Летаргия. Уставший мир

Пустой… Почему у них нет детей, которые заполнили бы комнаты весёлым смехом? Роман Вешников вздохнул и посмотрел на улицу, где осенний ветер гнал вдоль фасада стайку жёлтых листьев и прозрачный, как привидение, целлофановый пакетик.

– Ну что ты снова вздыхаешь? – спросила Ева, чуть улыбаясь.

Она сидела в самом дальнем углу кофейни и вязала новый чехол на деревянный стул. Уже половина стульев в «Письмах» были одеты в эти тёплые цветные телогрейки.

Вешников, явно скучая, подошёл к календарю и сдвинул пластмассовую рамочку на 4 октября 2021 года.

В этот момент в тысячах километров над кофейней «Письма», на космической станции, китаянка Джи Мэй порезалась перочинным ножиком, готовя себе завтрак.

«Понедельник, – мысленно отметил Вешников. – Понедельник у нас – день безделья. Опять никто не придёт. – Он посмотрел, как Ева, низко опустив на нос очки, ловко перебирает спицами, плюхнулся на стул и ещё раз вздохнул: – Как она меня терпит?»

– Пупсик!

– М-м? – откликнулась Ева, не отрываясь от вязания.

– Как ты себя чувствуешь сегодня?

– Бывало и получше. Совсем нет сил.

– Я забыл тебя спросить, – начал он медленно, так, как говорят люди, привыкшие подолгу сидеть в тишине. – Что сказал врач?

– Врач… – повторила она рассеянно. – Ну а что он может сказать? Пока всё без изменений.

«Что без изменений?» – хотел спросить муж, потому что она должна была сходить к двум врачам: гинекологу и онкологу. Но не успел, потому что дверь скрипнула и колокольчик тренькнул, сообщив о приходе клиента.

В кофейню вошёл молодой человек небольшого роста с крупной головой и массивным лбом. На угрюмом лице росла густая борода и закрученные усы, наподобие тех, что были модными в начале двадцатого века. Он посмотрел на супругов тяжёлым взглядом, в котором мелькнула насмешка.

Хозяева кофейни называли его между собой Логарифмом. Так как он постоянно считал вслух, сидел скрючившись и, говоря откровенно, был не самым желанным гостем, потому что не любил платить.

– Подвешенный кофе остался?

– Доброе утро! – Вешников поднялся со стула, вежливо улыбнулся, но при встрече с грозным взглядом собеседника сник и опустил глаза. – Да, последний.

Он с сожалением перечеркнул единственную белую палочку на меловой доске, обозначавшую подвешенный кофе – какой-то редкий посетитель решил проявить щедрость и заплатил за две кружки: себе и незнакомцу. Дальше бариста начал неторопливо и осторожно готовить напиток.

Логарифм прошёлся вдоль полок с книгами. Взял одну, полистал. Ева бросила на него короткий взгляд поверх очков, подняла бровь и спросила:

– Желаете что-нибудь ещё?

– Смотря что вы готовы мне предложить.

– Завтрак. Пирог с брынзой, крендель с маком или круассан.

– Три… – пробормотал Логарифм. – Три продукта.

– Что вы говорите?

– Три или пять. Можно ли считать мак и брынзу как отдельный вид или правильнее будет классифицировать…

– Я вас не слы-ышу! – пропела хозяйка.

Он ничего не ответил, уселся за столик, уставился в книгу и принялся читать, шевеля губами. Ева взглянула на мужа – тот только недоумённо пожал плечами и понёс кофе посетителю.

Тут колокольчик снова тренькнул, и с улицы в кофейню вошла гигантская газета. Вешников моргнул и только через секунду понял, что перед ним не газета, а сутулый старик в пожелтевшем от времени плаще с росписью из печатных букв, бегущих по рукавам и полам.

Старик, похожий на древнего карабкающегося богомола, взбирался по ступеням медленно, опираясь на деревянную трость. Пригладил ладонью жидкие седые волосы.

Никанор Степанович Саблин заходил в кофейню раз в неделю, перед встречей с хором ветеранов. С самого первого дня знакомства он представился хозяевам кофейни бывшим военным лётчиком. И хотя этого гостя супруги знали и любили, он был совсем не тем клиентом, который помог бы им покрыть ежемесячную аренду помещения.

– Доброго! – бодро поздоровался старик, стуча тростью об пол, и Роман Вешников заметил треснувшую ручку, обмотанную изолентой. Бывший сомнолог вздохнул: вот кому нужно было отдать подвешенный кофе.

– Мне как обычно, сынок.

Вешников засуетился у стойки, начал радостно забивать рожок молотыми зёрнами. А Никанор Степанович извлёк из кармана потёртый бумажник и принялся отсчитывать мелочь.

– Как ваше здоровье? – спросила Ева. Она поднялась с места, подошла ближе и отодвинула стул, чтобы ветеран мог сесть.

– Представь, милая, каждый день я встаю как будто с похмелья, хотя ничего не пил накануне. Тело моё чувствует себя так, словно вчера я сотню раз входил на моём Иле в штопор. Но жаловаться нет смысла, когда половина твоих дружков уже в могиле. Лучше уж ковылять понемногу, чем кормить червей.

Логарифм хохотнул, почесал бороду.

– Старость – похмелье молодости. Забавно, забавно… – сказал он себе под нос, не отрывая глаз от книги. – Даже если разваливаешься на части, лучше существовать, чем исчезнуть…

Вешников нахмурился и окинул гостя недобрым взглядом. А Саблин, кажется, ничего не услышал.

Однажды Ева сказала мужу, что Никанор Степанович неплохо сохранился и довольно активен для своих лет. Вешников возразил, мол, такие люди особой закалки – чего уж тут удивительного? Вот и Логарифм как будто бы в чём-то подозревал этого замечательного человека.

Ева вернулась к вязанию, застучала спицами.

– Когда следующее выступление?

Старик отхлебнул горячий кофе, довольный, погладил себя по бритой щеке.

– В конце месяца. Собираемся грянуть «Смуглянку», дочка. Для подрастающего поколения.

– Снова выступаете в школе?

– Угу.

Логарифм цыкнул, ухмыльнулся.

Ева опустила спицы.

– Что вас так смешит?

– Скорее, кто. Современные школьники, – немедленно ответил бородач. – Завучи и учителя приведут их в актовый зал и заставят целый час слушать старые песни. Им нужно будет делать вид, что всё это очень интересно, а в голове одна мысль: «Побыстрей бы отсюда сбежать».

Ева поморщилась, а Никанор Степанович, кажется, впервые заметил, что в кофейне ещё кто-то есть.