Ельцин как наваждение. Записки политического проходимца

Но раз я обещал, надо что-то придумать. Вот только что?

Не знаю, как выглядела рассадка делегатов прежних партийных съездов, но на нынешнем она, по замыслу устроителей, должна символизировать демократизм и равенство. Так, нашу столичную делегацию, в которой намного больше, нежели в других, людей сановных и известных всей стране, разместили не в партере перед глазами президиума, а в левой ложе амфитеатра. Для выступающих делегатов это, конечно, не очень удобно, далековато до трибуны, но для бессловесных вроде меня имеет свои плюсы. Например, если вдруг возникает необходимость, можно в ходе заседания покинуть зал, не рискуя получить персональное замечание от председательствующего. А еще в ложе проще общаться друг с другом, чем мы и занимаемся, когда речь очередного оратора не рождает никакого интереса, а таких, увы, немало, если не сказать жестче, – большинство.

Мой сосед – министр внутренних дел Вадим Викторович Бакатин. По всей видимости, ему непросто сочетать участие в работе съезда с текущими служебными обязанностями, от которых его никто не освобождал. Поэтому он то появляется рядом со мной, то его кресло пустует. Но когда он в зале, успеваем перекинуться словами о происходящем.

– Хочу попросить вас о помощи в одном деле.

Полушепотом рассказываю министру о больной лейкозом питерской девочке, о том, что ей надо срочно выехать на лечение в Германию, что у ее родителей нет загранпаспортов, а на их оформление может уйти несколько месяцев. Конечно, существует определенный порядок, и пока его не отменили, паспортисты обязаны его выполнять. Но ведь это особый случай, каждый день на счету!

– У вас есть координаты этой семьи? Дайте мне, постараюсь помочь.

Не знаю почему, но мне не верится, что Бакатин найдет время заняться моим вопросом. А то, что пообещал, так это еще ничего не значит. Я много общаюсь с сильными мира сего и привык к тому, что они почти никогда не говорят «нет». Пообещать, но не сделать, и даже не объяснить причину – это обычная манера общения сановников нынешней политической эпохи.

…Утреннее заседание, как и вчера, началось с бурного обсуждения ничего не значащих процедурных вопросов. Кресло рядом со мной пустует. Видимо, министру снова не до того. Но и я не собираюсь тут сидеть до «вечерней дойки» – лишь только председательствующий объявляет перерыв, спешу к себе на улицу Правды. Благо на время съезда мне время от времени выделяют персональный автомобиль – видавший виды раздолбанный редакционный «Рафик».

В редакции обычная для этого времени рабочая суета, но мое появление у многих рождает желание отвлечься от дел и расспросить, что там и как. Поэтому к себе в Рабочий отдел попадаю не сразу, а после несколько «летучих» политинформаций. У себя на столе нахожу кем-то оставленную записку: «Павел, тебе звонили из Ленинграда, благодарили за помощь, сказали, что вопрос с паспортами решен». Вот тебе и министр! А я думал, просто отговорился. Вот ведь как можно ошибиться в человеке! Видать, сановное бытие не всегда определяет гражданское сознание.

Если бы не она, не эта записка, я бы, пожалуй, на вечернее заседание пропустил – тяжко подолгу слушать словопрения, пустые, как прошлогодний орех. Но надо поблагодарить министра за помощь и сказать, что он меня приятно удивил.

Бакатин здоровается и сразу же вновь погружается в изучение лежащих на коленях бумаг. Ни слова о том, что связывался с Ленинградом и дал указание ускорить выдачу паспортов родителям тяжело больной девочки. Мне в голову вдруг приходит мысль: «А, может, это не он? Может, какой-нибудь чиновник питерский вошел в положение людей да решил их вопрос на свой страх и риск?». На всякий случай захожу издалека:

– Вадим Викторович, вам не удалось что-то выяснить в Питере по моей просьбе?

Бакатин отвечает, не отрывая взгляд от бумаг:

– Все нормально, через пару дней получат паспорта.

– Спасибо вам огромное! Как все просто, когда есть возможность попросить министра! Неужели сотрудник ОВИРа сам не мог войти в положение?!

– А он и не должен «входить в положение». Он должен работать строго по правилам, ни в чем не отступая от них. А то, что правила эти устарели, что работают не на гражданина, а против него, что выезд из страны требует демократизации, так это наша с вами забота, а не его.

– Вы думаете, с ними, – киваю в сторону партера, занятого ликующими по сигналу посланцами среднеазиатских компартий и русской глухой провинции, – что-то удастся переменить?

Бакатин неопределенно пожимает плечами. Может, не хочет откровенничать с малознакомым человеком, да к тому же еще и журналистом, а, может, тоже руководствуется жизненным правилом: «Ты помог – забудь, тебе помогли – помни». Хорошо бы так…

В коротком перерыве между заседаниями встречаю Льва Суханова. Тот, с неизменной папочкой под мышкой, степенно прохаживается в холле Дворца съездов. Сейчас мой давний знакомец явно не «при исполнении», поскольку шефа он, по обыкновению, поджидает с иным, торжественно-напряженным выражением лица. Совсем как у солдата перед присягой. А еще не позволяет себе отвечать на приветствия лиц иной политической ориентации. Так было всегда, а после того, как Ельцин возглавил Верховный Совет РСФСР, это стало особенно заметным. Сейчас же он открыт для всех – расслаблен, улыбчив и дружелюбен.

– А что, шеф не на съезде?

– Что ему тут делать? Говорильня!

В этом я с ним не могу не согласиться – чем ближе к концу, тем явственней становится бесплодность партийного слета. Восславляют то, чего уже давно нет. Требуют того, во что и сами уже не верят. Какая-то фантасмагория. Поминки по еще не почившей, но уже неживой партии.

– Когда он хочет заявить о выходе из КПСС? В последний день или раньше? Хотелось бы знать заранее.

– Узнаешь. Он, кстати, несколько раз спрашивал о тебе. Ты бы в перерыв съездил к нему в Белый дом. У него к тебе серьезный разговор.

Я догадываюсь, о чем может пойти речь, – о том, чтобы перейти на службу в аппарат председателя Верховного Совета РСФСР. Мне, конечно, льстит, что я не забыт, но расстаться с «Комсомолкой» пока не готов. Уж больно мне там комфортно. Хотя, если на съезде одержат верх коммунистические ортодоксы, мои творческие перспективы в советской прессе станут довольно призрачными. Вот тогда, возможно, и скажу «да».

Говорят, еще совсем недавно правительственное здание России на Краснопресненской набережной было настоящим сонным царством. По большому счету, здесь ровным счетом ничего не решалось, и чиновники предпенсионного возраста неторопливо оформляли решения, уже принятые на союзном уровне. Сейчас же в его коридорах кипение страстей. Атмосфера, схожая с вокзальной, – кто-то опаздывает, кто-то потерялся, у кого-то пропал багаж. Новоявленные обитатели ничем не похожи на аборигенов. Переполнены кипучим желанием совершить нечто великое, но что именно и как, об этом, похоже, еще не ведают.

В приемной Ельцина никого. Вход в нее от депутатских набегов оберегает многозначительно— неприступный Саша Коржаков, на днях зачисленный в штат Верховного Совета и провозгласившей себя руководителем того, чего покуда нет даже на бумаге, – Службы безопасности.

– Лев Евгеньевич передал, что шеф хочет со мной поговорить.

– Жди. Сейчас узнаю.

В Ельцине определенно произошла какая-то перемена. Причем к лучшему. Чувствуется сверхнормативный заряд жизненной энергии. Это здорово.

– Ну, что там у вас на съезде? Все такое же пустословие? Славите Горбачева? Не надоело?

Надоело. Конечно, надоело. Если бы до него мы не видели заседаний съезда народных депутатов СССР с их кипением страстей, то, возможно, и этот партийный форум воспринимался бы несколько иначе. Но сейчас смотреть на него без тошноты нет никаких сил. А уж участвовать в его работе – и подавно. Ельцин слушает мой рассказ и, чувствую, согласен с такими оценками.

– Вы ведь в составе столичной делегации? – киваю в ответ. – И что говорят москвичи? Каков их настрой? У вас ведь там немало партаппаратчиков. Какое они производят впечатление? Они-то за кого?

– Партаппаратчиков, конечно, хватает, – мне вдруг вспоминается Бакатин и его помощь питерской семье, – но вы знаете, Борис Николаевич, среди них встречаются очень даже вменяемые люди.

– Вот как?

Рассказываю про министра, про свою просьбу и про то, как тот на нее откликнулся. Ельцин слушает и, чувствую, как в нем нарастает раздражение. Ему определенно не нравится эта история.

– Ладно, все это после у себя в «Комсомолке» опишете, чтоб уж вся страна узнала про то, как вы с Бакатиным помогли больным артистам, – Ельцин резко встает, давая понять, что ему не до пустых разговоров. – Закончится съезд, сразу приезжайте ко мне. Договоритесь о времени с Львом Евгеньевичем. Будет серьезный разговор.

Всю дорогу от Белого дома до метро «Краснопресненская» (а идти не более десяти минут) пытаюсь разобраться в происшедшем и найти ответ на вопрос: что его так задело в моем рассказе? Допускаю, что это какая-то застарелая неприязнь лично к Бакатину, хотя мне об этом ничего не известно. Но, скорее всего, тут что-то другое. Возможно, партаппаратная ревность. Если разобраться, их карьеры будто писаны под копирку. Оба начинали с руководства строительными главками. Оба прошагали по всей обкомовской лестнице и доросли до руководства крупными областными парторганизациями. Оба, благодаря новациям Горбачева, оказались в Москве на высоких партийных и правительственных постах. Они, как одноклубники, перешедшие в сборную – каждый хочет стать в ней главным форвардом и, зная все достоинства и недостатки конкурента, считает, что у того для этого нет ни сил, ни опыта.

Взять хотя бы тут же историю с паспортом…

Вспоминаю сказанное Ельциным несколько месяцев назад: «Ты сделал добро – забудь…». И ведь он действительно забыл! Сколько у нас после этого было встреч, – ни разу не вспомнил про то, как помог больным лейкемией. А тут вдруг на тебе – взъерепенился! С чего вдруг такая реакция? С того, что «нарисовался» Бакатин со своей помощью, и ему, Ельцину, про нее рассказывают, как о проявлении бескорыстия и благородства. Как такое прикажете понимать?! Я, понимаешь, помогаю, а другие купаются в вашей благодарности, так выходит?!

Если жизненные правила мешают политическому соперничеству, они обесцениваются и теряют смысл. У политиков соперничество первично.

Прошло чуть более года, и Ельцин, уже президент Ельцин, сделал Вадиму Бакатину, руководителю госбезопасности развалившегося СССР, такое предложение, от которого тот не смог не отказаться. На том и закончилась его политическая карьера в новой России…

Глава 6

В ожидании путча

Новый 1991 год встречаю с родней, которая, несмотря на то, что уже больше года видит меня лишь ранним утром да поздней ночью (прихожу домой, только чтоб переночевать, принять душ и переодеться), продолжает относиться ко мне как к полноправному члену своей семьи. Правда, я не уверен, что смогу в полном объеме соответствовать их праздничным ожиданиям. Уж больно отвык сидеть дома. Вот уж третий день мучаюсь от того, что не знаю, чем бы себя занять.

– Сынок, тебя к телефону просит какой-то Ряшенцев.

– Не «какой-то», а президент компании «Российский дом»!

– Раз торгаш, значит, жулик, – мать с презрением относится к рыночным новациям и не верит в возрождение русского купечества. – Так и знай, я тебе в тюрьму передачи носить не буду!

Я устал от того, что с Ряшенцевым едва ли не каждый день случаются какие-то неприятности – то прокуратура возбуждает в отношении него уголовное дело, то КГБ устанавливает за ним слежку, то таможня не пропускает какие-то грузы, то в Венгрии при попытке сбыта военного имущества задерживают его сотрудников. В общем, скучать он мне не дает.

– Ну, и чем на сей раз удивишь?