Четыре месяца темноты

– Много. Больше, чем за всю предыдущую жизнь. Только за это не награждают медалями и похвальными листами. И убивать, как в реальном бою, никого нельзя. Хотя иногда очень хочется.

Он бросил сыну тряпку.

– Станешь совершеннолетним – будешь решать, с кем жить. Протри свой велосипед. Каждый день он должен выглядеть как новый.

Андрей стал отковыривать засохшую грязь с рамы и педалей.

– Если мне нельзя к тебе переехать… То хотя бы скажи, как мне с ней быть? Я ведь тоже ору в ответ.

– Попробуй отшучиваться. Желательно, чтобы шутки были над собой, а не над ней. А еще уясни…

Отец вдруг близко наклонился к нему, и Андрей почувствовал запах пота, железа и лосьона для бритья.

– Она была живой, как правая, – отец похлопал здоровой рукой левую, и послышался глухой звон. – Знаешь, что это значит? У нее были пальцы, они все чувствовали и могли согнуть медный гвоздь. Принято считать, что человек, который потерял конечность, становится несчастным. Это бред. Он остается таким же. В физическом плане он, конечно, ограничен, но если хочешь знать, даже приобретает кое-какое знание. Знание о том, что его не будет однажды на свете, как нет уже этой некогда живой части тела. Понимаешь, о чем я? Части его уже нет в этом мире. Не будет и остального. Можно исчезнуть разом или по кусочкам – разницы нет. Думать об этом полезно. Знать, что ты ограничен временем своего существования на земле. Ограничен я, ограничен ты, ограничены твоя мать и бабушка. Все они исчезнут, как исчезла часть меня. Хочешь знать, что я думаю о характере твоей мамы? Мне теперь безразлично, какой у нее характер. Я бы попробовал все вернуть, попросить прощения, помириться с ней. Потому что мне не хотелось бы исчезнуть из этого мира, оставив после себя развалины.

– Так почему, почему бы вам не сделать так?! – спросил Андрей, чувствуя, как к горлу подкатывает ком, и держась, чтобы на глаза не навернулись слезы.

Отец отодвинулся и принялся работать ключом.

– Почему? – чуть не крикнул юноша.

– Потому что прощение всегда касается двух сторон. Нельзя помириться, если тебя не простили. Заканчивай с уборкой.

Андрей усердно начал тереть тряпкой руль. Хватит этих разговоров. Он больше не будет говорить о семье. Не задаст ни одного вопроса. Ничего не вернуть – это уже давно понятно.

Кажется, он расстроил отца, а тот приехал в таком бодром настроении. Отец этого не заслуживает, как и всего того, что о нем говорят.

Юноша выжал тряпку и провел по блестящему корпусу велосипеда. В раме отражалось его лицо, оно стало растянутым и кривым. Аладдин трет волшебную лампу – и появляется джинн!

«Какие три желания ты бы выбрал? Чтобы мы все снова жили вместе? Чтобы бабушка выздоровела и помолодела? Чтобы я стал музыкантом или кем-то еще… А кем стать? Мне даже не придумать третьего желания…»

Отец перевернул свой велосипед и надавил на руль и седло, чтобы проверить, накачаны ли колеса.

– Теперь давай посмотрим, что у тебя с тормозами. У меня, например, с ними всегда было не очень.

«Он еще и шутить умудряется на эту тему!»

Юноша вспомнил тот случай, когда отец ударил старшеклассника. Никто не рассказывал ему подробностей. Самого Андрея физически никогда не наказывали, только в детстве он пару раз схлопотал по мягкому месту, но и то заслуженно. Он помнил и того старшеклассника: брат его сидел в тюрьме, да и самого его не забирали только потому, что он был несовершеннолетним. В школу ходил, чтобы играть с ребятами в кости и зарабатывать таким образом деньги на выпивку. Потому Андрей и не верил до сих пор слухам, будто отец тогда мстил парню за что-то. Вроде бы тот старшеклассник обидел кого-то на глазах у отца.

«Только не вздумай заговорить об этом». Андрей чувствовал свою вину. Злой длинный язык, вырвать бы его и выкинуть вон. Парень попытался сменить тему:

– На следующей неделе я посижу с бабушкой, если ей не станет легче. Она обычно просит меня сыграть на гитаре. Я тренируюсь, а она любит слушать.

Отец кивнул.

– Я как раз хотел тебя попросить.

Наконец они вывезли велосипеды из гаража. Юноша посмотрел на старенький спортивный велик отца – с тонкими шинами и изогнутым рулем. При езде он не издавал шума.

– Почему ты каждый раз так трясешься за свой велосипед? Все смазываешь, проверяешь…

– Я не трясусь. Это нужно, чтобы оставаться в форме. Ты думаешь, в бою люди умирают только из-за пуль и взрывов? Большая часть погибает из-за того, что не вычистили свое оружие от песка, не поменяли воду во фляге, не проверили снаряжение перед походом или пошли в ботинках, которые жмут, натерли мозоль и слегли с гангреной. А сколько тысяч не надели вовремя касок, не пришили пуговицу и вспомнили об этом только в лютый мороз.

– Но мы же не на войне, пап.

– Ошибаешься, – сказал Штыгин-старший, садясь в седло, – если я не проверю спортивный снаряд, то какой-нибудь девочке с косточками нежными, как у курочки, это может стоить жизни.

– Ты всегда таким был? Таким дотошным…

– Я не рассказывал тебе, как после армии мы пили воду из фонтана фуражками?

– Рассказывал. Здорово вас сушило… – Юноша не знал, как лучше спросить, чтобы это не выглядело глупо. – Пап, ты знал, кем будешь, в моем возрасте? В четырнадцать?

– А зачем ты ходишь в школу? Смотри, какие предметы у тебя получаются, и выбирай.

– Никакие. Мне скучно почти на всех.

– К нам пришел новый учитель биологии. Может, с ним тебе будет интересней.

– Новый учитель? Да ты что? Проверим его на досуге.

– Я тебе проверю! И не вздумай забивать на уроки.

«“Сын физрука”, – вспомнил вдруг Андрей. – Кто-то может называть меня Аладдином, Элом или просто по имени. Но они все равно будут перешептываться за моей спиной».

Одному такому шептуну, который назвал его «сыном инвалидика», Андрей однажды выбил молочный зуб.

Отец надел солнечные очки и крепко обхватил правой рукой руль. Левую он также закрепил на руле. На солнце блеснула сталь. Юноша тоже умел ездить с одной рукой, но не так долго, как отец.

Они тронулись в путь. Ветер весело задул в лицо.

– Батя, ты похож на терминатора, – сказал с улыбкой Андрей.

– А ты на грабителя банка, – парировал Штыгин-старший, – отличная компания. Куда едем?

– На самый высокий холм в Городе Дождей.

– Халявщик. И где такой найдешь на нашей-то равнине?

– И все же одна высота у нас есть. Боишься, слишком далеко для твоих костей?

– Смотри, не ной потом, чтобы я взял тебя на багажник, когда станет темно и завоют волки.

Отец шутливо вильнул в сторону Андрея, подрезал его и вернулся на свою линию. Юноша рассмеялся и ушел в сторону.

Это был чудесный день, вернее, его остаток. Приключения, брызги солнца, свежий ветер и раскачивающаяся спина отца на расстоянии вытянутой руки от тебя. Приятное утомление в ногах. Купленные в попавшемся по дороге магазине хлеб, сыр и колбаса – все это они смели с большим аппетитом и запили холодной водой из фляги. Дороги с потрескавшимся асфальтом и парковые аллеи, песчаные заброшенные лесные просеки. Мелькающие сосны и березы, папоротники, случайные прохожие, светофоры, гудящие автомобили, летящие листья.

Когда они достигли вершины холма, запыхавшиеся и довольные, солнце уже медленно ползло к горизонту. Город Дождей просматривался как на ладони, но он был слишком огромен, чтобы можно было разглядеть отсюда его границы.