Похороните меня за плинтусом

– Вылезай, сволочь!

Снова комбинация – это уже в мой адрес.

– Будь ты проклят…

Любимое проклятие.

– Чтоб ты жизнь свою в тюрьме кончил…

Комбинация.

– Чтоб ты заживо в больнице сгнил! Чтоб у тебя отсохли: печень, почки, мозг, сердце! Чтоб тебя сожрал стафилококк золотистый!

Комбинация.

– Раздевайся, буду вытирать заново!!!

Неслыханная комбинация!

И снова,

и снова,

и снова…

Утро

– А все равно красная ягода лучше черной! – раздался истошный крик, и я проснулся.

Крик был так ужасен, что я подскочил на кровати и долго озирался в страхе по сторонам, пытаясь понять его происхождение, пока не догадался, что кричал я сам во сне. Поняв это, я успокоился, оделся и вышел из спальни.

– Чего так рано встал? – удивилась бабушка, стоявшая в дверях кухни с фарфоровым чайником в руках.

– Проснулся.

– Чтоб ты больше никогда уже не проснулся! – Бабушка была явно не в духе. – Мой руки, садись жрать.

Я хорошо вымыл руки, дважды намылив их, и стал вытираться махровым полотенцем с зайчиками. В ванную заглянула бабушка.

– Мой руки снова! Этим полотенцем вытирался вчера этот вонючий старик, а у него грибок на ноге!

Я перемыл руки и окончательно убедился, что бабушка сегодня не в духе. Причиной тому был «вонючий старик», что в переводе с бабушкиного языка обозначало моего дедушку. Дедушка сидел в кухне на табуретке и сосредоточенно ковырял вилкой винегрет из рыночных овощей. Прогневил он бабушку тем, что нашел фарфоровый чайник. Две недели назад бабушка заварила в этом чайнике травяной сбор на основе мать-и-мачехи, поставила его на видное место и по сей день не могла найти – в кухне было такое количество банок, баночек, коробочек и пакетов, что любое видное место пропадало с глаз, стоило отнять руку от поставленного на него предмета. Нашелся чайник на холодильнике в окружении трех пачек чая, банки с гречневой крупой, двух кульков чернослива и сломанного тульского будильника, над звонком которого навсегда замерли медведи-кузнецы с обломанными молотками. Бабушка подняла крышку, нашла в чайнике вместо целебного отвара заплесневелую массу и стала кричать, что в такую же массу дедушка превратил ее некогда блестящий мозг.

– Отличницей была, острословкой, заводилой в любой компании, – сетовала бабушка, вычищая из чайника плесень, – парни обожали. «Где Нинка? Нинка будет?» Во все походы брали, на все слеты… Встретила тугодума – за что, Господи? Превратилась в идиотку.

Я нетерпеливо спросил, когда же бабушка даст мне завтракать, и горько пожалел об этом.

– Вонючая, смердячая, проклятущая, ненавистная сволочь! – заорала бабушка. – Будешь жрать, когда дадут! Холуев нет!

Я вжался в табурет и посмотрел на дедушку – он выронил вилку и поперхнулся винегретом.

– Старцам лакей отказан, – добавила бабушка и вдруг выронила чайник.

От чайника медленно отвалилась ручка. Он тихо и жалобно звякнул, словно прощаясь с жизнью, и распался на несколько частей. Красная крышечка, как будто угадывая, что сейчас произойдет, предусмотрительно укатилась под холодильник и, вероятно удобно там устроившись, удовлетворенно дзинькнула. Я позавидовал крышке, назвав ее про себя пронырой, и со страхом поднял глаза на бабушку… Она плакала.

Не глядя на осколки, бабушка тихо вышла из кухни и легла на кровать. Дедушка пошел ее утешать, я не без опасений последовал его примеру.

– Нин, ты чего? – ласковым голосом спросил дедушка.

– Правда, баба, что, у тебя чайников мало? Мы тебе новый купим, еще лучше, – успокаивал бабушку я.

– Оставьте меня. Дайте мне умереть спокойно.

– Нина, ну что ты вообще! – сказал дедушка и помянул бабушкину мать. – Из-за чайника… Разве можно так?

– Оставь меня, Сенечка… Оставь, я же тебя не трогаю… У меня жизнь разбита, при чем тут чайник… Иди. Возьми сегодняшнюю газетку. Саша, пойди положи себе кашки… Ну ничего! – Бабушкин голос начал вдруг набирать силу. – Ничего! – Тут он совсем окреп, и я попятился. – Вас судьба разобьет так же, как и этот чайник. Вы еще поплачете!

Я пролепетал, что не мы с дедушкой разбили чайник, и оглянулся в поисках поддержки. Но дедушка вовремя смылся за газеткой.

– Молчать! – взревела бабушка. – Вы загадили мой мозг, больной мозг, несчастный мозг! Я из-за вас ничего не помню, ничего не могу найти, у меня все валится из рук! Нельзя гадить человеку в мозг день и ночь!

Прокричав такие слова, бабушка встала с кровати и двинулась на кухню. Я не рискнул идти за ней и хотел остаться в комнате, но властный окрик и обещание сделать из меня двоих, если я сейчас же не подойду, заставили меня повиноваться. По дороге на кухню я размышлял, что было бы неплохо, если бы из меня сделали двоих.

Один из меня мог бы тогда отдыхать от бабушки, а потом они бы с тем, другим, менялись. Но к сожалению, невозможное невыполнимо, и из несбыточных грез я снова перенесся в реальность.

Когда я вернулся к месту трагической гибели чайника, бабушка уже собрала в совок осколки и высыпала их в мусоропровод. Потом она вымыла руки и стала натирать в тарелку рыночные яблоки, которые я должен был есть по утрам. Тут только вернулся дедушка с газеткой. Я посмотрел на него как на дезертира.

Бабушка лихо натирала яблоки, щеки ее зарумянились, как на катке, дедушка посмотрел на нее и залюбовался.

– Видишь, как бабка-то старается. Не для кого-нибудь, для тебя, дурака, – сказал он и снова залюбовался бабушкой.

– Ну чего уставился? – смутилась бабушка, точно гимназистка на первом свидании.

– Так, ничего… – вздохнул дедушка и перевел взгляд на заляпанное окно, по которому в поисках съестного елозила большая муха.

– На. – Бабушка поставила передо мной тарелку тертых яблок. Они выглядели аппетитной светло-зеленой кашицей, когда выходили из-под терки, но тут же коричневели и становились довольно неприглядными.

– Зачем мне каждый день есть эти яблоки? – спросил я.

Дедушка оторвал взгляд от мухи и ответил:

– Как же, дурачок, это нужно. Шлаки вымывает.

– Какие шлаки? – не понял я.

– Разные. Ты спасибо должен говорить, что тебе это дают.

– А зачем натирать?