Мистер Муллинер рассказывает

Как долго Арчибальд Муллинер спал, ему осталось неизвестно. Он проснулся через несколько часов со смутным ощущением, что где-то совсем рядом разразилась гроза редкой силы. Но когда туманы сна порассеялись, он понял, что ошибся. Разбудивший его рокот был не громом, а чьим-то храпом. Храпом чертовски оглушительным. Стены, казалось, вибрировали, будто палуба океанского лайнера.

Пусть Арчибальд Муллинер и провел тяжкий вечер с теткой, однако дух его был не настолько сломлен, чтобы он покорно смирился с подобным храпом и даже не оторвал головы от подушки. Звук этот преисполнил его, как звук храпа преисполняет любого добропорядочного человека, бешеным негодованием, страстной жаждой справедливости, и Арчибальд выбрался из-под одеяла с намерением предпринять надлежащие шаги, использовав приличествующие моменту каналы. В наши дни принято критически относиться к воспитательным методам английских аристократических школ и утверждать, что они непрактичны и не готовят своих воспитанников к разрешению проблем, которые подстерегают их в широком мире. Но одно в такой школе подрастающий воспитанник, во всяком случае, усваивает. А именно: как следует поступить, когда кто-нибудь принимается храпеть.

Ты просто-напросто хватаешь мыло и запихиваешь его в глотку храпуна.

Именно это – с Божьей помощью – намеревался сделать Арчибальд. Во мгновение ока он достиг умывальника и вооружился. Потом бесшумно выскользнул через стеклянную дверь на балкон.

Храп, как он предварительно убедился, исходил из соседней комнаты. Логика подсказывала, что и это помещение должно быть снабжено стеклянными дверями, ведущими на балкон. А также что двери эти должны быть открыты, поскольку ночь выдалась теплой. Просочиться туда, ввести мыло и упорхнуть незамеченным не составит ни малейшего труда.

Ночь была чудесной, но Арчибальд не обратил на это обстоятельство ни малейшего внимания. Сжимая мыло, он бесшумно прокрался вперед и, достигнув внешней стены комнаты храпуна, с удовольствием убедился, что не ошибся в своих выводах. Двери были распахнуты. За ними, скрывая интерьер, висели тяжелые портьеры. Арчибальд как раз коснулся одной из них, когда из комнаты раздался голос. И в тот же миг вспыхнул свет.

– Кто тут? – осведомился голос.

И «Бростедские башни» со всеми их конюшнями, прочими службами и хозяйственными постройками словно рухнули на голову Арчибальда. Мгла затуманила его глаза. Он ахнул и зашатался.

Голос принадлежал Аврелии Кэммерли.

На мгновение, на единое бесконечное мучительное мгновение, вынужден я сообщить, любовь Арчибальда, хотя и равнялась глубиной своей океану, явно повисла на волоске. Она получила сокрушительный удар. Его потрясло не просто открытие, что обожаемая девушка храпит, но то, что она испускает подобный храп. Было в этом храпе нечто, несомненно и определенно идущее в разрез с его представлениями о женственности и чистоте.

Но он тут же опомнился. Пусть сон этой девушки не был «воздушно легок», как столь проникновенно выразился поэт Мильтон, а более напоминал лесопильню в час, когда распиловка бревен производилась с максимальной интенсивностью, Арчибальд все равно любил ее.

Он пришел к этому заключению как раз в тот момент, когда в комнате прозвучал второй голос:

– Знаешь что, Аврелия…

Это был голос другой девушки, и Арчибальд понял, что вопрос «кто тут?» адресовался не ему, а той, которая дергала дверную ручку.

– Знаешь что, Аврелия, – сварливо сказала новоприбывшая, – ты просто обязана что-то сделать со своим беспардонным бульдогом. Я глаз не сомкну, пока он так храпит. От этого храпа у меня в комнате штукатурка сыплется с потолка.

– Извини, – сказала Аврелия. – Я так с ним свыклась, что уже не замечаю.

– А я так очень даже замечаю. Накрой его суконкой, придумай что-нибудь.

Снаружи, на залитом лунным светом балконе, Арчибальд Муллинер содрогался, как желе. Хотя он умудрился сохранить свою великую любовь практически без единой трещины, допустив, что храп исходит от обожаемой им девушки, далось это ему нелегко, и, как я упоминал, в какой-то миг его чувство могло претерпеть радикальное изменение. Облегчение, охватившее Арчибальда, едва выяснилось, что Аврелия по праву может оставаться на своем пьедестале, было столь велико, что у него подкосились ноги. На секунду он словно впал в небытие, но затем услышал свое имя и очнулся от действия хлороформа.

– Арчи Муллинер приехал? – осведомилась подруга Аврелии.

– Наверное, – сказала Аврелия. – Он протелеграфировал, что прибудет на автомобиле.

– Между нами, девочками, говоря, – сказала подруга, – что ты думаешь об этом типчике?

Подслушивать частные разговоры – и тем более разговоры между двумя современными девушками, когда неизвестно, что можно услышать дальше, – это поступок, который справедливо считается несовместимым со статусом джентльмена. А потому я с большим сожалением должен сообщить, что Арчибальд, игнорируя свою принадлежность к семье, чей кодекс чести не уступает самым высоким в стране, отнюдь не удалился тихонько в свою комнату, а, наоборот, прокрался поближе к портьере и застыл там, растопырив уши. Пусть подслушивать неблагородно, но ведь Аврелия Кэммерли, несомненно, собиралась высказать свое откровенное мнение о нем, и надежда услышать истинные факты непосредственно, так сказать, из первых уст настолько его заворожила, что он не мог сдвинуться с места.

– Арчи Муллинер? – задумчиво повторила Аврелия.

– Ну да. В «Губной помаде» ставят семь против двух, что ты выйдешь за него.

– С какой стати?

– Ну, ведь люди замечают, что он все время торчит у вас в доме, и делают из этого свои выводы. Во всяком случае, когда я уезжала из Лондона, ставки были именно такими. Семь против двух.

– Ставь против, – убежденно посоветовала Аврелия, – и сорвешь куш.

– Это официально?

– Абсолютно.

Снаружи, облитый лунным светом, Арчибальд Муллинер испустил тоскливый стон, будто последний вздох, вырвавшийся у агонизирующей утки. Правда, он все время твердил себе, что у него нет никаких шансов, однако, сколько бы влюбленный ни повторял это, в глубине души он думает как раз наоборот. И теперь из авторитетнейшего источника он узнает, что его любовь вот-вот накроется. Это был сокрушительный удар. Арчибальд смутно прикинул, откуда поезда ходят в Скалистые горы. Видимо, наступило самое время отправиться пострелять гризли.

А в комнате другая девушка, казалось, недоумевала.

– Но ты же сказала мне на Аскотских скачках, – напомнила она, – сразу после того, как вас познакомили, что ты вроде бы наконец-то повстречала свой идеал. Когда же все пошло наперекосяк?

Из-за портьеры донесся чистый музыкальный звук – Арчибальд вздохнул.

– Да, так мне тогда показалось, – печально сказала Аврелия. – Что-то в нем было такое. Мне понравилось, как у него шевелятся уши. И я наслышана, какой он свой в доску, веселый бодрый старикан. Алджи Уимондем-Уимондем заверил меня, что одной его имитации курицы, снесшей яйцо, вполне достаточно, чтобы сделать счастливой до конца дней любую разумную девушку.

– Он и вправду умеет имитировать курицу?

– Да нет. Пустые слухи. Я спросила его, а он упорно отрицал, что когда-либо занимался подобным делом. И так чопорно! Я насторожилась, а когда он начал являться в дом и торчать там, я убедилась, что страхи были не напрасны. Он, без всяких сомнений, дырявая покрышка и мокрая тряпка.

– Даже так?

– Я нисколько не преувеличиваю. Понять не могу, откуда люди взяли, будто Арчи Муллинер – самый-самый. Такого сверхзануду днем с огнем не найти. Коктейли не пьет, не курит, и больше всего ему вроде бы нравится сидеть и часами слушать разглагольствования моей тетки, которая, ты сама знаешь, совсем чокнутая от подошв до черепахового гребня, и ей давно пора переселиться в уютную, обитую матрасами комнатку в Эрлсвудской психушке. Мюриэль, честное слово, если ты правда можешь поставить семь против двух, то такого верняка еще никому не подвертывалось с того дня, когда Лютик выиграл Линкольнширские скачки.

– Что ты говоришь!

– То и говорю. Помимо всего прочего, у него есть еще омерзительная манера взирать на меня с благоговением. Если бы ты знала, до чего меня тошнит от благоговейных взоров! А они только на это и способны, идиоты! Думаю, это потому, что я скроена в стиле Клеопатры.

– Плохо твое дело.

– Не то слово! Девушка же не виновата в своей внешности. Пусть я произвожу впечатление, будто мой идеал – герой венской оперетты, но это вовсе не так. Мне нужен бодрый, энергичный весельчак, который умеет выкинуть что-нибудь из ряда вон, разыграть кого-нибудь, который заключит меня в объятия и скажет: «Аврелия, старушенция, ты самое-рассамое оно».

И Аврелия Кэммерли испустила еще один вздох.

– Кстати о розыгрыше, – сказала подруга. – Если Арчи Муллинер приехал, то он в соседней комнате, так?

– Наверное. Во всяком случае, ее отвели ему. А что?

– А то, что я устроила ему постель с начинкой.

– Отличная мысль, – горячо одобрила Аврелия. – Жаль, что я первая не сообразила.

– Теперь уже поздно.

– Пожалуй, – сказала Аврелия. – Но я скажу тебе, что я могу сделать и сделаю. Тебя раздражает храп Лизандра. Так вот, я пойду и засуну его в балконную дверь Арчи Муллинера. Это даст ему пищу для размышлений.

– Чудненько, – согласилась девушка Мюриэль. – Что ж, спокойной ночи.