Россия на распутье: Историко-публицистические статьи

Разъяснение Сената, по мнению П. Г. Виноградова, подрывало основы для самостоятельной деятельности профессуры. Характеризуя предложенный министерством проект университетского устава, он лишь повторил свою более раннюю оценку его как меры, направленной на то, чтобы «устранить совет как главный орган государственного управления и сделать ректора директором, а по отношению к студенчеству диктатором»[45 - Там же.]. Принятие такого устава вызовет скандал на всю Европу, заявлял П. Г. Виноградов.

Однако такие предостережения не могли остановить правительство, которое стремилось стабилизировать положение, не смущаясь реакционным характером применяемых мер, что не могло не вызвать грустных раздумий ученого. Перед поездкой в Россию в январе 1911 г. он писал дочери своего учителя Елене Владимировне Герье: «Как-то только сложится предстоящий семестр? Судя по всему, не обойдется без беспорядков, а может быть, и мероприятий сверху. Такой заколдованный круг русской жизни, из которого она, по-видимому, на нашем веку не выбьется»[46 - Письмо П. Г. Виноградова к Е. В. Герье от 14 января 1911 г., ф. 2432, оп. 1, д. 433, л. 2.]. Опасения П. Г. Виноградова были вполне обоснованными. Реакционные меры министра народного просвещения Л. А. Кассо вызвали массовый протест профессоров Московского университета, заявивших о своей отставке. Среди профессоров, поддержавших своей отставкой коллег по корпорации, был и Павел Гаврилович Виноградов[47 - РГИА, ф. 740, оп. 7, д. 445, л. 193; оп. 17, д. 48, л. 9.], покинувший родной университет теперь уже навсегда.

V

Начало 1914 г. если и обещало значительные события в жизни П. Г. Виноградова, то скорее связанные с его академической работой. Интересная и весьма плодотворная поездка в Индию, где ученый прочел лекции в Калькуттском университете о племенном праве и собрал в результате изучения литературы и непосредственных наблюдений новый материал по данной проблеме, возвращала его к мысли о большом сравнительном исследовании по историческому правоведению[48 - См.: Fisher Н. A. L. A Memoir. Р. 52–57; Конспекты и наброски в тетради, которую П. Г. Виноградов вел в Калькутте: HLSL MD SC. Vinogradoff’ s Papers, b. 22, f. 5.]. На обратном пути в Европу он получил приятное известие об избрании его членом Российской Академии наук. Благодаря в письме А. С. Лаппо-Данилевского за поддержку, Павел Гаврилович планировал: «Если буду в России 1 сентября, как предполагаю, не премину приехать в Петербург, чтобы представиться новым товарищам»[49 - Письмо П. Г. Виноградова к А. С. Лаппо-Данилевскому от 15 марта 1914 г. // СПбФ АРАН, ф.113 (А. С. Лаппо-Данилевский), оп.3, д. 91, л. 23.]. Однако реализации этого намерения помешала начавшаяся Первая мировая война, заставшая историка в Англии.

Созданный вскоре после начала войны Центральный комитет для национальных патриотических организаций обратился к выдающимся представителям интеллектуальной элиты Великобритании с призывом читать лекции и писать о причинах войны с целью оправдания «как исторически, так и морально английской позиции в борьбе». Главной аудиторией этих пропагандистов должны были стать не мало просвещенные массы простых людей, а образованные омневающиеся[50 - См. подробно: Marwick A. The Deluge. British Society and the First World War. London, 1965. P. 45 и сл.]. В этих условиях П. Г. Виноградов счел необходимым для себя включиться в эту работу, чтобы рассеять у либерально мыслящих англичан сомнения в необходимости союза с Россией, которые порождались представлением о ее культурной отсталости и о политическом деспотизме, господствующем в ней[51 - См. о формировании такого образа у англичан в предвоенный период: Neilson K. Britain and the Last Tsar. British Policy and Russia, 1894–1917. Oxford, 1995. P. 88–96.].

Его первым публицистическим выступлением в период войны стала статья «Россия: психология нации», появившаяся 14 сентября в «Таймс», а затем изданная как брошюра в серии «Оксфордские памфлеты» с переводом на ряд языков стран, тяготевших к Антанте. В духе объективистского подхода, характерного для оксфордских памфлетов, историк пытался оправдать цели России в войне. Объективность и беспристрастность суждений обосновывались, во-первых, его знанием истории и культурной жизни всех противоборствующих стран, а во-вторых, его оппозиционностью к самодержавной власти в России. Однако, несмотря на прокламируемый подход, как всякое пропагандистское произведение, статья имела своей сверхзадачей формирование привлекательного для англичан облика союзника-России и отталкивающего образа врага-Германии на основе противопоставления этих двух стран.

Учитывая высокую оценку кембриджской профессурой культурных заслуг немцев в развитии европейской цивилизации, П. Г. Виноградов сосредоточил огонь критики на обосновании германской пропагандой целей войны ссылкой на необходимость борьбы с отсталостью и деспотизмом России. В его представлении действия Германии становились аморальными, так как основывались на неблагодарном забвении той роли, которую сыграла Россия в освобождении немецких государств от наполеоновских войск, сохранении монархии Габсбургов в 1849 г. и поддержке Германии «доброжелательным нейтралитетом» в 1870 г. Пропаганда насилия в книге Бернгарди и отдельные примеры жестокости немецких войск в отношении мирных жителей использовались Виноградовым, чтобы подчеркнуть нарушение норм христианской морали действиями «завоевателя». Хладнокровному варварству немецкой нации противопоставлялась христианская добродетель простого русского народа – смиренное терпение, являвшее собой то величие духа, которое способно противостоять любому насилию.

Понятие «дух нации», который оберегает безопасность и величие Англии, стало основой для сближения образов союзных держав. Наглядный для англичан образ «единой Англии» позволял воспринять как реальность и формируемый Виноградовым образ «единой России», забывшей на время войны о политических разногласиях и национальном угнетении. Ссылка на тот факт, что в Великобритании распри между противниками и сторонниками гомруля отступили на задний план перед сознанием необходимости объединить усилия в защите общей родины, делала в глазах англичан более убедительными указания на готовность к подобным действиям либералов в России и даже российских революционеров за границей.

Образы объединенных общностью «национального духа» Англии и России позволяли показать отсутствие разумной основы во внешней политике и дипломатии Германии, надеявшейся при подготовке войны на внутренний раскол в них. Неприглядная «глупость» дополнялась указанием на цинизм немецких политиков в отношении международных соглашений и обязательств, что позволяло П. Г. Виноградову без каких-либо резких выражений представить англичанам весьма нелестный портрет «культурной нации». Усилению привлекательности образа «единой России», которой принадлежит не меньшая чем Германии заслуга в развитии европейской культуры, должны были служить указания на исторические тенденции политических изменений в стране и достижения в литературе, искусстве и науке. По убеждению П. Г. Виноградова, Россия, вступившая на путь современного политического развития позже Пруссии и Австрии, достигла значительных успехов после реформ 1860-х гг. Объединение всех слоев общества вокруг национального лидера – императора – выступало залогом того, что период реакции, наступивший после революции 1905 г., завершен и страна находится на пороге духовного, а значит и политического обновления. Перечисление имен выдающихся русских писателей, художников и ученых подкрепляло «культурные основания» такого национального возрождения. Суть его наиболее полно представляли лидеры общественного мнения, взгляды которых выражали миролюбие, космополитизм и гуманизм русской интеллигенции.

Включившись в пропагандистскую кампанию, направленную на формирование привлекательного в глазах англичан образа России, историк был вынужден подчиниться ее правилам и внутренней логике. Это проявилось вполне отчетливо в последующих публичных выступлениях. В ноябре журнал «Йель ревью» опубликовал основные положения лекций, прочитанных историком в Шеффилде и Ноттингеме. Обращаясь к «образованным сомневающимся», он вновь пытался показать, что Россия ненамного отстала в культурном и политическом развитии от своих западных соседей. Рассмотрение современного состояния политики и культуры страны «в свете истории Европы», особенно восточной ее части, позволила историку обратиться к ранее сформулированным им представлениям о распространении социального прогресса и опереться тем самым на «исторические законы». Зарождаясь в районах со сложными береговыми линиями – в дельтах рек, на островах и полуостровах, – социальный прогресс, по мысли П. Г. Виноградова, постепенно распространялся на континентальные массивы. В этом процессе заимствование играло весьма важную роль, причем воспринимающие цивилизацию народы могли обогатить ее и пойти в своем развитии быстрее и дальше, чем те, кто породил или передал ее достижения. В новой истории французы заимствовали политические идеи у итальянцев, англичане – у французов, немцы – у англичан и французов, русские – у немцев.

Такой ход развития позволял увидеть общее в исторически сложившемся государственном устройстве и современных политических изменениях в Австрии, Германии и России. Все эти государства, решая задачи колонизации и обороны, добились успехов больше в деле укрепления дисциплины и военной мощи, нежели личной свободы. Формирование «остановившегося в своем развитии» конституционализма в Пруссии и Австрии, подталкиваемое с середины XIX в. революциями, военными поражениями или победами, давало Виноградову обильный материал для сравнения и общего вывода, что Россия с 60-х гг. XIX в. шла тем же путем и объединение общества в победоносной войне приведет к политическому обновлению страны[52 - Vinogradoff P. The Russian Problem // Yale Review. ns. 1914. Vol. 14. No. 1. P. 271.].

Эмоциональность личного восприятия стала одним из важных средств в убеждении английской публики в «огромной силе самоуправления и независимой деятельности» общественных организаций «за фасадом официальной иерархии», о чем писал П. Г. Виноградов в апреле 1915 г. по возвращении из поездки в Москву и Петроград в статье «Визит в Россию»[53 - См.: Vinogradoff P. A Visit to Russia // Quarterly Review. 1915. No. 443. P. 544–554.]. Характерно, что в ней под влиянием неблагоприятных для англичан слухов о возможности сепаратного мира между Россией и Германией он стремился уже не к сближению черт их политического быта, а напротив – к противопоставлению. Сознательное объединение всех социальных слоев в работе земского и городского союзов, добровольных общественных организаций, кооперативов, народное единение, связывающее фронт и тыл, не имело ничего общего с принудительной организацией и дисциплиной прусского образца. Идея сепаратных переговоров могла быть поддержана лишь теми реакционерами и консерваторами, которые боялись, что союз с великими демократическими державами подорвет традиции бюрократического управления, сложившиеся за долгие годы дружбы России и Пруссии. Чтобы нагляднее представить англичанам спонтанную и органическую мобилизацию русского общества, П. Г. Виноградов обращался к образам «Англии в хаки» и «России Красного Креста», которые вызывали ассоциации силы с жертвенностью и христианской добродетелью.

Из статьи вырос целый лекционный курс «Местное самоуправление в России», читавшийся историком в Кембридже, Лейчестере, Лондоне и опубликованный в 1915 г.[54 - Vinogradoff P. Self-Government in Russia. London, 1915. См. также очень сжатый очерк в «Таймс»: Vinogradoff P. Rise of the Zemstvos // The Times Russian Supplement. 1915. April 26. P. 3.] Здесь уже аргументация носила строго научный характер, раскрывая исторические корни явления и убеждая читателя магией сухих цифр и логикой доказательств в том, что «активное и патриотическое общество желает и готово внести свой вклад в возрождение политической системы»[55 - Vinogradoff P. Self-Government in Russia. P. 118.].

Относительно правительства П. Г. Виноградов вновь высказывался с учетом условий войны и с оглядкой на пропагандистские цели. Инстинкт самосохранения нации требовал, по его мнению, объединения ее вокруг исторического лидера, что делало недопустимым антимонархическую, антидинастическую агитацию. Тем самым проведение средней линии в управлении, крайними максимами которого при монархии являлись известные формулы «Lе roi r?gne, mais ne gouverne pas» и ««l’ еtat c’ est moi», ставилось в полную зависимость от государственной мудрости и доброй воли царя.

Преобразования требовались в отношении Государственной думы, как считал П. Г. Виноградов. Изменение закона о выборах ее депутатов, возвращался он к своим мыслям 1905 г., должно было предусматривать не реализацию требований «четырехвостной формулы», а, возможно, ценз домовладения или проведение выборов в два этапа. Верность своим взглядам П. Г. Виноградов хранил и в отношении верхней палаты, которая должна была состоять из представителей «общественных органов и интересов», а именно – губернских земских управ, профессиональных и экономических организаций. Формирование кабинета не могло быть предоставлено ведущим политическим партиям, поскольку это прерогатива царя, но министры «должны по крайней мере выбираться таким образом, чтобы не пренебрегать ясно выраженным общественным мнением»[56 - Ibid. Р. 281; Vinogradoff Р. Rise of the Zemstvos.]. Так в мягкой форме высказывалась мысль, вполне созвучная формуле «министерства доверия», которой впоследствии руководствовался «Прогрессивный блок». Нетрудно заметить, что вся программа П. Г. Виноградова, с включением в нее положений об ограничении произвола бюрократии, об утверждении господства права и гражданских свобод, об уравнении в правах евреев и т. д., в основных своих положениях предвосхищала программные заявления этого думского объединения. Его предостережение от упования на силу «иерихонских труб», обращенное к лидерам кадетов, в условиях «священного единения» в начальный период войны было излишним[57 - В 1906 г. в статье «Московского еженедельника» П. Г. Виноградов использовал этот библейский образ для критики лидеров кадетской партии и прежде всего П. Н. Милюкова. После визита в Англию в 1909 г. разногласия были сняты в значительной степени заявлением Павла Николаевича, что кадеты представляют «оппозицию Его Величества, а не оппозицию Его Величеству» (см.: Pares В. My Russian Memoir. London, 1931. P. 203; Idem. A Wandering Student: The Story of a Purpose. New York, 1948. P. 168). Формально восстановление личных добрых отношений между Виноградовым и Милюковым произошло во время визита последнего в Англию в 1916 г. См.: Miliukov P. Political Memoirs: 1905–1917. P. 371; Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1990. Т. 1. С. 231.]. Профессор мог быть доволен действиями своих бывших учеников – А. И. Гучкова и П. Н. Милюкова, которые, как могло ему казаться, усвоили его уроки, отказавшись от партийных пристрастий и объединив возглавляемые ими партийные фракции в Думе вместе с националистами в «Прогрессивный блок». Однако умеренная политика блока, как известно, не дала ожидаемых результатов. Прекращение очередной сессии Думы 3 сентября 1915 г. и последовавшие за этим действия правительства могли вызвать только возмущение историка, у которого и до этого нередко «кровь закипала от чувства негодования, что русский народ, который с такой готовностью жертвует собой, который так величественно выступил на защиту своей страны, вынужден находиться в руках людей, которые стремятся сохранить классовые привилегии, деспотическое правление и всякого рода гонения»[58 - Crucible. New Liberasing Movement. Interview with Professor Paul Vinogradoff of Oxford University by Percy Alden, M. P. // HLSL MD SC. Vinogradoff’s Papers, b. 7, f. 8. Установить газету, в которой было опубликовано данное интервью, пока не удалось.].

Разочарование в возможности повлиять советом на изменение политической ситуации к лучшему привело его к отказу от каких-либо публичных выступлений в английской прессе или в университетских аудиториях по вопросам внутренней политики России. Это отнюдь не означало разрыва с родиной, куда он ежегодно приезжал, где выступал с лекциями и со статьями в печати.

Деятельность П. Г. Виноградова в военные годы не ограничивалась публицистическими выступлениями, направленными на укрепление взаимопонимания между народами союзных держав. Еще в апреле 1915 г. после первого посещения родины во время войны П. Г. Виноградов писал: «Кровь людская не водица; и, как русский, я остро чувствовал желание вступить в непосредственное соприкосновение с русским обществом, узнать о его нуждах и целях, сообщить новости из Англии и, возможно, помочь делом и советом»[59 - Vinogradoff P. A Visit to Russia. P. 544.]. Такая возможность помочь не только советом, но и делом представилась историку, когда в августе 1915 г. по инициативе графини Бенкендорф, жены посла России в Великобритании, в Лондоне бы создан Комитет помощи русским военнопленным. П. Г. Виноградов с готовностью откликнулся на предложение выполнять обязанности его почетного секретаря.

Активная пропагандистская кампания привлекла внимание не только англичан. Среди жертвователей были: общества Британского, Канадского и Австралийского Красного Креста, церкви, предприниматели и фирмы, Lady Paget’ s Russian Day Fund (специальный фонд по проведению Дня России в Великобритании, сборы от мероприятий которого пошли на покупку необходимого пленным), военный журнал «Хаки», Шеффилдский фонд военной помощи и др. Средства поступали не только из Британии, но и даже от жителей Гибралтара и Цейлона. За год (к 1 июля 1916 г.) было собрано более 67669 ф. ст.[60 - Kharitonoff P. Eating the Bitter Bread of Banishment // Graphic. September 23,1916. p. 364.]

Собранные деньги направлялись на закупку продуктов питания (прежде всего хлеба, сухарей и сахара), а также табака, просьбы о присылке которых содержались в большинстве писем от военнопленных. «Милостивый Комитет, – писал один из них. – Я Никифор Фомин православный нахожусь в плену в Германии 20 месяц и помощи ни от куда не имею; а потому осмеливаюсь просить Комитету в помощи мне в съестных продуктах. Так как крайне нуждаюсь»[61 - Письмо Н. Фомина в Лондонский комитет помощи русским военнопленным от 20 апреля 1916 г. // HLSL MD SC. Vinogradoff’ s Papers, b. 1, f. 2. Орфография источника сохранена.]. При посредничестве Бернского (Березников) и Гаагского (В. А. Шелгунов) комитетов помощи узникам войны Лондонский комитет обеспечил постоянным дополнительным питанием русских пленных тринадцати больших лагерей в Вестфалии, Ольденбурге, Мекленбурге, Ганновере и отчасти Бранденбурге, в которых содержалось более 100 000 человек.

Помимо централизованных поставок продовольствия многие англичане хотели лично отправлять посылки, для чего запрашивали у П. Г. Виноградова адреса лагерей. В одном из упоминаемых историком писем парализованная женщина писала, что она хочет откладывать два-три шиллинга в неделю, чтобы отправлять по одной посылке английскому и русскому солдату, попавшим в плен. Школьники из Фонтхила посылали подарки русским пленным в лагерь Доберитц[62 - Copy of a letter from M. Ivanoff to Jefferson. November 27, 1915 // Ibid.]. Всего около 200 жителей Великобритании персонально отправляли посылки более чем 800 русским солдатам, оказавшимся в плену.

«Не хлебом единым жив человек» – истинность этой библейской мудрости с особой силой продемонстрировала война. Вместе с обращениями о помощи продуктами в письмах в Лондонский комитет направлялись и просьбы прислать «книжек популярного содержания, произведений русских классиков для грамотных обитателей лагеря»[63 - Письмо М. Выгодского к П. Г. Виноградову от 20 сентября 1915 г. // Ibid.]. Эту работу взял на себя комитет, созданный при Лондонской библиотеке, возглавил который библиотекарь доктор Г. Райт. На собранные комитетом 415 ф. ст. были закуплены книги прежде всего элементарного содержания, по которым можно было обучаться грамматике, арифметике, основам других знаний. Такой подход был полностью оправдан, поскольку, по данным анкетирования, проведенного в лагерях русской секцией Женевского общества защиты узников войны, от 30 до 6о% русских военнопленных были неграмотны[64 - Письмо А. Полякова к П. Г. Виноградову от 12 мая 1916 г. // Ibid.]. В дополнение к приобретенным комитетом изданиям около 1500 книг поступило от сочувствующих делу помощи русским военнопленным[65 - Kharitonoff P. Eating the Bitter Bread of Banishment. P. 364.].

VI

Начало Февральской революции 1917 г. П. Г. Виноградов наблюдал собственными глазами в Петрограде, находясь здесь как председатель исполнительного комитета Российско-английского общества для организации лекций о сотрудничестве союзников в ходе войны. Революционные события в России оказались полной неожиданностью для англичан, для которых известия о них прозвучали как «гром среди ясного неба»[66 - См.: ArnotR. P. The impact of the Russian revolution in Britain. London, 1967. P. 9.]. Общий подход к происходящему в России, не зависевший от политической ориентации изданий, определялся тем, что события в Петрограде оценивались с позиции их влияния на возможности союзницы по Антанте вести успешные боевые действия против общего противника. Именно через призму такого подхода анализировались взаимоотношения между Временным правительством и Советами. Причем стремление последних активно влиять на правительственную политику вначале отнюдь не вызывало резких протестов даже консервативной прессы, поскольку в самой Англии представители лейбористской партии входили в состав «военного» кабинета министров. Важнее был вопрос о легитимности и устойчивости Временного правительства и перспективах развития двоевластия.

С учетом этих мнений освещал ход событий П. Г. Виноградов. Прежде всего историк выступил против утверждения о неожиданности революции. «Ничего не могло быть более постепенного и неизбежного, чем нарастание революционного духа в России»[67 - Vinogradoff P. Some Impressions of the Russian Revolution // Contemporary Review. 1917. Vol. CXI. No. 115. P. 553.], —заявил он. Позже на страницах «Британской энциклопедии» П. Г. Виноградов в деталях развил это положение, заключив, что «разложение бюрократической системы управления, запутанность внешней политики империи, распространение экстремистских настроений среди образованных классов, нищета и недовольство простого народа»[68 - Vinogradoff P. Russia Encyclopaedia Britannica. 12th edition. 1922. Vol. XXXI. p. 309.] сделали революционные потрясения неизбежными для России.

Главным виновником революции являлось царское самодержавие, отгородившееся от общества придворной камарильей, отмечал историк. Он возражал попыткам некоторых консервативных английских газет показать его положительную роль в предотвращении гражданской войны в стране. П. Г. Виноградов достаточно убедительно доказал, что царь предпочел опереться на бездарную бюрократию, а не общественность, лидеры которой стремились к компромиссу на основе умеренной конституционной монархии, а отнюдь не к республиканскому устройству Подчеркнуть стремление и готовность лидеров либерального блока, объединяющего кадетов, октябристов и националистов в IV Государственной думе, к сотрудничеству было важно для П.Г. Виноградова не только в силу его приверженности этой идее, но и для того, чтобы создать благоприятное мнение у англичан о думском большинстве. Компромисс, считал он, был отвергнут как из-за слепоты монарха, так и цинизма влиятельных бюрократов, не способных справиться с нарастающими проблемами и надеявшихся силой оружия подавить выступления. «Секретная служба Протопопова хотела бунтов, – писал П. Г. Виноградов, – а вместо этого получила Революцию»[69 - Ibid. Р. 555.].

Главный вывод, к которому пришел историк, звучал так: «Республика стала неизбежной формой управления для Новой России»[70 - Ibid. Р. 558.]. Отметим, что П.Г. Виноградов считал более приемлемой для России «французскую модель» с шести– или семилетним президентством и ответственным парламентским кабинетом, нежели «американскую модель», с ее порождающей тупики теорией разделения властей, преувеличенной независимостью исполнительной власти и частыми выборами. Главным препятствием для использования американского опыта он считал неприемлемость для российской ситуации принципа федерализма, который являлся одним из базовых оснований американской демократии. Это свидетельствовало о неизжитых унитаристских взглядах П. Г. Виноградова и отсутствии у него четкого ответа на вопрос о путях решения национального вопроса в России.

Свою приверженность республиканскому устройству историк затем неоднократно подтверждал даже во времена, когда в стране разгорелась гражданская война и в лагере поддерживаемых им морально белогвардейцев усилились реставрационные настроения[71 - Ср.: Виноградов П. Г. «За» и «против» республики/Публ., предисл. и ком. А. В. Антощенко // ИА. 1991. № 2. С. 53–62; Vinogradoff P. Prospects in Russia // Contemporary Review. 1919. Vol. CXV. P. 606–612.]. Это требует корректировки оценки его политических взглядов как монархических. Сторонник органической эволюции общества, историк неоднократно отмечал, что наиболее благоприятным путем политического переустройства России было бы постепенное введение конституционной монархии. Революционные потрясения, причина которых в России заключалась в патологической неспособности старого режима изменить что-либо к лучшему в стране, воспринимались им скорее как неизбежное зло, нежели как сознательное творчество нового, более прогрессивного общественного порядка. Не случайно П. Г. Виноградов называл революцию переходом к нормальному состоянию общества[72 - [Конспект лекции] // HLSL MD SC. Vinogradoff’ s Papers, b. 22, f. 6, p. 47.]. Поэтому угрозу новой России он видел не в контрреволюции, а в деструктивных элементах. Устремлениям радикальных социалистов, перед которыми возникал искус воспользоваться плодами революции в узкоклассовых интересах, мог противостоять лишь крепкий союз конституционных партий (октябристов и кадетов прежде всего), которые должны были приступить к социальным реформам при поддержке умеренных социалистов.

Требованиям «демократического давления» на Временное правительство со стороны Советов и опасностям двоевластия П. Г. Виноградов противопоставлял идею расширения социальной базы Временного правительства. Широкую общественную поддержку правительству могли обеспечить земства. Необходимость такого подхода к российским делам Виноградов вновь подтвердил в статье, помещенной в либеральной «Новой Европе». В ней историк отмечал, что союз с «западными демократиями» является залогом не только победы над Германией и ее союзниками, но и условием либерального развития российского общества. Такая жесткая связь возможностей либеральных преобразований в России с участием ее в войне на стороне Антанты порождала довольно своеобразную логику суждений П. Г. Виноградова. Если самодержавие осуждалось им за то, что пожертвовало цивилизацией и правовым порядком ради сохранения бесплодных завоеваний и угнетающего господства, то революционные экстремисты – за стремление положить конец роли России как великой державы путем поддержки ее распада и отказа от национальной истории ради интернациональных мечтаний. Желание мира становилось как бы несовместимым с либеральными изменениями в обществе, поэтому вполне логичным было приветствие тех социалистических фракций, которые становились по вопросу о продолжении войны в один ряд с буржуазными партиями. В этих оценках, как и в отношении к федерализму, можно заметить пункты, ослаблявшие либеральную программу Виноградова. Во-первых, непонимание негативного отношения к войне общества в целом порождало иллюзию, что достаточно устранить неурядицы, созданные бездарным управлением царских чиновников, и она будет успешно завершена. Во-вторых, переоценка значения внешнего фактора для либеральной эволюции российского общества практически лишала этот процесс внутренних оснований.

Правда, последнее положение отчасти преодолевалось указанием на возможности активной работы городского и земского самоуправления по преобразованию социального порядка, а также на потенциальную поддержку демократической власти и порядка «весомым голосом» крестьянства, которое «менее крикливо, менее распропагандировано, менее подвижно, чем городские рабочие»[73 - Ibid. 330.]. Однако основным пафосом статьи была мысль о необходимости интеллектуального общения Англии с Россией, которое должно вытеснить германское влияние и содействовать продвижению последней по пути либеральных преобразований.

Вновь к освещению положения в России П. Г. Виноградов обратился во время июльских событий. Историк вновь подтвердил свой вывод о всенародном характере революции. «Мы и они» – так он определил размежевание в дореволюционной России между народом, с одной стороны, и самодержавием и бюрократией, формировавшейся по принципу «исключения лучших», с другой. Возвращаясь к резким критическим оценкам бюрократии, звучавшим из его уст, начиная с лекций в Кембридже в 1902 г., П. Г. Виноградов особенно подчеркивал германское проникновение в ее среду, приобретшее «пропорции и вид иностранного завоевания»[74 - Vinogradoff P. The Liberation Movement in Russia // Manchester Guardian. 1917. July 7.]. Рассматривая нарастание антагонизма между обществом и властью, он намечал традицию освободительного движения, идущего от декабристов через идеалистов 1840-х гг. (славянофилы и западники) к деятелям пореформенного периода, среди которых постепенно произошло размежевание на радикально настроенных социал-демократов, опирающихся на доктрину марксизма, и умеренных, активно работающих над практическим строительством новой России в рамках земств.

Дальнейшее смещение акцентов под влиянием июльских событий можно заметить в статье «Некоторые элементы российской революции», которая развивала конспективный набросок предшествующей публикации. Среди элементов революции были названы бюрократия, интеллигенция и крестьянство. Рабочим же, которым им отдавалось должное в успешной борьбе на улицах Петрограда весной, теперь не нашлось места из-за небольшого объема статьи и того факта, что «городской пролетариат, хотя и находится на переднем плане сейчас, возглавляется интеллигенцией и зависит от конечной поддержки крестьянского большинства населения»[75 - Vinogradoff P. Some Elements of the Russian Revolution // Quarterly Review. Vol. 228.№ 0.452. 1917. P. 184.]. В целом значение уличных боев в осуществлении революции, как считал П. Г. Виноградов, должно отступить на второй план перед либеральным земским движением, которое было основой думской оппозиции, развивавшейся от реформаторства к революции.

П. Г. Виноградов подтвердил свою мысль о том, что «самоуправная бюрократия страдала моральным недугом задолго до крушения в 1917 г.», уступая влияние интеллектуалам. Поэтому он сосредоточил свое внимание на отношениях внутри интеллигенции и связях последней с народом. Объединяющим элементом, сплачивающим все слои населения России в позитивной работе по переустройству общества, историк считал ту часть интеллигенции, которая связала свою судьбу с земским движением. К ним примыкали умеренные социалисты, дорожившие чувством патриотизма. Наибольшую опасность представляли радикально настроенные социал-демократы, в оценке которых теперь звучал тот же мотив пособничества Германии, что совсем недавно он использовал при оценке бюрократии. «Российские экстремисты, опьяненные их победой над царизмом, находят возможным поднять знамя восстания против средних классов и правительств Европы, вопреки факту, что тем самым они помогают спасти от уничтожения единственное реально опасное и агрессивное правительство»[76 - Ibid. P. 193.].

Экстремизму социалистических радикалов и городских рабочих, как полагал П. Г. Виноградов, могло противостоять крестьянство. Критически оценивая результаты освобождения крестьян в 1861 г. и особенно проведение аграрных преобразований Столыпиным, которые стали прологом к революции, историк уповал на нравственные силы народа, которые неоднократно проявлялись в истории и спасали Россию. В такой туманной надежде вновь проявлялись слабости его либеральной позиции. Органическое видение исторического процесса, при котором общество представлялось как целостный организм, не позволяло историку заметить реальные особые интересы крестьянства.

Указание на моральные качества народа имело большое значение для П. Г. Виноградова в связи с тем, что он видел культурную пропасть, которая разделяла народные массы и интеллигенцию. Это создавало угрозу принятия народом лозунгов борьбы с буржуазией, средним образованным классом, который со времен петровских реформ воспринимался в народном сознании как чужеродное явление (отметим, что Виноградов отождествлял средний класс и интеллигенцию). Поэтому неудивительно, что в августе, накануне проведения Всероссийского поместного собора, он писал о необходимости глубокой церковной реформы в России. Она должна была содействовать сближению мировосприятия народа и интеллигенции[77 - См.: Vinogradoff P. The Russian Revolution. Its Religious Aspect // Land and Water. 1917. August 2. P. 43–44.]. Немалые надежды возлагались им на московское совещание, которое историк оценил как начало понимания «многими, если не всеми, что пришло время прекратить „разрушительную работу революции“ для того, чтобы собрать воедино ее положительные достижения»[78 - Vinogradoff P. Tasks of the Conference // Times. 1917. August 28.]. В таком взгляде было больше надежды на поворот к лучшему, чем трезвого понимания ситуации в стране, надежды, которой не суждено было сбыться. Захват власти большевиками был незаконен и вел к полному разрушению государства, а значит и гибели России, считал П. Г. Виноградов.

Таким образом, в оценках П. Г. Виноградовым революционных событий в России 1917 г. проявились особенности его мировоззрения и положения добровольного эмигранта. Для их правильного понимания нужно учитывать то, что, во-первых, это был «взгляд из Англии». В своем стремлении повлиять на складывание благоприятного общественного мнения у англичан о происходящем в России историк вынужден был учитывать другие подходы к событиям, появлявшиеся на страницах английской прессы. Во-вторых, его оценки определялись его политическими пристрастиями, о которых он открыто заявил еще в 1905 г., указав на близость своей позиции к октябристам. Сохраняя приверженность умеренному либерализму, П. Г. Виноградов, однако, под влиянием революции вносил коррективы в свою политическую программу. Наконец, в-третьих, рассмотрение им событий 1917 г. в России опиралось на органическое видение исторического процесса, при котором общество представлялось как эволюционно развивающийся организм, воплощающийся в национальном государстве. Такой взгляд допускал возможность лишь назревших и утвердившихся в общественном сознании политических изменений, которые не затрагивали бы основ существования государственности. Поэтому в оценке революционных событий «по горячим следам» можно увидеть не только эмоциональное отношение к ним, но и стремление раскрыть их исторические предпосылки, определить тенденции дальнейшего развития. За всем этим проглядывает вера П. Г. Виноградова в то, что революция будет протекать по историческим законам, зная которые можно определить ее рамки. Однако более глубокие социальные преобразования превращали революцию в стихийную силу, разрушающую органическую целостность общества и, как следствие, государственность. Именно с таких позиций он оценивал ход революции после прихода к власти большевиков.

В это время Павел Гаврилович сблизился с созданным в Лондоне обществом «Народоправство». Целью общества являлось объединение тех, кто отвергал большевистское правление, как ведущее к распаду российской государственности, кто поддерживал демократически выбранное Учредительное собрание и считал республику надежной гарантией мирного и свободного развития России.

VII

Гражданская война была для П. Г. Виноградова естественным продолжением революций 1917 г. Как историк, он стремился найти историческую аналогию для понимания современных событий. Ни Парижская коммуна, несмотря на кажущееся внешнее сходство, ни Великая Французская революция не могли служить ей. В первом случае силы разрушения не были столь значительны, как в России, где к относительно маленькому слою рабочих присоединились многочисленные крестьяне и деморализованные толпы солдат. Во втором – революционеры-монтаньяры были все же патриотами, тогда как «ленинцы осмеивают идею России и совершенно равнодушны к развалу страны»[79 - Vinogradoff P. The Outlook in Russia // Welsh Outlook. January. 1918. P. 18.]. Историческая аналогия лежала в прошлом самой России. «Смутное время» – вот та призма, через которую смотрел на гражданскую войну историк[80 - Cm.: Vinogradoff P. Troubled Time in Russian History // History: Historical Association. New York, 1918. P. 1–9.]. Тем самым сутью явления становилось разложение социального организма и развал государственности. Причем опасность этого была значительно сильнее, так как немецкая агрессия (на начальном этапе гражданской войны) была страшнее польской интервенции XVII в., а духовные основы единства общества слабее из-за падения авторитета церкви.

В соответствии с таким подходом определялись глубинные психологические причины гражданской войны. Они крылись в разрыве культурного уровня наиболее образованного слоя русского общества и его основной массы, истоки которого восходили к петровским реформам и даже к допетровским временам никоновского раскола. Это позволяло определить гражданскую войну как восстание необразованных классов против образованных, которое было спровоцировано безответственной демагогической пропагандой большевиков, которых историк называл «Calibans»[81 - Vinogradoff P. Russia and the Future // Observer Sunday. March 10.1918.]. В историческом плане большевики были наследниками той радикальной части интеллигенции, которая с самого начала ставила перед собой лишь разрушительные задачи, ничего не делая для реального блага народа. Этой линии противопоставлялась деятельность той ее части, которая работала в земствах для улучшения народной жизни. За такой оценкой явно проглядывает собственная судьба П. Г. Виноградова, активно содействовавшего, несмотря на противодействие бюрократии, развитию народного просвещения на посту председателя училищной комиссии Московской городской думы. Этим объяснялось моральное осуждение власти большевиков и определение им цели гражданской войны.

Целью должно было быть устранение большевистского правления, которое П. Г. Виноградов определял как «погром». Средством – военная борьба объединившихся антибольшевистских сил внутри страны при поддержке, в том числе и вооруженными силами, со стороны союзников по Антанте. Любая попытка оправдать «реалистическую политику» поддержки большевиков, как единственной силы, способной противостоять немецким войскам (не говоря уже об изменнической попытке П. Н. Милюкова вступить в контакт с немцами), встречала резкую критику историка[82 - Vinogradoff P. «The Bolsheviks»: A Protest // New Europe. Vol. VII. No. 81. P. 71–72.]. Призывая союзников к активному вмешательству в дела России, П. Г. Виноградов использовал в качестве аргументов указания на моральный долг перед русскими солдатами, не раз спасавшими их армии во время Первой мировой войны, и на возможность того, что искры революционного пожара могут долететь и до Британских островов[83 - Vinogradoff P. The Manner of Intervention in Russia //New Europe. Vol. VII. No. 86. P. 176–178.].

Однако оправдание антибольшевистских сил и интервенции была не безусловной. П. Г. Виноградов выступал в поддержку тех сил внутри страны, которые были готовы и способны провести реформы в интересах народа, а не реставрировать прошлое. Во внешнеполитическом плане усилия лидеров стран Антанты должны были быть направлены на изоляцию и крушение большевистского режима, а также на создание такого международного порядка, который способствовал бы возрождению на демократической основе сильного русского государства[84 - Vinogradoff P. The Fate of Russia // Times. 1918. October 22.]. Это была отнюдь не контрреволюционная позиция, поскольку в результате победы над большевиками «земля останется в руках крестьян, которые ее обрабатывали веками; самоуправление будет завоевано интеллигенцией, которая жертвовала благополучием и жизнью в борьбе за него; свобода мысли и социальная справедливость одержат верх над насилием, идущим как слева, так и справа»[85 - Vinogradoff P. The Policy of the Pro-Bolsheviks // The Russian Commonwealth. 1919. Vol. I. No. 9. P. 206.]. Признавая право на независимость поляков и финнов, П.Г. Виноградов также делал значительные уступки принципу федерализма в будущем государственном устройстве освобожденной страны, тогда как в дореволюционный период он неоднократно подчеркивал неприемлемость его для России. Правда, при этом он считал, что выработка Версальской системы должна исходить из признания принципа «самосохранения и самосознания государств как исторических организмов»[86 - Vinogradoff P. The Situation in Russia // The Reconstruction of Russia. London et al., 1919. p. 9.].

В таком определении задач и условий борьбы с большевиками крылись ростки будущего видения им причин поражения антибольшевистских сил. В 1921 г. он свел их к трем основным: «несогласованности действий их [большевиков.—А. А.] русских противников, психологическим последствиям всеохватывающей революции и колебаниям враждебности к ним иностранной коалиции»[87 - Vinogradoff P. Russia at the Cross-Roads // Contemporary Review. Vol. CXIX. 1921. P. 739.]. Фатальное отставание белых в восприятии результатов революции вело к тому, что поддержка населения, которую могло укрепить проведение аграрных преобразований в отвоеванных районах, оборачивалась недовольством и ненавистью после продовольственных реквизиций. К тому же формирование окружения А. В. Колчака, А. И. Деникина, П. Н. Врангеля из представителей прогнившего ancien regime, коррумпированной бюрократии и своекорыстных помещиков воспринималось как возвращение дореволюционных порядков. В условиях, когда произошло

крушение всех освященных временем институтов и верований – самодержавия, церкви, традиционной производственной дисциплины, семейных связей, торговли, денег, утверждение идеалов нового времени напоминало историку danse macabre, ведомый под аккомпанемент насилия, лицемерия, кощунства и похоти. Если даже образованные классы в этих условиях «потеряли голову», то что можно было требовать от неграмотных крестьян, полуобразованных рабочих и отчаявшихся солдат. Вновь возвращаясь к сравнению со Смутным временем, историк подчеркивал, что тогда ведущие идеи религии, морали и социального порядка были проще и яснее. Наконец, союзники могли и должны были помочь, но среди их политических лидеров не оказалось фигур калибра Питта или Веллингтона. Некоторые империалисты по старинке стремились к ослаблению России любой ценой; радикалы, верившие в абсолютное стремление русского народа к свободе, готовы были поддержать Ф. Э. Дзержинского, который подчинил страну репрессивному контролю; социалисты, боготворившие В. И. Ленина, готовы были приветствовать его тиранию– давал расширенное объяснение непоследовательной политике союзников историк.

Разочарование в ходе дел на родине привело к тому, что в 1918 г. П. Г. Виноградов принял английское подданство, а с 1921 г. практически перестал публично откликаться на события в России, которые шли не так как виделось и желалось им в дореволюционный период. В последние годы он много путешествовал, читая лекции по приглашению ведущих университетов мира. В 1921 г. его аудиторию составляли студенты Лейдена, Брюсселя, Гента. В 1923 г. он совершил большой тур через всю Америку, выступая с лекциями и проводя семинары в Уильямстаунском институте политики (Массачусетс), в университетах Калифорнии (в Беркли), Мичигана, Мэдисона (в Висконсине), в Йельском и Колумбийском университетах, в университете Дж. Хопкинса. В следующем году он вновь посетил Уильямстаун, а также институт сравнительного изучения культуры в Осло и университет г. Упсала (Швеция).

Новым знаком признания научных заслуг П. Г. Виноградова стало присуждение ему докторской степени honoris causa Сорбонной. Подготовленный историком для чтения в клубе истории права в Париже доклад «Некоторые проблемы истории англо-нормандского права» свидетельствовал, что он по праву заслужил это высокое звание[88 - См.: Barnes Th. Notes from the Editors for the Collected Papers of Paul Vinogradoff. Derlan, New Jersey, 1995. P. 18–19.]. Однако текст был зачитан французским профессором П. Колине из-за болезни Павла Гавриловича. Простуда, которая не вызывала сначала опасений, обернулась осложнением, приведшим к смерти историка 19 декабря 1925 г. Отпевание прошло в русском храме на улице Дарю. После кремации прах историка был перевезен в Оксфорд, где и захоронен.

* * *

П. Г. Виноградов был воистину гражданином respublicae litterarum, космополитичной по своей сути. Жизнь его оказалась разделенной между Россией и миром, что требует при публикации его работ некоторых уточнений чисто технического свойства, касающихся вопросов датировки и написания имен. Датировка событий, произошедших до 1 февраля 1918 г. в России, и документов, относящихся к ее истории (исключая международные соглашения), приводится в данном издании по Юлианскому календарю. События заграничной жизни и письма, отправленные из-за рубежа, датируются по Григорианскому календарю. В ряде случаев, когда П. Г. Виноградов в зарубежных публикациях использовал датировку по Григорианскому календарю относительно российских событий до 1918 г., она дополнена датами по Юлианскому календарю или это оговаривается в комментариях. Написание иностранных имен и фамилий сохранено в авторской версии с указанием в комментариях возможных изменений в их написании. Цитаты из произведений русских литераторов и ученых, приводимые П. Г. Виноградовым в иностранных публикациях обычно в сокращении, найдены и выверены по современным автору изданиям или, в случае невозможности это сделать, по авторитетным современным републикациям. В них сделаны купюры, отмеченные многоточиями в квадратных скобках, чтобы было понятным использование цитат П. Г. Виноградовым. В издании сохранены примечания, сделанные автором. Они приводятся в виде постраничных сносок и отмечены звездочкой. Комментарии оформлены в виде концевых сносок, причем по техническим причинам в ряде случаев знак сноски ставился после указания в тексте на авторское примечание, а комментарии давались к упомянутым в этом примечании именам.

Помощь в переводе цитат с немецкого языка была оказана моим другом Игорем Ермаченко, а с французского – моей коллегой Ольгой Смирновой, которым я искренне благодарен.

Славянофилы и западники

И. В. Киреевский и начало московского славянофильства