёмные краны, стучали отбойные молотки – строились новые комфортабельные дома, которые вскоре тоже заселят люди. Шум стройки разносился далеко по округе, сливаясь с грохотом тяжёлых грузовиков и звонкой речью. Казалось, что бесконечный людской поток никогда не остановится, как не останавливается жизнь… до поры, до времени.

По тротуару медленно шла старуха. Её бледное, сморщенное лицо выражало ненависть. Она подымала свою палку, и резко тыкая ею в проходящих мимо людей, выкрикивала:

– Вот тебя надо расстрелять, и тебя тоже! Вас всех тут надо расстрелять, сволочи!

Недоумевающие прохожие только ускоряли шаг.