Четыре месяца темноты

Вопреки распространенному мнению о том, что работа, связанная с детьми, молодит человека, Фаина, хотя ей не было еще тридцати пяти, выглядела выцветшей и потускневшей. Тонкие волосы на голове висели безжизненно, лицо всегда было бледным, движения нервными и быстрыми. Одевалась она так, что порой ее можно было не заметить на фоне серой стены. Только глаза все еще лихорадочно горели.

К тому же Фаина Рудольфовна в последнее время много корила себя.

Она не умела отказывать, и на нее вешали слишком много работы с документами; она ничего не успевала, потому что всегда суетилась. Уроки ее получались скомканными: она торопилась дать много и сразу, но из-за этого ученики запоминали меньше.

«Однако, – думала она, – меня нельзя упрекнуть в равнодушии к каждому отдельно взятому ребенку». Фаина Рудольфовна всех знала по именам, от нее невозможно было что-то скрыть, она помнила, у кого какой долг и кто не выполнил задание…

В животе уныло заурчало.

«Я ела на прошлой перемене… – Голова была как в тумане, она старалась не замечать сосущей боли и продолжала вести урок. – Почему же я готова смести весь школьный буфет?»

– Итак, еще раз повторяю вопрос. – Учительница истории обвела глазами шумящий класс и привычным взглядом отметила, что ее слушают два-три человека. – Зачем римские воины, уходя из разрушенных городов, засыпали окрестные поля солью?

Каштанов весь извивался, его глаза навыкате и вечная ухмылка, его повороты, вставания, лягание, ржание и тычки, его безостановочная болтовня – все это медленно сводило Фаину с ума. Снова и снова, каждый урок – без облегчения, без изменений. Разговоры с родителями, пересаживание с одной парты на другую, замечания, постановка на учет… ничего не действовало.

Шепотов опять под партой играл на планшете. Зачем родители купили этому бездельнику планшет – для каких дел? Он поглядывал на нее время от времени, проверяя: видит или нет? Его лицо выражало страх и удовольствие одновременно, но это были не глаза мальчика, а мутный взгляд компьютерного наркомана. Снова и снова: отбирали устройства, вели беседу, звонили родителям. Ничего…

– Повторяю: зачем? – рявкнула Фаина, поморщившись.

– Что зачем? – Каштанов по-лошадиному осклабился.

– Римляне посыпали поля солью… – сказала Фаина, сознавая, что не должна была повторять, что повторила неполно, и сейчас будет хуже.

– Чтоб росли соленые огурцы? – Ергольцева закрутила на палец локон и посмотрела сквозь очки на подругу: оценит шутку или нет.

У Фаины кружилась голова, она оперлась на стол.

– Еще варианты.

– Мы не знаем.

– Подумайте.

– Говорите уже, Фаина Рудольфовна!

Учительница отрицательно покачала головой.

– Чтоб лизать землю! – Каштанов загоготал над собственной шуткой, одновременно кинув остатки ручки в Ергольцеву.

– Ну, ты и придурок. С тобой даже не сидит никто!

– Тихо!

– Вы слышали, как она меня назвала, Фаина Рудольфовна?!

– Ты останешься после урока убирать класс.

– А че я опять?

– Фаина Рудольфовна, можно ответить?!

Фаина с облегчением повернула голову на голос. Но это было не совсем то, что нужно. Руку подняла девочка, которая знала учебник лучше своей учительницы.

– Отвечай, Тамара.

– Может быть, на земле, в которой много соли, ничего не растет?

– Томка, не умничай! – осклабился Каштанов.

Девушка, худая, как спичка, больше похожая на мальчишку, повернулась к нему и сказала твердо и резко:

– Не умничать? Кто-то же должен унять словесный понос, который из тебя хлещет. Посмотри вокруг, малыш – от твоих шуток все хотят выйти погулять.

Класс одобрительно захлопал, кто-то даже присвистнул. Каштанов перестал кривляться и раскрыл рот. По уровню развития в девятом классе он вел себя как семиклассник. Тамара как ни в чем не бывало повернулась к учительнице.

– Прошу прощения. Мы говорили о соли. У меня просто бабушка на даче солью посыпает те места, где не хочет, чтобы сорняки росли.

Фаина Рудольфовна хотела сказать «правильно», но вместо этого почувствовала приступ тошноты. Она позеленела, бросила «прстите» и выбежала из класса.

– Рудольфовне приплохело.

– Заткнись, Каштанов. Ну ты и идиот! – Ергольцева брезгливо бросила в него огрызком его же ручки.

– Сама заткнись.

…Фаина подошла к раковине и начала осторожно смывать растекшуюся тушь. Она надеялась, что в классе не было слышно, как ее тошнило.

В туалете было душно, и она приоткрыла окно. Ей совсем не хотелось возвращаться в шумный класс – она вдруг подумала о том, как беззащитна.

Пожалела себя? Нет. Это что-то другое…

Как это «беззащитна»? Чужие дети вдруг показались ей опасными? После семи лет работы с ними? Нет, ерунда! Да, они опасны, но не для меня. А для кого же тогда?

Вдруг она начала догадываться, как будто пробираясь сквозь пелену, еще боясь признаться себе. Неужели? Сейчас?

Она потрогала пальцами живот и подошла к зеркалу, встала боком, потом другим, но ничего нового не заметила. Закрыла глаза и постаралась почувствовать, одна ли она здесь.

И ей показалось, что есть кто-то еще.

Фаина начала отсчитывать, и получилось, что дитя должно появиться на свет летом. Летом – когда она выспится, когда кожа ее хоть немного загорит, когда она перестанет жаловаться мужу на работу, когда бирюзовые стрекозы на юге начнут танцевать над кронами платанов свои брачные танцы, а на балконе будет сушиться белье. И повсюду будет пахнуть морем.

Ее щеки порозовели. Что, если так?

В любом случае впереди еще четыре месяца темноты, потом холодная, но короткая весна.

«Я выдержу их. Мы выдержим. Вместе».

Ей стало немного легче. Она поправила складки на юбке и пошла на урок.