Ночь на четверых

Дуос отсчитал шестьдесят ударов сердца, после чего на четвереньках дополз до палатки и разбудил Треса.

3:00-5:00

Трес был старее, а следовательно, и опытнее всех, по этой ли причине следы открылись только ему? После предыдущей ночи он изо всех сил спешил перебраться через реку, ведь на бегущей воде следы не остаются, но за ходовой день они так и не успели добраться до реки. Практически затемно они обнаружили эту небольшую полянку в окружении кустов и решили встать на ней. А значит, эта ночь должна была сильно отличаться от всех других, которые ему доводилось проводить в лесах.

В силу опыта он даже не подумал брать фонарь, он прекрасно представлял, что ночь не терпит инородности, и лучше всего встречать её в полном безоружии, сразу подчиниться её правилам и следовать им до утра. Он добровольно отдался во власть тёмной стихии суток.

Самое трудное дежурство он взял на себя, его спутники были достойными людьми, но они ещё не столь искусились в искусстве воспринимать темноту, их пробирал страх, и они не могли понять его. Трес тоже чувствовал страх, вот только он был иного порядка, он боялся на более высоком уровне и детские страхи своих компаньонов давно оставил за спиной.

Некоторое время он сидел неподвижно, давая мраку привыкнуть к нему, в этом деле торопиться не стоило. Он видел следы, а значит нужно было заручиться поддержкой ночи, нужно было правильно войти в неё, и тогда испытание было бы пройдено, а дежурство – оправданно.

Потом Трес поднял голову.

Небо полностью заворожило его. Оно было непередаваемого оттенка, и его обрамляли высокие кроны деревьев. Казалось, что они образовывают рамку, заключающую в себя кусочек июльского неба. Смотреть на небо было не всё равно, что смотреть на лес. Да, и там, и там царила непроглядная темнота, но только небо обладало совершенной глубиной, в которую так и затягивало взгляд.

А ещё на небе были звёзды, похожие на падающий снег – белые точки, появляющиеся из мрака и меняющие свои рисунки, по неизвестным человеческим умам законам. Трес даже высунул язык, но ничего им не поймал.

А звёзды в вышине перемигивались, и их холодный свет иголками проникал в расширенные зрачки Треса. Только тем, кого ночь приняла в свои владения, она открывала зрелище истинной красоты. Одним своим взглядом Трес обозревал необъятные космические пространства, за секунду перескакивал с одного конца неба на другой и совершал немыслимые путешествия между звёздами.

Звёзды напоминали ему о детстве. Почти такую же картину он видел, когда натягивал на голову простыню и смотрел на лампочку. Сквозь материю, через микроскопические дырочки проникал далёкий свет, и, если лежать неподвижно, можно было представить, что лежишь ты не в кровати, а на лесной поляне, и над тобой танцуют свой неповторимый танец новые звёзды. Подобное сходство и научило его смотреть на небо по ночам. По звёздам он пытался читать послания и учился постигать ночь.

Для Дуоса ночь звучала, ему же она показывала, и он прилежно впитывал в себя бесформенные и глубокомысленные образы каждой ночи, что доводилось проводить под открытым небом, потому как в городах тёмный мрак не слал ему никаких видений. Именно по этой причине он до сих пор мотался по свету. Именно неразгаданные тайны ночи звали его в путь и лишали сна под крышей.

Единственным его страхом была луна. Бледная, она портила темноту и причиняла осязаемому мраку боль. Сегодня была как раз какая ночь.

Трес смотрел на луну, а та отвечала ему взаимностью. Он давно понял, что луна – это большое бельмо, способное заглядывать в самую душу. Луна осеняла окрестности молочным светом, но в нём не было ничего живого. Это была отрава, яд, растекающийся по бархату ночи, разрушающей её натуральность, портящий единение.

Тресу она напоминала дырку, проделанную огромным цилиндрическим пальцем в чёрном небосводе. Кому принадлежала та рука, решившаяся на святотатственный поступок? К чему сводился смысл этого действа? Почему нельзя было оставить ночь в её первозданном виде?

Огромный белёсый шар слепо взирал на потерявшегося в темноте человека. Он как будто сомневался, что у такого ничтожного существа может быть что-то общее с опороченной им царицей.

Трес знал и ещё кое-что. Об этом ему нашептал мрак, когда Трес был на тридцать зим моложе. Луна – это сливное отверстие, в которое постепенно засасывает ночь. В куполе неба была брешь, в которую перед каждым новым утром пряталась ночь. И это было правдой. Если приглядеться, то можно было различить еле заметные колебания звёзд, на самом деле они с бешенной скоростью закручивались в галактические вихри и центростремительно неслись по направлению к воронке, чтобы низвергнуться в неё.

Перед каждым утром небесные тела накручивали спирали и мощнейшим потоком сходились в луне, а та их поглощала, без стыда высасывая из ночи все её краски и очарование. Она была ненасытной, и с жадностью пропускала через себя все звёзды и пустоту между ними. Однако это не мешало тёмной царице возрождаться и по-новому заполнять мир тенями и бесформенными образами.

Трес наблюдал, как небесный водоворот подползает к луне, и как та принимает его в себя. Звёзды постепенно гасли, до восхода оставался ещё примерно час. Ему не требовались часы, чтобы определить время, сама ночь давно научила его обходиться без них.

За пять минут до конца своего дежурства он разбудил Кватро, а сам отправился грезить о новой ночи.

5:00-7:00

Кватро не любил ночь. Сама мысль о беспредельной темноте, нависшей над ним, душила его даже в городах. Поэтому он дежурил последним и первым встречал новый день.

Когда он вылез мрак был не таким плотным, как во время дежурства Дуоса, но тем не менее прочно скрывал очертания предметов. Далеко уходить он не стал, а присел прямо на выходе из палатки. Восток оставался тёмным.

В скором времени должна была выпасть роса, хотя и без неё было достаточно неприятно. Словно остатки ночи ползали по всем косточкам и морозили тело. Свитер и куртка оказывали весьма посредственное сопротивление. Холод начинал зарождаться в кончиках пальцев и ушах, а потом продвигался дальше, не верилось, что через каких-нибудь два часа наступит обезвоживающая жара. До того времени ещё нужно было высидеть.

Дыхание превращалось в маленькие облачка, Кватро постарался сжаться, чтобы занимать в темноте меньше места. Он понимал, что это ребячество, что путается в паутине собственных домыслов, но, когда ночь на исходе, здравый рассудок ещё спит. В нас говорят затаённые мысли и невспоминаемые фобии. Вот и Кватро казалось, что в опустившейся на землю темноте он незаслуженно занимает место. Место, которое при других обстоятельствах могло принадлежать чему-то другому.

А если это другое окажется здесь и поймёт, что его место занято, что тогда произойдёт? Как оно поступит с Кватро? Да ведь он и место-то это занимает не по своему желанию, а лишь из-за увиденных Тресом следов, которые он даже не удосужился кому-либо из них показать. Да и сказал о них, когда они порядочно отшагали. Кватро никак не мог связать в голове никем (кроме Треса) не виденные следы с ночным дежурством. И почему Трес так внезапно стал серьёзным? Что же за следы разглядел он на предыдущей стоянке?

Однако, даже его несогласие не позволило ему уклониться от участи всей группы. Каждый из них отдал два часа своего времени, и он должен был внести вклад в общее дело. Но до чего же противно занимать место, принадлежащее не тебе!

Ночь слабела. В воздухе запахло влажностью. Кватро поёжился. Предметы приобретали всё большую очерченность, а в его голове возникло новое определение для отступающей темноты. Она напоминала ему одеяло или гибкий язык, обволакивающий его. Он чувствовал холод, исходящий от него, чувствовал, как его тело сдавливается со всех сторон, как ему становится трудно дышать.

Его словно бы обтягивал упругий кокон, но он не решался шелохнуться. Пусть пальцы немели от холода, он не мог двинуться, он не хотел двигаться, потому что тогда и ночь могла двинуться и коснуться его. А чувствовать её слабеющие прикосновения ему не хотелось, поэтому он мучительно отсчитывал в голове секунды.

Казалось, этому не будет конца. Поверх его куртки плавно скользила ночь, луна спряталась за деревьями, и противоположный угол поляны стал чуточку светлее. Там стояли кусты, но их изломанные контуры ещё хранили воспоминания о копошащихся тенях.

Однако на душе Кватро немного полегчало – теперь он был точно уверен в том, что настоящий владелец его места уже точно не появится, ибо солнечные лучи для него мучительны. Оставалось перетерпеть последние объятия уползающего мрака.

Когда полоса света достигла остывших углей, Кватро вовсю разминал руки, он мял озябшие пальцы, упрямо не понимая, почему не занимался этим на протяжении часа. Неужели он в самом деле боялся двинуться только потому, что не хотел тревожить ночь? Казавшееся аксиомой всего час назад теперь воспринималось, как глупая шутка. Не в самом же деле он занимал место в темноте?

В половине седьмого было уже очень светло, и вышедшее солнце начинало разогревать лес. Кватро стянул куртку, потом свитер и остался в одной рубашке. В присутствии света прохладная свежесть не представлялась мокрым языком, стремящимся обхватить его. Ночь, которой он так боялся, закончилась.

***

Ближе к семи в палатках стало происходить оживление. Первым появился Трес и внимательно осмотрел костёр, на этот раз в углях не наблюдалось никаких следов. Он спокойно выдохнул.

Маленький лагерь постепенно наполнялся активностью. Помятый Дуос, развешивающий мокрый тент на кустах, даже не вспомнил о поступи посланца, который на протяжении часа вышагивал за этими кустами. Собирающий палатку Уно не побоялся к ней приблизиться, хотя не исключено, что минувшей ночью её касался тот, что справа. Трес, помешивающий воду в котелке длинной поварёшкой, не наблюдал никаких сходств между этим процессом и тем, как всё небо вперемежку со звёздами засасывалось в луну. Кватро без боязни занимал место под солнцем.

Через час только закиданные свежим дёрном угли да квадраты примятой травы указывали на то, что маленькая поляна слева от дороги служила ночным прибежищем для нескольких путников.