Падение Рудры

– Ты… Ты меня видишь? – промолвил в ответ племянник. – Но как?

– Какая разница как! – воскликнул Давид. – Ты забыл о нас! Я, твой дядя, лежу который год больной, твоя тетя Анна, как простая служанка ткет шерсть на продажу! Да, но как же я тебя вижу? Я же слепой…

– Сколько пальцев, – спросил, растопырив пятерню Ахиахар.

– Ахат, штаим, шалёш, – дядя стал загибать свои кривые костяшки, – хамэш. Пять.

– Ух, ты, верно!

Прибежала Анна – он видел и ее. Привели сына Торию – разглядел и его. Далее по списку были недавно вернувшиеся к хозяевам слуги, конюх и садовник. Посмотреть на чудо пришел даже ничего не пропускающий из новостей сосед Зартошт аль Шахзад. Давид узнал их всех. Зрение вернулось.

– Дядя, а я, между прочим, к тебе пришел по поручению самого царя, да будет славиться имя его в веках!

– Будет, – согласились все присутствующие. – Не может, что б не будет.

– Какая же нужда у царя во мне никчемном?

– Срочно ищут нового главного снабженца на царские кухни. Объект большой: сама царская кухня – уже не мало, далее гарем на триста, как бы сказать… ртов. Тоже с кухней. Буфет для министров. Сюда же плюсуй обеспечение фуражем царские конюшни.

– А старый где?

– Обкурился кальяном вчера и стал жаловаться прилюдно, что недооценен. Вот сегодня с утра пораньше и дооценили: три года в колодце проведет. Н-да, ну хоть живой остался…

– Так я же больной…

– И я говорил больной, но с царем разве поспоришь! Иди, – говорит, – посмотри, может и не больной. Уж как, он искусно, при отце моем справлялся с делами – три ревизии пережил и не бурчал по пустякам. А ты, дядь, и впрямь не больной. Собирайся, едем.

– Прибыльная работа, морда-шморда, красивый как сковородка будет, – подвел черту под разговором сосед дядя Зартошт аль Шахзад.

После посещения царской аудиенции, вернувшись домой уже в новом качестве и с полученными «подъемными», Давид принялся мыслить масштабно. Прежде всего он припомнил, что еще двадцать лет назад разместил он свое кровное серебро у одного знакомого банкира в Рагах Мидийских. Банкира звали просто Гаваил, но отличался он двадцать лет назад своей честностью и порядочностью, минимум, как по отношению к своим по вере. Давид был свой и даже больше: Гаврию отцу этого самого Гаваила он приходился даже каким-то очень дальним родственником по линии их жен. Родственные связи, конечно же, так себе – нашему плетню двоюродный забор, но, ведь, лучше, чем ничего?..

Пришел момент вернуть свое себе. Но путь был дальний, шестьдесят пять дневных переходов, если все будет идти гладко. И это только в одну сторону. Следовало, прежде всего навести порядок на службе, а уж потом вспомнить о личном.

Первым делом, Давид прошелся кавалерийской походкой по складам и кухням дворца. Увиденное его впечатлило – предшественник знал свою работу и даже жаль, что оказался несдержанным на язык. Но, с другой стороны, Давиду оказалось это на руку.

Но стоило ли говорить об этом Самому? Для пользы дела нет. Стратегически следовало раскритиковать существующее положение, тактически выждать некоторое время, деланно улучшая и без того неплохую организацию работ, произвести две или три перестановки среди персонала и, после, выпросить у начальства командировку в Мидию, где у него помимо производственного был еще и личный интерес.

Давид так и поступил. Месяцев эдак через два, когда великий царь Сахердан-праведный, как его теперь называли придворные, опорожнив за завтраком блюдо жирных бараньих потрохов на гороховой каше, вытирал свои сальные пальцы о полу халата Давида, тот задал царю вкрадчивый вопрос:

– О великий и солнцеподобный царь, чья великая и богатая, красивая и мирная империя простирается от края земли и до другого ее края, вкусно ли было тебе?

– В-ку-у-с-но…

– О великий и солнцеподобный царь, чья…

– Ладно тебе, здесь все свои. Говори уже проще! Чего тебе?

– Не хочет ли великий царь, чтобы кушанья его стола были еще вкуснее, мясо еще ароматнее, а десерты для его гарема еще слаще?

– Слаще для гарема? А, что это может быть разумно… – царь призадумался. – Какие предложения?

– Не командирует ли великий царь своего раба Давида в соседнее нам Мидийское государство с официальным визитом для установления еще более прочных торговых отношений, а проще говоря, для закупки импортный специй и сладостей. У меня там есть свои концы и папирус на трехпроцентную скидку, так, что поставки импортных товаров обеспечу.

– Хорошо, съезди, но оставь вместо себя толкового человечка…

– Будет исполнено…

Про то, что у самого Давида был в той стороне свой «шкурный» интерес в виде заначки в банкирском доме Гаваила Рагамидийского, царю он не обмолвился ни словом. Зачем расстраивать человека – ведь у царя там своей заначки не было…

Следующие несколько недель ушли на подготовку к поездке. Главной проблемой оказались верблюды: никак не мог Давид решить сколько верблюдов ему понадобится. Один нужен ему самому, как средство передвижения. Второй для перевозки серебра. На третьем, придется везти пробные партии товара для отчета перед начальством. Хорошо бы взять еще и четвертого как «запаску». Животные были в наличии и даже больше. Но с таким их количеством он привлечет к себе внимание в дороге, а этого не хотелось. Тогда следовало бы взять охрану из дворцовой стражи, а это лишние глаза, которые все увидят и длинные языки, которые донесут наверх о его делах в Раге Мидийской. А этого уже совсем не надо!

Но, пока он ломал голову над решением этой хитрой бизнес-задачки, как-то само собой, неожиданно и непредвиденно случилось то, чего Давид очень не желал и втайне боялся.

– Видимо Давид постарел, совсем-совсем подряхлел – именно так сказала в тот самый день его любимая супруга Анна.

– А может, это промысел Божией о мне такой? – сомневался сам Давид.

Так или иначе, или еще как, но не долго продержался он на месте главного снабженца на царских кухнях, с правом круглосуточного доступа в самое охраняемое место Ассирийского царства – дворец Великого царя Сахердана-благодетеля.

Прошло-то всего ничего, пара недель после разговора с царем, как старый Давид неожиданно вновь стал чувствовать проблему со зрением. Однажды утром, совершенно внезапно, без каких-либо предварительных намеков и симптомов, отказал левый глаз. Конечно же на оставшийся другой, правый глаз, нагрузка увеличилась вдвое. А смотреть Давиду было за чем: спелость поставляемых на кухню фруктов, соответствие стандартным величинам размеров привозимых арбузов и дынь. Наполнены ли до верху мешки и баулы с сыпучим товаром, достаточно ли зарумянены свежие, прямо из тандыра лепешки «оби-нон». Достаточно ли жирный приведен барашка для ежедневного шашлыка?

Из старого барана не то, что шашлык-машлык, но даже и даже простой куардак не сделаешь – любил говорить царь Сахердан, когда заходил на кухню.

А следить за всем этим кому? Правильно, Давиду.

Два или три дня еще прошло, «перетрудился» и правый глаз. Опять весь мир превратился в молоко. Ослеп бедный Давид полностью и в этот раз, как он догадался – видимо уже навсегда.

Царь, конечно, расстроился, но, воля Всевышнего, отпустил старика домой к жене доживать последние деньки-годочки и пенсию небольшую назначил – две трети от оклада (все-таки госслужащий). Грустно, а что поделаешь? Перед болезнью и цари бессильны…

Но самое болезненное для старика было то, что теперь уже самому ему не то, что трудновато будет вернуть кровно нажитое, а совсем невозможно. Пришлось искать альтернативные пути…

– Пошлю Торию, – решил он.

Но прежде, чем отпустить сына в дальнюю дорогу, решил Давид преподать ребенку отеческий урок, как когда-то его наставил мудрости житейской его отец Товиил. Призвав сына, он начал говорить.

– Сын мой! – обратился отец, – когда я умру, похорони меня и не покидай матери своей; почитай ее, делай угодное ей и не причиняй ей огорчения. Помни, сын мой, что она много имела скорбей из-за тебя еще во время чревоношения. Когда она умрет, похорони ее подле меня в одном гробе.

– Ты знаешь, сын мой, – далее медленно и сосредоточенно стал произносить Давид. – Земля наших отцов находится далеко отсюда. И ты можешь считать, что наша семья, как и наш народ находятся в этой земле, как в рабстве. Что наше состояние – это несвобода. Но это не так. Пока мы все вместе или каждый из нас находится вместе с Богом наших отцов, мы всегда будем оставаться свободными – как бы не думали по этому поводу окружающие. Если кто-то из них считает по-своему – это его дело, пусть! Главное же, что по-ни-мать под словом «сво-бо-да»?

– И что это, возлюбленный отец?

– Свобода, сын мой – это умение сохранять баланс везде и во всем. Вести дело так, чтобы не оказаться в зависимости от него. Безденежье – это рабство, но и богатство тоже может привести к рабству: богатый может стать рабом денег, рабом политики, рабом своего слова. Ты поймешь меня – в нашем роду все были сообразительные. Но только Бог наших отцов может устроить так, чтобы в нашей жизни сохранялся баланс, а, следовательно, мы оставались бы свободными. Вот, как объяснял мне это мой отец, а твой дедушка, Товиил сын Ананиила: «Во все дни помни, сын мой, Господа Бога нашего и не желай грешить и преступать заповеди Его. Во все дни жизни твоей делай правду и не ходи путями беззакония, ибо, если ты будешь поступать по истине, в делах твоих будет успех, как у всех поступающих по правде. Из имения твоего подавай милостыню, и да не жалеет глаз твой, когда будешь творить милостыню. Ни от какого нищего не отвращай лица твоего, тогда и от тебя не отвратится лице Божие. Когда у тебя будет много, твори из того милостыню, и когда у тебя будет мало, не бойся творить милостыню и понемногу; ты запасешь себе богатое сокровище на день нужды, ибо милостыня избавляет от смерти и не попускает сойти во тьму. Милостыня есть богатый дар для всех, кто творит ее пред Всевышним. Берегись, сын мой, всякого вида распутства. Возьми себе жену из племени отцов твоих, но не бери жены иноземной, которая не из колена отца твоего, ибо мы сыны пророков. Издревле отцы наши – Ной, Авраам, Исаак и Иаков. Помни, сын мой, что все он брали жен из среды братьев своих и были благословенны в детях своих, и потомство их наследует землю. Итак, сын мой, люби братьев твоих и не превозносись сердцем пред братьями твоими и пред сынами и дочерями народа твоего, чтобы не от них взять тебе жену, потому что от гордости – погибель и великое неустройство, а от непотребства – оскудение и разорение: непотребство есть мать голода. Плата наемника, который будет работать у тебя, да не переночует у тебя, а отдавай ее тотчас: и тебе воздастся, если будешь служить Богу. Будь осторожен, сын мой, во всех поступках твоих и будь благоразумен во всем поведении твоем. Что ненавистно тебе самому, того не делай никому. Вина до опьянения не пей. У всякого благоразумного проси совета, и не пренебрегай советом полезным. Благословляй Господа Бога во всякое время и проси у Него, чтобы пути твои были правы и все дела и намерения твои благоуспешны, ибо ни один народ не властен в успехе начинаний, но Сам Господь ниспосылает все благое и, кого хочет, уничижает по Своей воле. Помни же, сын мой, заповеди мои, и да не изгладятся они из сердца твоего!

Сын Тория выслушав отца внимательно и с почтением произнес в ответ:

– Отец мой, я исполню все, что ты завещаешь мне.

Давид призвал сына ближе к себе и сняв с себя пояс, вынул из него что-то, завернутое в тряпицу.